Е. Бирман - Рассказы
быть, терпимые, в общем-то, жители Кирьят-Кфара, но Юдо Глум никак не мог решиться, как ему изобразить достовернее точку, что помещается в вершине запятой: двинуть вперед голову? выпучить глаза? Все было не то, собеседники его обижались, а Юдо Глум расстраивался. Он так и не нашел адекватного пластического выражения для запятовской точки и все еще продолжал обдумывать проблему, лежа на своем балконе под домашним арестом.
Не способствовало симпатиям к Юдо Глуму и его изобретение, с которым было связано немало несбывшихся надежд как самого Юдо Глума, так и жителей Кирьят-Кфара, — механическая птица для уничтожения комаров. Она оставила в Кирьят-Кфаре немало глубоких выбоин на стенах и потолках домов кирьят-кфарчан. Глядя с балкона в небо, Юдо Глум предавался и другим (филологическим) размышлениям. Он полагал, например, что любая фраза хороша только тогда, когда она не банальна, но сама мысль об этом способна свести с ума своей жужжащей банальностью.
А ведь еще никто не видел, как Юдо Глум пытался укоротить длинный волосок, который обнаружил у себя на правой брови. Он надевал очки и не мог до него добраться ножницами, он снимал очки и не мог его ни найти, ни поймать. Или как безобразно поругался он с Windows Word, когда кричал ему: «Будешь мне указывать, какое предложение слишком длинное, а какое нет!»
Правда, жена его по неосторожности, присущей многим женщинам в Кирьят-Кфаре, рассказала соседям, как сидели они однажды рядом у телевизора, когда показывали австралийских солдат, вернувшихся с войны в Ираке. Объятия, смущенный поцелуй в губы — сцена, избитая в кинематографе, но всегда такая трогательная в жизни, вызвала у Юдо Глума зависть.
— Я хочу, чтобы ты так же встретила меня, когда я вернусь из Ирака, — сказал Юдо Глум жене.
— Но ты же не в Ираке, — ответила супруга.
Юдо Глум, даже не досмотрев новости, ушел в кабинет и через пару минут прошел на выход из дома мимо смеющейся жены с обнаженной саблей, которую он вынул из ножен на стене кабинета. (Юдо Глум обожал оружие.)
— Ты куда? — спросила жена.
— В Ирак! — ответил Юдо Глум.
— Надолго?
— Пока правительство меня оттуда не выведет, — ответил Юдо Глум.
Жене его недолго пришлось хихикать, в наружную дверь постучали. Она открыла ее. Там стоял Юдо Глум, но в каком виде! Лоб и вся рубашка его были в крови! Глаза жены расширились, но, уловив запах кетчупа, приправленного чесноком, она рассмеялась и пошла досматривать телесериал.
— У тебя не найдется чего-нибудь, чем можно вытереть саблю? — спросил Юдо Глум ей вдогонку, указывая на то, что жена не успела заметить, — на «окровавленное» блестящее лезвие.
Собственно смертный приговор был обрушен на голову Юдо Глума за то, что, стоя на балконе и наблюдая за тем как грузовик пытался развернуться в тесной тупиковой улице, он кривлялся, помогая (утверждал Юдо Глум на суде) грузовику жестами: вертикально развернутую ладонь с кончиками пальцев, повернутыми влево (колеса), он осторожно двинул вперед, пока не уперся в воображаемый бордюр воображаемого противоположного тротуара, затем повернул кончики пальцев вправо, задний ход ладони, назад, еще назад, стоп! Теперь пальцы-колеса снова влево, ладонь вперед, облегченный вздох — машина ушла. Реальный грузовик застрял в переулке, застрял навсегда, потому что его перевернули, когда пытались вызволить, и теперь новую мебель для жителей разгружали на соседней улице.
Никто, как уже упомянуто, не собирался казнить Юдо Глума. Но однажды он сам привел приговор в исполнение. Он сидел на балконе перед портативным компьютером, глядя на его иконки, зеленый холмик и небо. Он положил руку на мышку, взял в рамочку стайку облаков на экранной заставке и повесился на балконе простым усилием мысли в июне 2008 года.
«Вот и все», — сказала овсянка в банке-жестянке. «Все умрем», — отозвался поместительный дом. Детей не было в семье, жена Юдо Глума долго плакала.
ПРОБУЖДЕНИЕ ЮДО ГЛУМА
Юдо Глум, которому мальчишки один раз кричали вслед «Чудо-Юдо, Жопа-Глум», еще спал, когда за оконным стеклом зародилось осеннее утро. За главным длинным сном, в течение которого в бесчувственном плену пребывали тело и сознание Юдо Глума, последовала серия снов предутренних, коротких, наполненных назойливой чепухой. Вот он во сне принимает душ, вот заканчивает мыться и натягивает трусы (куда девалось вытирание полотенцем?) Провал. И опять — душ. Где-то за шкафом. И тут он обнаруживает рядом с этим шкафом еще и приоткрытую дверь, заглядывает за нее и видит полную женщину, в одежде сидящую к нему спиной на разобранной постели. Он тихо закрывает дверь. Запирается ли она? Да, вот ключ. Заперлась. Почему, собственно, душ прямо в комнате, за шкафом, задается вопросом близкий к пробуждению мозг Юдо Глума. Это первыми пробуждаются аналитические свойства его ума. И предыдущий душ был не лучше, вспоминает он теперь, — он принимал его в какой-то другой комнате, около грубого стола. И зачем принимать душ дважды? И почему обе комнаты так убоги и голы, с такой скупой, примитивной мебелью? Это разом, бурей, просыпаются претензии Юдо Глума как к Божественному Творению, так и к делам рук человеческих. Пробуждаются его эстетические установки.
Юдо Глум, кажется, просыпается. По сероватому туману за сомкнутыми веками, по чуть слипшимся и запекшимся губам он догадывается, что наступило утро, и делает попытку сквозь отходящий сон определить (приблизительно) качество предстоящего дня. Он делает это по маятнику настроения, качнувшемуся вяло, словно в киселе.
Скоро, скоро Юдо Глум встанет, примет душ, вытрется пушистым полотенцем, зальет корнфлекс молоком, погладит по плечу через одеяло еще спящую жену и отправится на работу.
Утреннее настроение после вязкого пробуждения — ненадежный компас. Это подтверждается простой случайностью, в результате которой Юдо Глум резко и сильно чихает, будит жену и использует энергию чиха, взрывной волне от которого дает вынести себя из постели. Далее, босой, он идет прямиком к компьютеру, нажимает кнопку с разорванным кружком и вертикальной черточкой в его разрыве, что для компьютера то же самое, что для Юдо Глума чихнуть и вылететь из постели. Далее компьютер и Юдо Глум выполняют утренние процедуры: компьютер гоняет радуги по трубочке, крутит волшебное колечко, играет часиками, двигает и мигает иконками, а Юдо Глум тем временем чистит зубы, бреется и потом принимает душ. Между этими действиями (после чистки зубов и перед бритьем) они еще один раз встречаются, чтобы Юдо Глум ввел секретный код, компьютеру хорошо известный, потому что видел его он уже много раз.
Юдо Глум — прежде всего философ. Вернее, прежде всего он — семьянин, потому что у него есть жена, которая не перестает удивляться его уму. Но сразу после этого он, конечно, — философ. Именно поэтому, заметив, что опустившейся после чиха пяткой он раздавил на полу длинное насекомое, и проявив наблюдательность, Юдо Глум отмечает, что чем меньше раздавленное насекомое, тем меньшего размера муравьи к нему потом приходят на тризну и завтрак после тризны. Из этого факта и этим утром Юдо Глуму не удается извлечь ни глубокой мысли, ни поучительной притчи. Тем не менее Юдо Глум существует и, значит, мыслит и потому сообщает компьютеру новую мысль о том, что основой здорового общества является конформизм. А спасением от скуки правильной жизни в здоровом обществе, в котором полгода ждут зимнего солнцестояния в декабре и полгода летнего солнцестояния в июне, — является искусство. Например, писатель, который, беседуя с нами по телевизору, всегда на удивление скучен и прав, в книге своей срывает твердой рукой одеяла и простыни с собственных родителей; режиссер, даже наедине с собой прикрывающий рот при зевке, в своем же фильме снялся в эпизоде, где ткнул прохожего отверткой в живот. «Зимнее солнцестояние порождает оптимизм, летнее — томление души и дурные предчувствия», — замечает Юдо Глум.
Поскольку жена Юдо Глума уже проснулась, а рассказ еще не закончен, можно предположить, что вот сейчас Юдо Глум поделится с ней своими свежими мыслями. Она удивится им и предложит Юдо Глуму на завтрак яичницу из двух яиц, приготовленную так, как он любит: из одного яйца — болтушка, другое — смотрит в потолок глупейшим желтым глазом.
ЧЕМПИОНАТ ЕВРОПЫ
Высокий кудрявый немецкий вратарь. Он очень нравится Юдо Глуму. Он выбегает из ворот и кулаком отбивает мяч. Но Юдо Глум надевает мысленно на него форму СС, а на себя полосатую робу, и ему становится тоскливо и страшно.
— А ты надень на себя эсэсовский мундир, а на вратаря — полосатую робу, — советует жена Юдо Глуму.
Юдо Глум поступает в соответствии с советом жены и тут же отвешивает полосатому вратарю такую оплеуху, что тот вместе с мячом уже трепещется в сетке.
Или вот этот испанский полузащитник небольшого роста: какой дриблинг, какие пасы, какое видение поля. Вот он тут, вот он там и везде организует атаки. Но вот надевает на него Юдо Глум иезуитский балахон с капюшоном, надвигает ему капюшон на глаза, так что не видно половину лица, и вот уже этот маленький шпион шныряет, вынюхивает, каким богам молится Юдо Глум, что читает, с кем и о чем спорит. И Юдо Глум скрывается от него за массивной спиною русского защитника.
