Светлана Шенбрунн - Пилюли счастья
Новенькие босоножки натерли мне ноги. Немного поколебавшись — как вообще-то это будет выглядеть? — Париж все же, не какое-нибудь Закудыкино, я все-таки присела в более-менее безлюдном местечке, на полукруглых ступенях на стыке двух узких лучеобразно разбегающихся улочек. Дверь над ступеньками была заперта на несколько замков, у меня создалось впечатление, что ее не отпирали по крайней мере несколько десятков лет, — и тут надо мной склонилась милая пожилая женщина и участливо поинтересовалась, не нужна ли мне помощь. Я могла отвечать только по-английски, но она каким-то образом — по акценту, наверное, — догадалась, что я из России, и заговорила со мной по-русски.
— У вас стерты ноги! — заметила она озабоченно. — Подождите, не уходите. Я сейчас вернусь!
И действительно вернулась — с парой слегка поношенных черных лакированных лодочек.
Боже праведный! Именно такие я мечтала иметь на школьный выпускной вечер — черные блестящие лакированные лодочки. Белое платье у меня было, может, не особенно пышное, не как у других девочек, — Люба сама сшила его из лоскута. На рынке у нас была лавчонка, в которой торговали лоскутом, очередь к окошечку нужно было занимать задолго до открытия, лоскут поступал со швейных фабрик нерегулярно и, конечно, разного качества, но Люба благодаря знакомому милиционеру дяде Пете достала три больших и совершенно одинаковых белых лоскута.
Однако лакированных туфель при всем своем желании она не могла мне купить — не по нашим деньгам.
— Возьмите! Вы можете взять их себе! — сказала женщина.
Я примерила нежданный подарок — туфли были удобные, мягкие и словно по заказу — моего размера.
— Берите, берите! Они мне совершенно не нужны, — заверила парижанка, заметив мое смущение.
Я поблагодарила, и мы расстались, так и не познакомившись. Я понимаю: не всем пара туфель представляется таким уж исключительным чудом, но я храню их до сих пор, хотя и не надеваю уже — лакированная кожа вышла из моды.
Отойдя от крыльца с запертой дверью, я подумала, что не устремись Марина Цветаева в своем безумии в советскую Россию, это она сейчас могла бы вынести мне поношенные лакированные лодочки. Хотя вряд ли — характерец, говорят, у великой поэтессы был превредный.
7
Почему человек не решается сделать то, что ему так хочется?
Стесняется собственной дури. Опасается сверх меры разоблачить себя.
Мне вот ужасно хочется запасти 23 килограмма муки! И два ящика сахару. Куль лапши и мешок гречки. Полпуда риса. Жиров, соли и спичек. Кому, собственно, это может помешать? Места у нас в квартире предостаточно. Испортятся? С чего бы им портиться — сырости в доме не водится. Можно упаковать как следует, к тому же не обязательно держать годами: использовал килограмм муки — положи новый. Даты только надо проставлять, чтобы не путались. Ну, допустим, что-то даже испортится, так что? Такой уж непереносимый убыток? Чепуха, мы то и дело выбрасываем деньги черт знает на что. Всякие полезные хозяйственные приспособления, через месяц после приобретения отправляющиеся на вечное поселение в кладовку при гараже, шампуни и автоматические щеточки для мытья машины, которую на моей памяти ни разу не мыли в домашних условиях, цветочные горшочки с автоматическим поливом, в которых ни один цветок отродясь не выжил, оригинальные пепельницы, выставляемые на столики перед появлением гостей, которые если когда-нибудь и курили, то давно бросили по настоянию врачей и общественного мнения. Мартин, как свидетельствуют старинные приятели и фотографии, в молодости курил трубку, но избавился от этой вредной привычки за пару лет до знакомства со мной.
Забавно, что при всей своей прижимистости мой дорогой супруг вечно сорит деньгами. Просто так, конечно, копейки лишней не выбросит — не переносит транжирства, но перед последними достижениями науки и техники не в силах устоять. Нет такой технической новинки, на которую бы он не раскошелился с детским восторгом. А уж если дешевая распродажа, тут и говорить не о чем — накупим на Маланьину свадьбу.
Нет, дело не в деньгах, конечно, — мужества не хватает выступить эдаким идиотом: делать пищевые запасы, устраивать Бадаевский склад на дому, когда известно, что перебоев в снабжении не предвидится и вообще ничего с нами случиться не может: ни потопа, ни пожара, ни мора, ни глада! Благополучие наше незыблемо. И о таком Кроте Ивановиче, который тащит по зернышку в свою нору, могут подумать что-нибудь совсем нехорошее.
И все-таки каждое посещение супера — невыносимый искус. Между прочим, Мартин, насколько я успела заметить, тоже не прочь иметь в доме некоторый избыток того-сего. На всякий случай — в разумных пределах. Шоколад, например, никак невозможно закупать впрок — куда ни спрячь, мальчишки все равно доберутся и слопают. Но пара пакетов муки или того же сахара никого не соблазняет и подозрений не вызывает.
Внутренняя борьба, как всегда, заканчивается тем, что я опускаю в тележку лишнее кило рису, два пакета кукурузных хлопьев и баночку молочного порошка, после чего с индифферентным видом отступаю от невыносимо отягощенных всеми видами съестного стеллажей.
— Черт его знает, что это за дрянь такая?.. Как это понимать? — слышу я вдруг сбоку.
От смущения за набранный без надобности товар — за вороватое расхитительство народного добра («ОТПУСК ПРОДУКТОВ В ОДНИ РУКИ»!) я не сразу соображаю, что фраза-то произнесена по-русски. Мужчина средних лет, средней упитанности и средней потрепанности вертит в руках коробку «пасты». Разумеется, для российского человека «паста» — это зубная паста, рыбная паста, шоколадная, ну, в крайнем случае — пастила, но уж никак не твердые и ломкие макаронные изделия.
— Это макароны, — разъясняю я любезно и тут же догадываюсь, кто передо мной.
Пятиведерников. Собственной персоной. Ничего особенного и тем более сверхъестественного: каждый вправе зайти в магазин и купить, что ему требуется по хозяйству. Если два человека живут в одном и том же городе, рано или поздно они обязаны где-нибудь столкнуться — в банке, аптеке, на заправочной станции или в универсальном магазине.
Странно, что этого не случалось прежде. А может, и случалось, да мы внимания не обратили?
— Какая встреча! Какая неожиданность — госпожа советница! — восклицает он столь восторженно, что у меня невольно закрадывается подозрение: не специально ли выслеживал? Чепуха, конечно. Он ставит пакет с «пастой» обратно на полку и театрально всплескивает руками:
— Вы подумайте, привел-таки Господь!
— Почему — советница? — попадаюсь я глупейшим образом на его удочку.
— А как же! Даете моей благоверной ценные советы: гнать меня в шею — вагоны мыть!..
Знает, сволочь! Вовсе не спал, как представлялось доверчивой Паулине, а подслушивал наш разговор. Сама она, конечно, не стала бы передавать ему мои слова.
— Вы вызываете меня на откровенность или на дуэль? — вопрошаю я добродушно.
Удобная позиция для дуэлянтов: коляска с продуктами, два кило рису, три — сахара, бутыль молока, огурчики-помидорчики, ветчинка. Устроим пикник и будем стреляться!
— Остроумно. Скаламбурить норовите… — Лицо его кривится и выражает разочарование. — Смешно, — цедит он, заводя нижнюю челюсть на сторону. — Живут два человечка, можно сказать, по соседству… С одной деревни, можно сказать… С одной державы. И никаких родственных чувств… — Челюсть медленно-медленно кругообразно ползет на место. — Вы ведь с Большой Фонтанки, верно?
Садовой-Гороховой? — фыркает он. — Или Халтурина, товарища Кирова?
Впрочем, без разницы…
— Вы ленинградец?
— Боже упаси! — Такие гнусные растленные типы, как Пятиведерников, недостойны проживания в городе Ильича! Мы с Петербурга.
Беседа бесперспективна. Ненужная встреча, мерзкое кривлянье и мои дурацкие потуги скаламбурить.
— Извините, — говорю я, — я должна идти.
Он не отступает — тащится следом и все время, пока кассирша пропускает мои свертки, коробки и консервные баночки сквозь электронный глаз автоматической кассы, изображает деятельную причастность: передвигает покупки, называет вслух, и довольно громко и, главное, все по-русски, вспыхивающие на табло зелененькие циферки, интересуется аккуратностью и плотностью упаковки.
Неудивительно, что касса, глупый пластмассовый ящик, приняв нас за добрых знакомых, за милую пару, которой следует облегчить ситуацию, помимо обычного чека выщелкивает из своей щели еще и выигрышный талон на посещение расположенного в глубине торгового заведения кафетерия: «Кофе с пирожным на двоих». Действительно, как это любезно с ее стороны — не сидеть же двум взрослым приличным людям в городском саду под мокрым снегом пополам с дождем! «Кофе с пирожным на двоих». Четверть часа в тихом, оплетенном комнатными вьюнками уголке — портативный зимний сад… Не нужно было поддаваться, сразу же следовало сказать: сожалею, спешу, извините.
