Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый
— Шлюха, ты соблазнила моего сына!
Побледневшая Стася смотрела хозяину прямо в глаза и ничего не отвечала. Хана встала между ними и от всего сердца стала говорить, что сирота тут ни в чем не виновата. Она осталась ребенком и доверяет каждому человеку. Володя стоял раздраженный, как медведь, которого свора собак выгнала из берлоги. Проводящий на складе целые дни на ногах, он любил тихий покой своего дома и не выносил дома своего брата, наполненного криками, как баня паром. Володя с раздражением смотрел и на прислугу с детской физиономией и большим неуклюжим телом. Он ненавидел неудачников и взрослых людей с детским разумом. Рычанием он заставил утихнуть всхлипывавшую семью и всем, кроме служанки, велел пройти в зал.
Наум крутился по залу туда-сюда и дергал себя за волосы. Что скажет Ломжа? Что скажет весь мир? Скажут, что сын Наума Ступеля обрюхатил служанку!.. В этот момент распахнулась дверь, и вошел Лола, готовый крикнуть: «Мама, есть!» Но мама стояла в углу, заламывая руки. Отец посмотрел на него и отскочил, как от черта. Тетя Хана сидела за столом заплаканная, а дядя Володя восседал в кресле с лицом убийцы.
— Как это получается, что у еврейского парня совсем нет Бога в сердце и он делает несчастной сироту? — всхлипнула Хана. Еще до того, как растерянный Лола успел сделать невинное лицо, Володя шагнул к нему и своей медвежьей лапой дал ему затрещину.
— Кабан, там, где едят, не гадят!
Лола схватился за побитую щеку и, всхлипнув, выдохнул:
— В чем я виноват? Что я такого сделал?
Но совершенно неожиданно для всех Наум вместо того, чтобы наброситься на сына, набросился на брата, топая при этом ногами.
— В моем доме хозяин я, а не ты! Лола — мой сын, а не твой. Если он заслужил подзатыльника, то этот подзатыльник дам ему я, а не ты! Слышишь, бурило?
— Ты, надутый воздушный пузырь! Я думаю не о тебе и твоем кабане. Я думаю о чести нашей семьи. — Володя отвернулся от брата и заговорил со свояченицей: этой девицы в ее доме больше быть не должно. У него ей тоже больше нельзя находиться, потому что его служанка может разболтать об этой истории по всему городу. Надо попросить Славу забрать девушку и не выпускать на улицу, пока не удастся ее куда-нибудь пристроить. И поникший, ссутулившийся и разозленный Володя прорычал жене:
— Перестань причитать, пошли спать.
Увидев, что свояки уходят, Фрида еще больше сжалась. Теперь муж изольет весь свой гнев на нее. Лола все еще стоял посреди зала с отекшей щекой и озирался, как человек, смотрящий на скользкое место, где он упал, и не понимающий, как такое могло с ним случиться.
Володя решил, что при разговоре с сестрой не должно быть крикуна Наума. Фрида сидела, пришибленная, в уголке, а Хана печально молчала. Она знала, что жалости к сироте она от своего мужа не дождется. Володин план был таков: устроить служанку у какого-нибудь крестьянина в селе, и пусть она там родит своего байстрюка. Слава тоже не проявила сочувствия к забеременевшей. Однако она готова была спрятать Стасю у себя, чтобы Ломжа не имела возможности оговаривать семью.
— Но что мне сказать Цемаху? — спросила она.
— Не говори ему правды. Придумай что-нибудь, — нервно ответил Володя.
— Неопытный глаз, особенно мужской, еще ничего не может разглядеть. Пока едва заметно, что она забеременела, — вздохнула Фрида и при этом так набожно и моляще покачала головой, что Володя громогласно рассмеялся.
Хана больше не могла этого терпеть и снова начала всхлипывать:
— Почему обманутая сирота должна быть загнана незнамо куда за чужие грехи?
Однако муж раскричался на нее:
— Она еще разговаривает! Это ведь ты привела эту телицу в дом. Ты виновата!
Володя зашел к служанке и сообщил ей, что она будет жить у его сестры, пока он не найдет для нее дом в селе. Он заботится о ней, как отец или брат, но она не должна никому говорить ни слова. Если она расскажет хозяину, в доме которого будет жить, или кому-то другому, ее выгонят на улицу. Беременную служанку никто не возьмет, а полиция еще и арестует ее за плохое поведение. Стася слушала его, подняв глаза к потолку, и пробормотала, что будет слушаться. Володя еще с минуту стоял к ней спиной, словно стремясь к тому, что, кроме его слов, она запомнила бы и его широкие плечи, жесткий затылок и большую медвежью голову. Уверенный, что он нагнал на девицу страха, он спустился на склад и сказал приказчикам, что уезжает по делам. В тот же день он надвинул шапку на растрепанную шевелюру и отправился искать крестьянина в село.
Стася взяла свои пожитки и перебралась к новой хозяйке, которая велела ей не заходить в комнату к хозяину и не показываться на улице. Слава вошла в комнату Цемаха взять что-то и между прочим рассказала ему, что Наум снова отказал от места служанке. Девушка глуповата, и ей некуда деваться. Она взяла ее к себе, пока та не найдет себе другого места. Цемах кивнул в знак того, что слышит, и даже не стал отрывать глаз от святой книги.
Глава 6
Почтальон вручил Славе письмо от Бернарда Френкеля. Она оглянулась, не видит ли Цемах, и со смешанными чувствами страха, любопытства и восторга, как домашнее животное, собирающееся полакомиться, зашла в спальню, чтобы прочитать письмо. Но едва вскрыв конверт, она обиделась на почерк Френкеля. Наезжающие одна на другую строчки казались ей небрежно набросанными. В почерке она сразу же узнала манеру Френкеля говорить якобы серьезно, преданно, но в то же время дразняще и даже издевательски. Френкель желал ей счастья и выражал удивление, что она не сообщила ему, что нашла себе избранника. Он еще больше удивлялся тому, что она никогда ему не рассказывала о своих религиозных чувствах. Он слыхал, что она вышла замуж за кого-то из секты мусарников, фанатиков, которых можно встретить на белостоцких улицах дурно одетыми и заросшими бородами. Однако он уверен, что ее муж — ученый и деликатный человек, и он счел бы для себя честью познакомиться с этим раввином, завоевавшим ее любовь. Френкель писал, что и в его жизни произошли изменения. Его жена приехала в Белосток и привезла с собой ребенка. Это еще больше запутало и усложнило их отношения. Однако об этом ему мучительно говорить, тем более писать. Свое письмо гимназический учитель закончил выражением большого уважения к своей подруге таким образом, как будто высокий, до самого потолка, мужчина наклоняется к маленькой девочке.
Слава поняла, что Френкель хочет возобновить тайные встречи с ней. Он уверен, что она не любит своего мужа. Она порвала письмо и пошла на кухню, чтобы бросить клочки бумаги в печь. Стася сидела на скамье, сложив свои большие руки на животе.
— А где Лола? Он ведь обещал, что женится на мне, — спросила она с окаменевшим лицом.
— А ты ему и поверила, этому дураку, этому пустому месту, лгуну, который тебя использовал? Он бы и дальше продолжал это делать, если бы у него получилось так, чтоб никто об этом не узнал, и это ничего бы ему не стоило, — обругала Слава племянника и сама не заметила, как в мыслях перешла на Бернарда Френкеля.
Она вернулась в спальню, крутилась там и думала о Цемахе. С тех пор как он поссорился с ее братьями и стал изучать Тору в синагоге и дома, он спокоен и деликатен. Когда она зовет его к столу есть, он идет; когда она заговаривает с ним, он отвечает считанными словами или просто кивает. Он уступает, чтобы она оставила его в покое. Временами на нее нападает такой дикий гнев, что даже перехватывает дыхание. И внезапно этот гнев уходит, как дурной сон, исчезающий именно в тот момент, когда он превращается в кошмар и начинает душить. Но ее братья ненавидят Цемаха на самом деле, они желают ему зла. Володя и Наум втягивают и ее в неприятности. Если в городе узнают, что натворил этот Лола и где находится Стася, то будут говорить, что этот набожный и ученый еврей Цемах Атлас не лучше своих шуринов, ведь он скрыл забеременевшую служанку. Скажут, что у его жены до свадьбы тоже был любовник. Слава все больше и больше сердилась на своих родных. При этом она знала, что именно насмешка Френкеля горит в ней, она заболела от его сарказма по поводу того, что ее муж принадлежит к числу фанатичных, бородатых и оборванных мусарников.
Ей пришло в голову выйти в город купить пару новых туфель. Она давно не покупала обуви и вообще никаких новых вещей, как будто она действительно какая-то замшелая раввинша. Еще она выберет себе шляпку и закажет у портнихи платье. Пошьет себе какой-нибудь жакетик и юбку. Слава вынула из битком набитого платяного шкафа светло-голубой костюм и начала проворно переодеваться. Она надела кружевную блузку с большим белым бантом и посмотрелась в зеркало. «Да мне совсем не нужны ни жакетик, ни новое платье», — пожала она плечами, взяла в руку большую блестящую черную сумочку и зашла к мужу. Цемах не заметил ее, и она осталась стоять у двери, глядя на него. Он неподвижно сидел над священной книгой, на его губах была печальная улыбка человека, погруженного в воспоминания. Он ощутил, что она находится в комнате, и медленно повернул к ней голову со взглядом, свидетельствующим: что бы она ни сказала, ему все равно. Слава сказала, что идет в город покупать одежду, и он равнодушно кивнул в знак согласия. Она вышла, подумав, что Френкель заметил бы большой белый бант, колыхающийся на воротничке ее жакета, как пена на темно-голубой воде.
