Мартин Касарьего - Я знал разных людей

Мартин Касариего. Я знал разных людей

Я знал парня из Тригероса, Уэльва. Он занимался, в основном, тем, что спасал ежей на дорогах и шоссе. Ночью он выходил с мощным фонарем и шел километров тридцать, ища их на песке или на асфальте. Когда он находил ежа, он брал его и относил подальше от дороги, живого и здорового. Он делал это умело — обеими руками, как будто это не зверек, а баскетбольный мяч, и ежи никогда не пытались уколоть его своими иголками, не хрюкали, как свиньи. Он рассказал мне, что именно из-за хрюканья их так и называют [1], он много чего рассказал мне, по, к сожалению, я все забыл. Он говорил, что ежи смелее людей. Я целую неделю помогал ему. Мы спасли, по крайней мере, восьмерых или девятерых, а однажды мы видели раздавленного зверька, и вся мордочка у него была в крови. Мы зарабатывали чем придется, а иногда воровали фрукты. Ему часто давали денег пожилые дамы, то ли из жалости, то ли он чем-то привлекал их, поэтому воровать нам приходилось довольно редко. Я помню, что на той неделе, среди песка и сосен, отблесков фар и хрюканья ежей, луна убывала день ото дня. Много лет спустя я туда вернулся. Мне рассказали, что того парня сбила машина, когда он пытался спасти ежа на повороте. Я спросил, где его похоронили, но никто не знал. Я все-таки надеюсь, что этот парень все еще спасает ежей по ночам на какой-нибудь далекой дороге или нашел себе другое занятие, которое кажется ему важным.

Я знал одну девушку из Сауариты, Аризона. Она была красивей всех, кого я видел в своей жизни, она была такая красивая, что я все время спрашивал себя, почему она теряет время со мной, почему пьет со мной пиво и разговаривает о деньгах, о любви и о хижине в лесу. Чтобы вы хоть примерно поняли, какая она была, я скажу, что она могла бы сниматься для глянцевых журналов и зашибать кучу денег. Ей было двадцать два, она была смуглая и темноволосая, с темно-зелеными глазами и густыми бровями. По матери она была мексиканка и говорила, ее бесит, что всех привлекает только внешность, что она бы предпочла не быть такой красивой. Я, конечно, ей не поверил, хоть она и говорила очень убежденно, она прочла в каком-то интервью известной фотомодели, что «красота — это внутреннее состояние», я много слышал всякой чуши насчет этого — естественно только от очень хорошеньких девушек. Мы договорились встретиться на следующий год в том же самом баре, и, поверьте мне, я вернулся в Сауариту специально, чтобы снова увидеть ее. Я особо не надеялся, что она придет, но на третий вечер я ее увидел. Она стояла ко мне спиной, тем не менее я сразу понял, что это она. Я назвал ее по имени и, когда она повернулась, я заметил, что у нее нос другой формы, выщипаны брови и еще куча всякой фигни. Мы обнялись, и она мне рассказала, что сделала себе пластическую операцию на деньги, которые заработала, снимаясь для журналов. Мы выпили пива, и я понял, что эта сумасшедшая — женщина моей жизни. Я снова стал говорить ей о хижине в лесу, о реке, о местечке, которое я нашел около Россланда, Канада. Мне кажется, мое предложение тронуло ее, но я, конечно, не был мужчиной ее жизни. Прощаясь с ней, я поклялся никогда больше не возвращаться в Сауариту, Аризона, но не сдержался и расплакался, как ребенок: я знал, что никогда больше такую женщину не встречу.

Я провел три дня в Мехико с немцем, который тащил в рот любую пакость, которую ему предлагали. Ему и тридцати не было, но он мог бы сойти за моего отца. Его сводила с ума мысль о том, что он умрет и его тело съедят червяки и мухи. Ну не знаю, мне кажется, такая уж у нас судьба и лучше просто об этом не думать, но он, видимо, не думать не мог. Он повсюду таскал с собой мешок, полный мертвых мух. Он ловил мух каждый день по несколько часов, чтобы пополнить свои запасы. По крайней мере, они не воняли. Но ужасно было знать, что этот мешок полон отвратительных трупиков. Поэтому я и не смог выдержать рядом с ним больше трех дней. Он использовал свой мешок как подушку. Он считал, что, когда он умрет и вместе с ним в могилу положат мертвых мух, его тело не сгниет — мушиные трупики отпугнут червей, личинок или кого там еще. Он заставил меня пообещать, что, если он умрет при мне, я прослежу, чтобы мешок похоронили вместе с ним. Когда удавалось заставить его сменить тему, он рассказывал очень интересные истории. Не знаю, мне кажется, мы могли бы стать друзьями, но между нами стояли трупы тысяч мух. В один из этих трех вечеров он устроил в баре такую потасовку, какая мне и не снилась. На следующее утро у меня болели все кости. Видимо, кто-то как-то не так отозвался о его мушином грузе.

Я познакомился с одной девушкой на Понте Веккио во Флоренции. Как только я увидел ее, я понял, что она сожжет мое сердце и во мне останется только привкус пепла и горелого мяса. Мы свалили куда-то в Адриатику, продавали браслеты и бусы, спали на пляже, а иногда и в отелях и неплохо протянули лето. Она была из Аргентины, у нее были карие глаза, рыжеватые волосы — она мыла их шампунем с ромашкой, и красивые ноги, ее легко было рассмешить или довести до слез. Мы ссорились (а это случалось часто), мирились, пили вино и рассказывали друг другу разные истории. Ее тело на вкус было как соль, как пиво, как море. Мы зарабатывали немало денег, но тут же все тратили. Иногда по ночам мы не спали, слушали свист ветра, однообразный плеск волн и строили планы на будущее. Если за день нам не удавалось ничего выручить, мы шли к неграм или к южноамериканцам — нашим конкурентам, а если они ничего нам не давали, мы довольствовались ласками и мечтами — ей никогда не приходило в голову отложить денег на черный день. Лето шло на убыль, наши безделушки подходили к концу, и, еще до того как я собрался предложить ей провести зиму в Полоп, Аликанте, она сказала мне, что ее мужчина ждет ее в Лобосе, Аргентина. Эта девушка сожгла мое сердце, и во мне остался только привкус пепла и горелого мяса.

В Алингсосе, Швеция, один чудак выплеснул мне на голову пиво. Я сидел у стойки в баре и думал о своих сестрах, когда ко мне, ни слова не говоря, подошел этот кадр, то ли блондин, то ли рыжий, плохо выбритый, с двумя шрамами на лице, слишком щуплый для своей огромной головы, и вылил мне на голову кувшин пива. Я сам не пойму, как это произошло, но мы стали друзьями. Он попытался извиниться и стал объяснять, что, когда видит серьгу в ухе и татуировку на руке, он теряет голову, просто перестает соображать. Казалось бы, мало кого удовлетворит такое объяснение, и тем не менее я объехал с ним за месяц юг Швеции и север Германии. У него в башмаки были зашиты кредитки, и он рассказал мне, что его семья владеет двадцатью пятью процентами акций какой-то там фармацевтической компании. Когда он об этом рассказывал, мне стало жаль его — я ему не поверил. Но однажды он напился и распорол ботинок. Достал оттуда карточку, снял пять тысяч марок и швырнул их в Эмс. Я спас несколько бумажек, которые ветер принес обратно, и мы пошли ужинать в хороший ресторан. За десертом я вылил ему на голову рейнского вина и объяснил, что, когда кто-то швыряет в Эмс тысячи марок, я теряю голову, просто перестаю соображать. Когда мы прощались, три дня спустя, я пожелал, чтобы ему никогда больше не пришлось прибегать к этим кредиткам.

В пригороде Лиссабона, Португалия, возле железнодорожных путей я встретил девушку, которой спас жизнь. Она была вся потная, в горячке, в бреду, по ногам у нее текла кровь. Я отмыл ее как сумел и отвез к врачу. У меня было отложено немного денег, и я предложил ей пожить у меня и прийти в себя. Несколько педель мы жили очень спокойно — читали, гуляли, спали и даже брали напрокат телевизор по выходным. Думаю, она в меня влюбилась. Она мне этого не говорила, она далее не пыталась влезть ко мне в постель, но это и так заметно, вы же лучше меня знаете. Она так и не рассказала, какого черта она делала у железной дороги, может быть, ждала, что я сам спрошу. Я не спросил, и, возможно, так лучше, но, когда я думаю об этих днях, таких спокойных, и об этих прогулках, таких приятных, мне хочется снова туда вернуться.

В Барселоне я познакомился с парнем, который потерял родителей, когда был совсем маленьким. Я помню его с банкой пива в руке, сигаретой в зубах и с блуждающим взглядом. Он говорил, что вышел из ада и в ад возвратится, ну не знаю, готов поспорить, он позаимствовал эту фразу из какого-нибудь вестерна. Ему нравилось играть в марсиан, мы играли сто раз, и я ни разу у него не выиграл. Однажды он предложил мне ограбить банк, он хотел достать денег, чтобы его бабушка могла жить по-человечески. Я решил, он шутит, но не засмеялся. Он показал мне пистолет. Я подумал — игрушечный. Его план был очень прост. Войти в банк, вытащить пушку, забрать деньги и спокойно, не торопясь, выйти. Но он разнервничался. Ему всадили две пули в живот, а одну женщину ранили в руку. Его вынесли из банка ногами вперед, как выносят преступников в его любимых фильмах, а вокруг стояли зеваки и гудели сирены «скорой помощи». Сами знаете, парню, которому всадили две пули в живот, уже никак не помочь, это медленная и мучительная смерть. После этого я понял, что у меня нет ни сил, ни желания жить дальше. Я смотрю на себя в зеркало, подмигиваю, и кажется, что мне лет сорок.