Мартин Касарьего - Меня не купишь
— Она уже знает про Годо?
— Нет, — сказал я, хотя и сам был не вполне уверен. И, подумал: ты тоже мало что знаешь. Один я знаю все до конца. — Я не успел сказать ей.
— Я не хочу спать одна, — сказала она, — не ложись на диване!
Вроде бы она просила о том же, о чем и Эльза, но старшая думала о сексе, а малышка о том, что ей страшно и неуютно. Не знаю только, сумею ли я вести себя, как хороший мальчик.
— Он очень мучился?
— Нет, — соврал я. — Его застрелили. Все произошло мгновенно.
— Годо дрожал, как птенец, но я всегда боялась еще больше. У Годо была я, — продолжила она после короткой паузы, — а я в последнее время начала понимать, что у меня его не было. А теперь понимаю, что и Эльзы у меня нет.
— Не говори так о сестре, — пожурил ее я. — Эльза любит тебя и заботится о тебе. Я буду спать на диване. Если хочешь, оставь дверь открытой. Можешь разбудить меня, если понадобится.
— Ты поступаешь так из-за моей сестры? — спросила она.
— Как?
— Будешь спать на диване.
— Нет. Я поступаю так из-за тебя или из-за самого себя, не знаю, из-за кого из нас двоих.
— Если из-за меня, то лучше не нужно. — Она была предельно откровенна.
Она встала и подошла к фонарю, стоявшему в нескольких метрах от нас. Вступила в круг желтоватого света. Вот так, освещенная, она казалась святой, которой я не стоил. Она была как юная девственница, осужденная вскоре потерять свою чистоту.
— Я понимаю, что тебе совсем не хотелось драться с тем парнем. Ты сделал это, чтобы защитить меня, — сказала она. — Вот если бы подпрыгнуть и оказаться на какой-нибудь звезде. Ну зачем мы превращаем этот чудесный мир в такое ужасное место?
«Потому что мы сами ужасны», — подумал я. Но увидел, что ее глаза наполняются слезами, как горные реки талой водой, — и счел за лучшее промолчать.
— Каждая из этих звезд… — Роза взмахнула рукой, обнимая весь небосвод. Заколебалась, замолчала, охваченная детской робостью и неуверенностью. — Ты не будешь смеяться?
Я отрицательно покачал головой.
— Каждая из этих звезд, — она опять указала на небо, — это исполнившееся желание какой-то женщины или какого-то мужчины…
Совершенно обнаженная, бесстыдная луна расчесывала свои длинные-длинные волосы, опьяненная собственной красотой. Хрупкая, торжественная тишина окутала нас. Дождь прошел, разъяснилось. Стояла прозрачная зимняя ночь, а когда я смотрел на Розу, такую беззащитную, окруженную ореолом невинности, ночь казалась еще светлее.
Но мне было суждено удивляться и дальше. Она подошла ко мне — слезы на ее щеках все еще не высохли — и поцеловала в губы, смело и старательно.
— Как ты хорошо умеешь… — пробормотал я в растерянности.
— Ты тоже… очень хорошо… целуешься, — мечтательно ответила она, не открывая глаз.
— Это все практика, — распетушился я.
Неудачный момент для бравады. Роза отшатнулась от меня, вмиг превратившись в пантеру. Ее глаза сверкали, но теперь уже не от слез: эти огненные сполохи выдавали гнев.
— Бессовестный!
Она еще продолжала оскорблять и определять меня, а ее рука уже взметнулась для удара. Звонкая пощечина взорвалась на моей щеке.
— И не вздумай войти в мою комнату, даже чтобы попросить прощения!
Ее глаза сверкнули, а она уже отвернулась. В пять прыжков она оказалась на пороге моей лачуги и скрылась за дверью. Я дотронулся до щеки. Ну и характер! Малышка ничем не уступала старшей. Значит, мне суждено провести ночь в одиночестве, в окружении собственных страхов и призраков.
28
Разумеется, самые циничные и ушлые из вас уже догадались: я проснулся в полночь и не смог устоять перед беззвучными нашептываниями беса сладострастия Астарота, вливавшего в мои уши смертельный яд. Я совершил эротический — или партизанский (ведь любовь — это вечная битва) — набег на свою комнату. Роза тоже не спала, и меня встретили ее распахнутые объятия и горячее, гибкое, юное тело. На самом деле между тем, что предлагали мне она и Эльза, не было такой уж огромной разницы, и теперь я не знал, что и думать обо всех этих жалобах на страх и беззащитность. Не знаю и того, что думала она о моих обещаниях оберегать ее и о том, что, дескать, она вечно будет для меня маленькой девочкой. Зато могу подтвердить, что уроки французского, о которых так беспокоилась Эльза, не пропали даром: семена знаний упали на плодородную почву. Для меня, все еще не изгнавшего из памяти картины пыток Годо, эта ночь смешала в себе в равных частях боль, наслаждение, чувство вины, раскаяние, искупление, развращенность, восторг… Не могу сказать, чтобы я гордился собой. Смутно, в подсознании, пытаясь оправдаться, я постоянно повторял себе, что такова жизнь. Живым — любить, мертвым — гнить, как говаривал Гарсиа. Черт побери, я был похож на глухонемой цветочек — эдакий анютин глазок.
— В Мадриде никогда не идет снег, — сказала в антракте Роза, далекая от моих забот, погруженная в свои переживания. — Помню, когда я была маленькой, я как-то проснулась, а вокруг все белое… Мне так нравилось играть со снегом… А потом давать ему растаять и пить… Я воображала, что это необыкновенно чистая вода…
— Это правда, — сказал я. — Не знаю, что творится с климатом. Но если что-то не ладится, нужно это исправить. Подожди!
Я вышел из комнаты и вернулся с бритвой.
— Не шевелись! — предупредил я.
Я чиркнул бритвой по подушке, в сантиметре от ее головы. Роза испуганно вскрикнула.
— Что ты делаешь? Ты сошел с ума?
— Но ты же хотела снега? Теперь у нас его сколько угодно!
Я схватил разорванную подушку, потряс ею, и по комнате полетели белые перышки, медленно приземлявшиеся на пол. Я растопырил руки и закружился, будто танцующий медведь или пугало. Роза хохотала как сумасшедшая. Я включил вентилятор, который месяцами помирал от скуки в углу комнаты, и перышки закружились, то взлетая, то падая, но не останавливаясь ни на мгновение. Мы занимались любовью среди снежной метели. Мои сомнения относительно будущей жены так и не разрешились. Моя любовная афера продолжала стремительно развиваться. И я не знал, то ли мне больше по вкусу блондинки, то ли мне следует жениться на смуглокожей брюнетке.
29
Я рассчитывал, проснувшись, увидеть Розу в нижнем белье и с зубной щеткой в руке, но действительность оказалась вовсе не похожей на рекламу отбеливающей пасты «Сигнал». Быстрая и ловкая рука вытащила у меня из-за пояса «стар», а когда я попытался отреагировать, то наткнулся на 150-миллиметровый ствол «астры» 1921, торчавший в паре сантиметров от моей физиономии. Я поднял глаза. Пистолет держал Молчун. 9 мм в длину, семизарядный, простого действия. Мой «стар» он сунул себе сзади за пояс. Тут же были Однорукий и Гарсиа. Последний развалился в моем единственном кресле, отличном кресле, извлеченном из мусорного контейнера. Роза стояла около торшера. Она казалась очень напуганной. Я поднялся, мысленно поздравив себя с тем, что спал, не снимая брюк, несмотря на ночную эскападу.
— Твой сон глубже, чем нефтяная шахта, сынок, — пошутил Гарсиа, — раньше ты не был таким.
Я бросил на него взгляд, претендующий на мировой рекорд по выражению Презрения. Если мне и не удалось установить рекорд, клянусь, я был от него в каких-то двух сантиметрах, если только он измеряется в сантиметрах.
— Ты-то точно всегда был именно таким, Фредо.
— Не называй меня Фредо, Макс, — попросил он. — Похоже на гангстера. Зови меня Альфредо или Гарсиа. По той же причине не нужно звать меня крестным, хотя ты и был для меня все равно что крестником. Ладно, давай к делу. Думаю, ты догадываешься, чему обязан этим визитом.
— Ты мог бы представить мне и остальных высоких гостей.
— Тот, что позаимствовал у тебя пистолет, — Молчун, — бросился исполнять мою просьбу Гарсиа. — Если тебе удастся выдавить из него больше трех слов подряд, получишь приз. Если хочешь, можешь звать его Немым. Ему не нравится, но он не будет возражать. Безрукого зовут Одноруким. Взгляни на него, — добавил Гарсиа с гордостью, — он не улыбается даже на фотографиях.
— Прямо все рога пообламывали, подыскивая им подходящие клички, — заметил я. — Тот, которому забыли пририсовать руку, — мой старый знакомый.
— В мешок бы тебя, да в воду, — проворчал вышеупомянутый господин. — Ты меня не знаешь, но я должен вернуть тебе вот это.
Не выпуская из руки «стар ПД», 45-го калибра, с сильной отдачей, призматическим, извлекаемым, однолинейным магазином, он показал мне цепочку с болтавшимся на ней медальоном с изображением Пресвятой Девы, принадлежавшим прежде Паэлье. Мы смотрели друг на друга, как бешеные псы. Наши глаза метали молнии. Это называется ненавистью с первого взгляда.
— Как это я тебя не знаю! Чулок на физиономии тебя не слишком изменил. — Нужно было сохранять спокойствие. Я повернулся к Гарсиа: — Если ты не возражаешь, я позавтракаю, пока мы болтаем. Кстати, ты уже не пользуешься тем одеколоном, который продавали в розлив. Он вызывал удушье.
