Ольга Токарчук - Правек и другие времена
— Прочитай, что здесь написано, — она показала пальцем подпись под мухомором.
— Аманита мускария. Мухомор красный.
— Откуда ты знаешь, что здесь это написано?
— Складываю буквы.
— Какая это буква?
— А.
— А? И ничего больше? Только А?
— Это Эм.
— Эм.
— А вот это — Эн.
— Научи меня читать, Изек.
Итак, Изыдор учил Руту читать. Сначала по поваренной книге Миси, потом принес старый календарь. Рута быстро схватывала, но ей так же быстро становилось скучно. К осени Изыдор научил Руту почти всему, что знал сам.
Однажды, когда он ждал ее в рыжиковой роще и рассматривал календарь, на белые страницы упала большая тень. Изыдор поднял голову и испугался. За Рутой стояла ее мать. Она была большая и босая.
— Не бойся меня. Я знаю тебя очень хорошо, — сказала она.
Изыдор не откликнулся.
— Ты умный мальчик. — Она села перед ним на колени и дотронулась до его головы. — У тебя доброе сердце. Ты далеко зайдешь в своих странствиях.
Уверенным движением она притянула его к себе и прижала к груди. Изыдора парализовало оцепенение или страх, он перестал думать, словно бы уснул.
Потом мать Руты ушла. Рута ковырялась в земле палкой.
— Она тебя любит. Всегда спрашивает о тебе.
— Спрашивает обо мне?
— Ты даже не знаешь, какая она сильная. Она поднимает большие камни.
— Никакая баба не может быть сильнее мужика. — Изыдор уже очнулся.
— Она знает все тайны.
— Если бы она была такая, как ты говоришь, то вы жили бы не в развалившейся халупе в лесу, а в Ешкотлях около рынка. Она ходила бы в туфлях и платьях, у нее были бы шляпы и кольца. Тогда она и вправду была бы важная.
Рута опустила голову.
— Я тебе покажу кое-что, хотя это тайна.
Они направились за Выдымач, миновали молодой дубняк и шли теперь березовыми перелесками. Изыдор никогда раньше там не был. Наверное, они были очень далеко от дома.
Вдруг Рута остановилась.
— Это здесь.
Изыдор огляделся, удивленный. Вокруг росли березы. Ветер шелестел их тонкими листьями.
— Здесь граница Правека, — сказала Рута и вытянула перед собой руку.
Изыдор не понял.
— Здесь кончается Правек, дальше уже ничего нет.
— Как это — ничего нет? А Воля, а Ташув, а Кельце? Тут где-то должна быть дорога на Кельце.
— Нет никаких Келец, а Воля и Ташув относятся к Правеку. Здесь все заканчивается.
Изыдор засмеялся и крутнулся на пятке.
— Что ты за глупости рассказываешь? Ведь некоторые люди ездят в Кельце. Мой отец ездит в Кельце. Они привезли Мисе мебель из Келец. Павел был в Кельцах. Мой отец был в России.
— Им всем это только чудилось. Они отправляются в дорогу, доходят до границы и здесь замирают. Наверное, им снится, что они едут дальше, что есть Кельце и Россия. Мать показала мне однажды таких окаменевших людей. Они стоят на дороге в Кельце. Они неподвижные, у них открыты глаза, и выглядят они страшно. Словно умерли. Потом, через некоторое время, они просыпаются и возвращаются, а свои сны принимают за воспоминания. Вот так все это выглядит.
— А теперь я тебе что-то покажу! — крикнул Изыдор.
Он отступил на несколько шагов и побежал в сторону места, где, по словам Руты, была граница. Потом вдруг остановился. Сам не зная почему. Что-то здесь было не так. Он вытянул перед собой руки, и кончики пальцев исчезли.
Изыдору казалось, что он раскололся посередине на двух разных мальчиков. Один из них стоял с вытянутыми вперед руками, которым явно не хватало кончиков пальцев. Другой мальчик был рядом и не видел ни первого мальчика, ни тем более отсутствия пальцев. Изыдор был двумя мальчиками одновременно.
— Изыдор, — сказала Рута. — Возвращаемся.
Он очнулся и положил руки в карманы. Его двойственность постепенно исчезла. Они двинулись обратно.
— Эта граница идет сразу за Ташувом, за Волей и за чертой Котушува. Но никто не знает точно. Эта граница может рождать готовых людей, а нам кажется, что они откуда-то приехали. Больше всего меня пугает, что нельзя отсюда выбраться. Словно ты сидишь в горшке.
Изыдор не откликался всю дорогу. И только когда они вошли на Большак, он сказал:
— Можно собрать рюкзак, взять еду и отправиться вдоль границы, чтобы ее исследовать. Может быть, где-то есть дырка.
Рута перепрыгнула через муравейник и повернула назад к лесу.
— Не беспокойся, Изек. Да зачем нам какие-то другие миры?
Изыдор видел, как ее платьице мелькнуло между деревьями, а потом девочка исчезла.
Время Бога
Странно, что вневременной Бог являет себя во времени и его метаморфозах. Если не знаешь, «где» находится Бог — а люди часто задают такие вопросы, — нужно посмотреть на все то, что движется и изменяется, что не умещается в форме, что колеблется и исчезает: на поверхность моря, на танец солнечной короны, на землетрясения, на дрейфование континентов, на таяние снега и пути ледников, на реки, плывущие к морям, на прорастание семян, на ветер, высекающий скалы, на развитие плода в животе матери, на морщины у глаз, на разложение тела в гробу, на созревание вин, на грибы, растущие после дождя.
Бог — в каждом процессе. Бог пульсирует в метаморфозах. Он то есть, то вдруг его стало меньше, а иногда его и вовсе нет. Ибо Бог проявляется даже в том, что его нет.
Люди — которые ведь и сами являются процессом — боятся того, что непостоянно и переменчиво, поэтому они выдумали нечто, чего не существует, — неизменность. И решили: то, что вечно и неизменно, является совершенным. Так они приписали неизменность Богу. И тем самым утратили способность понимать его.
Летом тридцать девятого года Бог был во всем, что вокруг, поэтому происходили вещи необычные и редкие.
В начале времени Бог сотворил все те вещи, которые только возможны, хотя сам он — Бог вещей невозможных, тех, что или не происходят вообще, или происходят очень редко.
Бог явил себя в ягодах величиной со сливу, которые зрели на солнце прямо перед домом Колоски. Колоска сорвала самую спелую, протерла платочком синюю кожицу и в ее отражении увидела другой мир. Небо в нем было темное, почти черное, солнце, подернутое дымкой и далекое, лес выглядел скоплением голых палок, вбитых в землю, а земля, пьяная и шатающаяся, болела от дыр. Люди соскальзывали с нее в черную пропасть. Колоска съела эту зловещую ягоду и почувствовала на языке ее терпкий вкус. Она поняла, что должна сделать запасы на зиму, большие, чем обычно.
Теперь каждое утро Колоска на рассвете вытаскивала Руту из кровати, и они вместе шли в лес и приносили оттуда великие богатства — корзины грибов, лукошки земляники и ягод, молодые лесные орехи, барбарис, черемуху, бруснику, кизил, бузину, боярышник и облепиху. Сушили это целыми днями и с беспокойством смотрели, светит ли солнце так же, как прежде.
Бог беспокоил Колоску и через тело. Он был в ее грудях, которые неожиданным и чудесным образом наполнились молоком. Когда об этом узнали люди, они украдкой приходили к Колоске и подставляли под сосок больные части тела, а она прыскала на них белой струйкой. Молоко вылечило воспаление глаз молодого Красного, бородавки на руках Франека Серафина, чирей у Флорентинки, лишай у еврейского ребенка из Ешкотлей.
Все вылеченные погибли во время войны. Вот как являет себя Бог.
Время Помещика Попельского
Помещику Попельскому Бог явил себя через Игру, которую дал ему маленький раввин. Помещик много раз пытался начать Игру, но ему трудно было понять все эти диковинные рекомендации. Он вытаскивал книжицу и читал инструкцию, пока уже не выучил ее почти наизусть. Чтобы начать Игру, нужно было выбросить единицу, между тем Помещик каждый раз выбрасывал восьмерку. Это противоречило всем законам правдоподобия, и он решил, что его надули. Странный восьмигранный кубик мог быть подделкой. Но, желая играть честно, Помещик должен был ждать до следующего дня, чтобы бросить кубик еще раз, — таковы были правила Игры. И снова ему не удавалось. Это длилось всю весну. Любопытство Помещика давно перешло в нетерпение. Неспокойным летом тридцать девятого года наконец показалась упрямая единица, и Помещик Попельский вздохнул с облегчением. Игра стронулась с места.
Теперь ему нужно было много свободного времени и покоя — Игра поглощала полностью. Она требовала сосредоточенности даже в дневные часы, когда он не играл. Вечерами он закрывался в библиотеке, раскладывал таблицу и подолгу нежил в ладонях восьмигранную кость. Или выполнял рекомендации Игры. Его раздражало, что он тратит столько времени, но уже не мог остановиться.
— Будет война, — говорила ему жена.
— В цивилизованном мире нет войн, — отвечал он.
— В цивилизованном, может, и нет. Но здесь будет война. Пелские выезжают в Америку.
При слове «Америка» Помещик Попельский беспокойно заерзал, но ничто уже не имело того значения, что прежде. До Игры.
