Л. Аккерман - Лики любви
В неторопливых движениях улитки я и то нахожу больше очарования, чем в стремительных прыжках гепарда, преследующего свою жертву. Его бег – это бег голода. Глупо думать, что бежит сам гепард. Он лишь подчиняется воле своего чувства; не в силах противоречить ему, он лишь ускоряет бег. Разве можно представить себе сытого гепарда в экстазе погони?
Что до антилопы, которую он преследует, то ее гонит страх – страх за свою жизнь, которой она может лишиться благодаря жадности голода хищника. Разве можно представить себе счастливое существо, пронизанное ужасом нависшей над ним опасности и спасающегося бегством на длинных ногах страха?
И лишь, кажется, одна улитка создана богом как пример не абстрактного, умозрительного, призрачного, а материального воплощения счастья, счастья, которым пронизано все ее существо, не приспособленное к стремительным перемещениям – ни для удовлетворения острой потребности в пище, ни для спасения от ненасытных преследователей. Улитка счастлива, и счастье это отображается в плавности ее весьма однообразных движений.
Призыв
Я смотрю на Еву в данный момент, и понимаю, что вряд ли сейчас ей могли прийти на ум те же мысли, что и мне, тихой поступью воспоминаний прокравшихся из лабиринтов перенасыщенной памяти. Ева, как я уже замечал, спокойна, расслаблена, и счастлива как может быть счастлив человек, находящейся в гармонии с собой и с окружающим его миром. В таком состоянии мы временно прекращаем прокручивать ленту воспоминаний, прекращаем переставлять в ней отдельные кадры, пытаясь мысленно выкинуть испорченные дубли. Она не думает о настоящем, а скорее ощущает его, впитывает его, подобно растению, вбирающему в себя капли дождя, разбросанных тысячами крохотных зеркал по его листьям. А мысли ее, свободные и легкие, плавно уносятся на своих широких крыльях в будущее, и нет больше на их пути той преграды, того нами же возведенного барьера, который отделяет возможное от невозможного, происходящее от ожидаемого, то, что мы хотим оставить в ворохе воспоминаний от того, что мы грезим постичь, одним словом настоящее от будущего. Ева не ощущает этого барьера. Он свергнут, и как ни странно свергнут не ее упорством и настойчивостью, а ее плавностью, мягкостью, пластичностью. И от того переход каждого переживаемого мимолетного мгновения, одного снимка из хроники мелькающих отдельными вспышками кадров в прошлое, с одной стороны, в то, что раньше казалось будущим, с другой, больше не кажется болезненным процессом, доставляющим муки.
Не знаю почему, но на ум мне пришло воспоминание о письме, некогда отправленном Евой ее любовнику. Они познакомились на курорте, и между ними сразу установились теплые взаимоотношения. На второй день они поздоровались так, словно успели мучительно соскучиться друг по другу, и в этот же день завязался их мимолетный роман. Я мог бы описать его развитие (не без некоторых усилий, мне удалось выведать у Евы отдельные подробности), но это было бы некрасиво по отношению к моей героине, и, главное, мой дорогой читатель, ты не нашел бы в них ничего интересного, ибо хронология этого романа бедна, и порой лишена трогательной сентиментальности (для менее развращенных из нас, кто видит в подобных историях сюжет для умиляющей истории о рождении красивой и чистой любви). Так что я опущу описательную часть этой истории, именно с этой стороны она была преподнесена мне Евой (сразу же хочу отговорить читателя от мысли причислить Еву к людям, в частности женщинам, испытывающим острую потребности делиться подробностями своей жизни с теми, кто будет согласен выслушать их историю; мы с Евой давние друзья, с большим интересом и уважением относимся к тому, что происходит в жизни наших друзей, но никогда в своих обсуждениях мы не опускались до бездарных сплетен). Я изложу лишь некоторые мысли, которые пришли мне на ум, когда я впервые познакомился с остальными героями этой истории, и пытался всеми силами сдержать палитру и кисть моего воображения, которые помимо моей воли пустились рисовать картины происходящего.
Во-первых, эта история мне показалась не совсем обычной, учитывая обстоятельства ее развития. Дело в том (вспомним о великой силе предрассудков), что героев подобных сюжетов толкает друг к другу либо желание не уступать другим, а иногда даже и превзойти остальных, и в этом случае это напоминает победу в конкурсе (вспомним об особой мотивации поступков людей, находящихся под прицелом глаз немилосердных зрителей, которые, хоть и согласились играть не самую заметную роль в плетении сюжета, но с придирчивостью, а отнюдь не компетентностью, критика, возымевшего обиду личного характера на автора, не оставят незамеченным ошибки героев; своим взором они словно шлифуют картину, добиваясь лаконичности и ясности в диалогах, безупречных портретов характеров и действия), либо желание воспользоваться своей свободой, не потому, что в этом действительно возникает потребность, высказанная неровными ударами нашего сердца, сбивающегося с ритма, когда душу волнует неисполненное желание, но потому, что возможности сделать это безнаказанно еще раз, возможно, еще очень долго не представится. И дабы потом не мучаться мыслями об упущенной возможности, а не о минутах сладостной любви в объятиях встреченного так случайно временного спутника их двухнедельной жизни на отдыхе, в дали от дома, они открывают свои объятия опасной интриге, следуя не зову сердца и прихоти желания, но подгоняемые хлесткой плеткой своего страха. Еще один повод для курортных романов мне не хотелось бы упоминать в силу его прозаичности и пошлости, однако мне все же придется сделать этого, отчасти, чтобы составить полную картину, отчасти – чтобы усилить контраст между всеми этим мотивами и тем, что свело Еву с ее возлюбленным. Эта третья причина заключается в голоде, голоде физическом, который вынуждает людей набрасываться на своих партнеров, рвать друг друга на куски, глотать, не жуя, чтобы успеть пресытиться друг другом, не просто утолить свое желание, а свести его к противоположному – к отвращению, отвращению пресытившегося хищника.
История Евы не похожа ни на одну из приведенных здесь. Она гармонична, как сама Ева в данный момент, в ней нет никаких противоречий. Ни отчаяние, ни голод, ни желание выступить победителем в самим же придуманной гонке с кучкой зрителей, готовой поощрять состязание, но взаимная симпатия сплела два молодых красивых тела, не забыв при этом коснуться учащенно бьющихся сердец, в которых она оставила плавный трогательный след.
Влюбленные встречались днем, болтали. Делились событиями своей жизни, но рассказы, хоть их и не миновала трогательная дымка ностальгии, не были ухвачены цепкими руками прошлого, которое ревностно хранит свои воспоминания, снабженные временнόй меткой. Они витали в воздухе, как трели, скрывшихся в зарослях цикад, и каждый, кто желал, мог послушать эти истории. Их ноги заплетались в песке, а нежные, омытые соленой водой ладони соприкасались, глаза светились спокойным, но счастливым светом. И никогда в своих разговорах, ни на словах, ни даже взглядами встречающихся глаз, они не задавали себе вопрос, как пройдет их расставание, когда наступит время разъехаться по разным городам. А оно неминуемо подступало, но только окрыленные души не хотели этого замечать. Они находились в том редком, почти недостижимом состоянии гармонии, когда ты можешь полностью ощутить себя в настоящем мгновенье, прислушаться к своему дыханию, ощутить удары своего сердца, и при этом не задаться вопросом, когда все это закончится.
Так прошло почти две недели. С точки зрения документирования событий, они были однообразными и неинтересными. Смею прервать здесь ненадолго свое повествование с тем, чтобы задать тебе один очень важный вопрос: а сколько событий произошло с тобой во время самых счастливых дней твоей жизни? Возможно, тебе покажется странным не только постановка данного вопроса, но и причина его возникновения. Я тоже, признаюсь, был немало удивлен, когда читал дневник одной своей подруги, с которой, увы, мы теперь потеряли связь. О, нет. Конечно, я делал это с ее позволения. Более того, я делал это по ее просьбе. Впоследствии она хотела отредактировать эти дневники, охватывающие каждый день ее жизни в продолжении четырех лет, и на основе их выпустить книгу, однако, судя по всему, эта задумка так и не была ею воплощена. Возможно, это к лучшему, ибо дневники эти, не смотря на их неоспоримую художественную ценность, были бы понятны только узкому кругу людей, знающих писательницу. Так вот, что меня поразило при чтении. Дни, которые вполне можно было назвать удачными, не изобиловали подробностями описательного характера. Описание же дней, когда автора дневника преследовали неудачи, или дни-невидимки, прожив которые один раз, мы впоследствии не вспоминаем, занимали по несколько страниц. На таких страницах, как правило, встречалось немного фактических сведений, но тяга автора к рефлексии проявлялась на этих страницах в полной мере. Дни же, которые были самыми счастливыми, самыми радостными и самыми длинными занимали в дневниках всего несколько строк. Один такой день, о котором мне неизвестно ничего, я, тем не менее, не забуду никогда. Об этом дне в ее дневнике осталось всего две строчки, которые (без разрешения автора, но с надеждой на его понимание и прощение) я приведу здесь без изменения: “Виделись. Я самый счастливый человек на свете”. Возможно именно поэтому Ева так неохотно делилась подробностями этой истории, потому что в ней не было фактов, кроме самого субъективного факта на свете – ощущения человеком собственного счастья.
