Ярослав Веров - Господин Чичиков
– Именно.
Директор допил чаек, аккуратно поставил чашку на поднос и сказал:
– Что же ты, голубчик, ни печеньки не скушал, ни конфетки?
Паляницын только рукой махнул.
– Тамарочка, наш гость уходит, – пропел Нестор Анатольевич.
Тамара Лазаревна вышла в коридор закрыть за гостем. Паляницын так спешил покинуть директорскую квартиру, что забыл попрощаться. А когда дверь за ним закрылась, он шумно выдохнул и перекрестился. «Пронесло!» – с облегчением подумал он.
Теперь Паляницын мог посмотреть на Чичикова с вполне коммерческой стороны. Даже Нестор Анатольевич, человек в коммерции никакой, понимает, что раз за этот товар Чичиков бьется, то можно плавно поднимать цены. Или не плавно. Чичиков, разумеется, ведет себя правильно: ценность товара всячески принижает, нормальных денег платить не хочет. Оно и понятно: денег лишних ни у кого не бывает. Этого Паляницын еще в бытность свою главным борцом с экономическими преступлениями города Н. насмотрелся. А раз дело коммерческое, надо Чичикову выкручивать руки, пока не выяснится, какая же цена настоящая.
Тут Паляницыну словно по темечку шибануло. Он даже проскочил на красный свет. «У мертвых душ есть настоящая цена!» Эта мысль поразила Паляницына своей чеканной простотой. У каждой души должна быть своя цена. И Чичиков эту цену знает. А он, Паляницын, – нет, и поэтому стоит ступенькой ниже. Но зато выше всех остальных, потому что те о существовании настоящей цены не догадываются. Паляницын испытал порядком уже подзабытое ощущение следака, начинающего понимать логику поступков преступника. Размышляя о Чичикове в криминально-экономическом ключе, Паляницын в глубине души помнил, и что Чичиков все-таки не совсем коммерсант, и что товар странного свойства, и что, положа руку на сердце, надо от этого Чичикова держаться подальше.
Паляницын жил в собственном доме, хотя назвать этот трехэтажный особняк домом было бы унижением и для дома, и для его хозяина. Это были хоромы богатого, не привыкшего ни в чем себе отказывать человека, окруженные тщательно ухоженными лужайками, клумбами редких цветов и растений, с непременным летним бассейном. До чего удивительно, как умудряются у нас оборачиваться государевы люди. Получая сущие гроши, когда тот же министр сидит на окладе в двести долларов, ведут дела таким образом, что и особнячки у них растут тот там, то здесь, как грибы, и машины у них в гаражах обнаруживаются самых престижных марок, и жены у них одеты по самой последней моде. И в казино ставят охотно, так что коммерсанты средней руки слезами обливаются, видимо, от умиления и даже гордости за уровень и мощь государственной власти.
Жил Паляницын с молодой женой: со старой развелся, потому что сыновья уже повзрослели и, направляемые твердой рукой отца, прокладывали свой путь в бизнесе.
Первым, как обычно, приехал прокурор Мотузко. Была у него одна нехорошая привычка. Войдя в дом Паляницына, он оглядывал стены и укоризненно заключал: «Хорошая у тебя хата, Лаврентий. Одно плохо – икон нет». И на это раз Мотузко после необходимых приветствий, объятий с поцелуями, войдя в залу и устроившись на диване, важно оглядел стены и изрек:
– Эх, Славик, что за хата без икон? Тюряга, да и только.
Паляницын хотел было ответить со всем возможным ехидством, но поймал себя на мысли, что в свете разворачивающихся событий иметь иконы в доме будет совсем не лишним. Поэтому сказал:
– Черт его знает, может, и правда одна-другая не помешает.
– Когда есть иконы, чакры не засоряются! – веско заметил Мотузко. – Сделаем тебе пару икон. Мы православные, у нас карма такая, что без икон нам нельзя. Вот и готовь штуку зелени, жаба.
– Не много?
– В самый раз. Не дрова же на стену вешать. Задешево только новодел купишь. А икона должна быть намоленная.
– И что, помогает?
– Помогает, помогает. Бог не фраер, он все видит! – хохотнул Мотузко. – Может, по пивасику? Я пльзеньского привез.
– Неси, закинем в холодильник. Пить будем, когда все сползутся.
– Да что там, – снова рассмеялся Мотузко. – Шкура точно нарытый придет. Он уже два дня не просыхает.
Тут прокурор бросил быстрый взгляд на Паляницына, что, мол, скажешь, но тот предпочел сделать вид, что не понял.
Когда компания была в сборе – кроме Мотузко, приехали Шкурченков с Кирияджи, – наступило время игры. Заседали, как всегда, в особой комнате на третьем этаже. Здесь имелся стол с зеленым сукном, бар с напитками и льдом, окна забраны жалюзи, неяркая люстра создавала необходимый настрой. Напиваться за игрой было не принято, поэтому обычно потребляли малыми дозами. Но сегодня все словно сговорились: Кирияджи упорно налегал на красное вино, Шкурченков глушил водку. Паляницын и Мотузко одну за другой опорожняли банки с пивом.
Григорий Харлампиевич Кирияджи не слишком-то любил эти посиделки. Считая себя человеком образованным, трыньке предпочитал преферанс. Но в преферанс здесь никто не играл. На преферанс ходили к тому же Мотузко, но ходили, за исключением Паляницына, совсем другие люди. В тот круг начальник тюрьмы принят не был. Приходилось играть в трыньку – не ради удовольствия: слушать пьяный треп, пытаясь выудить из него новые городские расклады. Тем более сейчас, когда на голову свалилась нежданная неприятность в образе Чичикова.
Валентин Павлович Шкурченков тоже терпеть не мог эти посиделки, но уже по другой причине. Он все время проигрывал, причем много. И кому – Паляницыну, «этой чекистской морде». Как всякий уважающий себя коммерсант, Шкурченков ненавидел надзирающие и карательные органы. Но после визита Чичикова вдруг ощутил настоятельную потребность в общении именно с представителем закона, хоть и представителем косвенным. Да и Мотузко сюда тоже годился. Хотя его Шкурченков ни в грош не ставил, не то что всезнающего Лаврентия.
Да в общем-то и Мотузко, и Паляницын тоже не любили эти сборища. Но так уж было принято, что трынька – у Паляницына, преферанс – у Мотузко или генерала Трубостроева, а шахматы – это уж у заместителя мэра, господина Чеснокова, потому что господин Чесноков имел первый разряд по шахматам. И порою выходило дешевле и надежнее пару раз ему проиграть, чем применять иные способы для выправления нужной бумаги.
Сделали ставки, раздали. Кирияджи «упал» сразу: Харлампиевич умел бережно относиться к деньгам. Паляницын ставку удвоил, Шкурченков скривился, но удвоил. Мотузко с каменным лицом опять же удвоил. Паляницын поддержал. Валик засопел, занервничал, попытался заглянуть в карты Паляницына.
– Посмотримся? – спросил он Мотузко.
– Давай. – Тот взял карты Шкурченкова. – Падай, Валик, у меня больше.
– Вот непруха, блин, – застонал Валик. – Собаки вы, а не партнеры!
– У картишек нет братишек, – резонно заметил Мотузко.
– Любимая поговорка Хозяина, – добавил довольный Паляницын. – Ты как, удвоишь?
Мотузко подумал и положил четверную ставку:
– Вскрышка.
Паляницын ухмыльнулся и выложил карты. У него были туз, десять, король против двух десяток Мотузко. Шкурченков с завистью сказал:
– Вот везет некоторым.
– Надо было не дешевить в другом месте, – откликнулся Паляницын.
– Это где это? – злобно вскинулся Валик.
– Продешевил ты, Валик.
– В чем это я продешевил? Что ты меня за лоха держишь?
Валентин Павлович никогда не сомневался в своих деловых качествах, и не терпел таковых сомнений от других.
– Ты Чичикову мертвые души, считай, задаром отдал, по четыре какие-то бумажки. А он, может, тебе чемодан зелени готов был сгрузить.
У Шкурченкова расширились глаза, а Кирияджи внезапно поперхнулся своим вином.
– Та ну! Ты грузишь, Лаврентий! – выдохнул Валик.
– Когда это я кого грузил? Ты настоящую цену мертвой душе знаешь?
Валик задумался.
– Ну а раз не знаешь, какого хрена было продавать?
– Так я ж так и хотел. Мне что души, что металл – глубоко по барабану. Ты ж меня знаешь.
– Так в чем дело? – вошел в беседу Мотузко. – Чего тогда протупил?
– Так ведь это… невозможно… Короче, там тема про мою бабу-дуру пошла… Ну, типа, обещал купить. Так ведь кинул, урод. Я ж тебе говорил, Лаврентий, он кидала.
– Не горячись. Что значит – невозможно?
– Невозможно на потолке спать, одеяло спадает, – ввернул Мотузко.
Шкурченков засопел.
– Он не Чичиков, он, типа, этот… Лукьян. Это очень сильный колдун. Не в обиду, Лаврентий, ты б ему тоже что угодно продал.
– Не знаю как я, но сегодня Чичиков посетил нашего завхоза, Петра Петровича Свистка. Торговал, сами знаете что. Так вот, граждане подследственные, Петрович души ему не продал. Такая вот собака уделалась.
– Как не продал?! – крикнули в один голос Шкурченков и Кирияджи.
– Григорий Харлампиевич, никак Чичиков и тебя осчастливил? – живо повернулся к нему Паляницын.
– Ха! То-то я смотрю, наш Гриша горшком сидит, – обрадовался Мотузко. – Давай, колись, начальник, когда, сколько и почем? Здесь дело серьезное, ты не коммерсант какой, а государственный человек.
