Александр Проханов - Рисунки баталиста

– В районе Герата действуют три крупные группы противника, три крупные, как мы их называем, банды, – рассказывал командир. – Главарь одной из них – Кари Ягдаст. Его зона, его базы, захваченные им кишлаки – вот здесь! Он – однорукий. Молодой, образованный. Идеолог. Сам пишет брошюры, листовки. Его поддерживают иранские имамы, иранские шииты. Часто сам бывает в Иране. Это раз! – Офицер умолк, позволяя Веретенову запомнить услышанное. – Второй главарь – Туран Исмаил. Он кадровый военный, бывший капитан королевской армии. Дело знает. Конечно же, феодал. Эмир Гератский, как сам себя называет. «Верховный правитель Герата» – так его величают в листовках. Его кишлаки – вот здесь, в самой богатой, плодородной части Гератской долины. С них он собирает дань. В них черпает рекрутов… И третий – Амир Сеид Ахмат. Ну, этот просто бандит, без особой политической линии. Выходит на дороги, грабит мирные караваны. Но тоже враг. Получает деньги и оружие вот отсюда! – Ладонь командира продвинулась к Ирану и встала ребром, как бы прорезая границу.

Веретенов рисовал не кистью, а мыслью. Не знал, где и как увидит этих мятежников. Наделял их внешностью – то свирепого бородатого басмача, перепоясанного лентами. То изнеженного, в ярких одеждах наездника, сидящего в дорогом седле. Понимал, что эти образы достаются ему из чужих картин. Сам он покуда пуст. И ему еще предстоит добывать свой собственный опыт и зрение. Свое собственное знание о борьбе, совершаемой на исходе двадцатого века в горной мусульманской стране. Но пока он слушал командира, облекая его слова в видения, черпая их без труда из чужого искусства и опыта.

– Из Ирана и Пакистана, вы знаете, идет к бандитам оружие, – продолжал тот. – Много оружия, всякого! Мы его чувствуем своей броней и своей, как говорится, кожей. В избытке стрелковое оружие. В избытке мины. В последнее время – и это очень серьезно – появились инфракрасные ракеты для стрельбы по самолетам и вертолетам. Караваны, караваны, караваны! Текут и текут! Верблюды, лошади, автомашины! От двух границ, ночами. Вместе с афганским полком пытаемся ставить барьер, но пока банды просачиваются. Кишлак, где гнездо главаря, это настоящий опорный пункт с минными полями, артиллерийскими батареями, с инженерными сооружениями. Там, в гнезде, на базе, – советники. Поговорите в штабе, они вам подробней расскажут. Спецгруппы англичан, французов, западных немцев. Налеты на мосты, на автоколонны. Есть такая у нас информация – в район Герата заброшен корреспондент-англичанин. Снимает операции муджахедов, передает репортажи. По сведениям афганской разведки, все три банды, подкрепленные пришедшими из Ирана мятежниками, несколько тысяч, – просочились в Герат. В пригород Деванчу. Растворились среди населения. Заняты усиленными приготовлениями. – Офицер накрыл город ладонью. И под сводом офицерской ладони Веретенов увидел город. Маковки и шпили мечетей. Многоцветное бурление рынков. Бег по улицам разгоряченной толпы. И среди глинобитных дувалов, долгополых, навыпуск, одежд – металлический отсвет орудий, тусклое свечение винтовок. – Готовят путч в Герате. Готовят большую резню. К годовщине Апрельской революции, вот уже очень скоро, через несколько дней, когда горожане выйдут на демонстрацию, банды из Деванчи нападут на город. На райкомы. На государственные учреждения. На фабрики. На школы. На жилища. И устроят резню! Их задача – вырезать активистов. Учителей. Членов партии. Просто торговцев, чтобы создать хаос! Захватить Герат – это первая их задача. Провозгласить автономию, мусульманскую республику Герата – вторая. Блокировать дороги и подступы, продержаться несколько дней, чтобы их признали Иран, Пакистан, западные страны, – третья. Герат – здесь самое мятежное, проклятое место, – добавил командир.

Веретенов видел мечущиеся кричащие толпы. Врубавшихся в ряды демонстрантов всадников, визжащих, усатых, машущих саблями. Стрельба, свист клинков. Женщина с рассеченным лицом. Бегущий, потерявший чувяк старик. Едкий дым над дуканами. И потом по пустой дороге стучащие колеса арбы, недвижное, накрытое рогожей тело, как встарь, по дороге в Эрзерум. И там, под рогожей, он сам, Веретенов, в кровавой запекшейся корке, с тусклой пленкой неживых, на жаре высыхающих глаз.

– И вот, чтобы этого не случилось, – продолжал командир, – чтобы путч провалился, наши роты войдут в Герат. Отсекут Деванчу. Встанут в оцепление в черте города. Афганские полки, поддерживаемые артиллерией и минометами, а с воздуха – вертолетами, войдут в Деванчу и прочешут ее. Вступят в бой с муджахедами, выбьют их из города. А другой батальон под командованием начальника штаба – вы его только что видели – уходит в горы на перехват караванов с оружием. Вместе с вождями двух пуштунских племен оседлают перевалы и не дадут караванам пройти, пополнить арсеналы мятежников. Накануне операции наши части осуществят удар по путям снабжения, по базам. Прочешут ряд кишлаков, прилегающих к Деванче. Смысл всего этого – сорвать мятеж! Вот вкратце над чем сейчас работает штаб. Все элементы этой борьбы, я думаю, вы увидите своими глазами. Мы обеспечим вам поле деятельности и, разумеется, безопасность. Если возникнут проблемы, обращайтесь ко мне. А в остальном, как мы и условились, к Андрею Поликарповичу. Желаю удачи! – Командир улыбнулся, желая показаться радушным, но не сумел. Улыбка получилась натянутой. Быть может, он думал о солдатах, которых недосчитается часть после боев за Герат. «А сын?.. А Петрусь?.. Как же Петя?..»

– Спасибо, – сказал Веретенов. – Надеюсь, не доставлю вам много хлопот.

Кадацкий провел его в штаб с окнами на арык, на зеленый куст. Солдат-дневальный внес и поставил его чемодан на этюдник.

– Ну вот, Федор Антонович, здесь будете жить, ночевать. А завтра – в поле! Особых удобств нету. Так и живем! – извинялся он за пустое, с одной кроватью и облезлой тумбочкой, помещение.

Веретенов, боясь, что он сейчас уйдет, одолев нерешительность и смущение, вдруг взял его за руку. Усадил рядом с собой на кровать.

– Андрей Поликарпович, я хотел вам сказать… – Он разволновался, растерялся опять, пугаясь: возможно ли такое признание? Не разрушит ли оно весь хрупкий, в Москве задуманный план? Не вызовет ли протест, возражение? Не совершает ли он недозволенное и запретное? Но лицо Кадацкого оставалось внимательным. Накопило в себе под тонким слоем пыли столько терпения, что Веретенов вновь испытал к нему доверие. Беззащитно вручил ему свою тайну: – Мне, вы знаете, предлагали лететь в Кандагар. Но я попросился сюда… Здесь у меня сын… В вашей части, солдатом… Его хотел навестить… Это можно?.. Это ничего, что я так?..

Он вглядывался в близкие бледно-голубые глаза, ждал ответа. И в этих глазах что-то дрогнуло. Пробежали тени и свет. Будто оба они, два уставших немолодых человека, проживших разные жизни, с разной судьбой, соединились в чем-то. В чем были извечно едины. И вечно уязвимы. Что хрупко и тайно связывало их на земле.

– А я, поверите, Федор Антонович, почти догадался. Узнал-то только сейчас, а тогда еще, в штабе, подумал: что-то такое есть! Что-то болит! Какая-то мука от сердца!.. Где же он служит, сын?

– А вот посмотрите. – Веретенов торопливо полез в чемодан. Вынул смятый, данный женой конвертик, где сын написал номер части. – Вот, посмотрите!

Кадацкий прочитал на конверте.

– Это в полку у Корнеева.

– Можно мне с ним повидаться?.. Можно нам встретиться? – голос пресекся, не хватало дыхания.

И Кадацкий таким же пресекшимся голосом, торопясь поскорей его успокоить, ответил:

– Конечно, Федор Антонович. Отправим вас в полк. Встретитесь с сыном. Я сейчас узнаю! – он коснулся плеча Веретенова, погладил и сжал. А у того благодарность, слабость, близкие слезы.

– Спасибо, Андрей Поликарпович… Спасибо вам, дорогой…

Подполковник ушел, обещая скоро вернуться, отправить Веретенова в полк.

Веретенов почувствовал облегчение, испытывал новое, связанное с близким свиданием волнение. Выложил из чемодана рубашки. Выложил краски, карандаши. Привезенную из Москвы газету – какой-то бородач-реставратор, какая-то северная прялка. Приготовил пакет с пирогом. Сидел, ждал, глядя на фотографию реставратора, рассматривал тонконогих коньков на прялке. Не усидел и вышел.

У штаба, похрустывая гравием, останавливались машины. Хлопали дверцы. Быстрые, в ремнях с портупеями, офицеры козыряли дежурному, исчезали в дверях. Стуча подошвами о твердую землю, прошел караул. Худощавые молодые тела ладно двигались под выцветшей формой. Колыхались у поясов подсумки. Лучилось на мушках черно-белое солнце.

Навстречу Веретенову попались два прапорщика, сердились, спорили!

– А я тебе говорю, триста банок сгущенки и два ящика мыла! Мне зам по тылу приказал! Тащить в район боевых!

– А мне зам по тылу не указ! Я с начфином все обговаривал! Мне надо побольше сгущенки и мыла пять ящиков!