Кэндзабуро Оэ - Эхо небес
— Думаю, джип действительно выступает за разграничительную линию, а ведь там же стоит и моя машина. Они сейчас уберут его, припаркуют на улице, а позже поставят обратно. В последние дни репетиции и посиделки продолжались до двух-трех ночи, неудивительно, что канадец чувствует себя жертвой. А старый священник вообще не знает, как реагировать. — В глазах Мариэ, которые теперь, когда она так похудела, выглядели благодаря появившимся складкам на веках почти чужестранными, мелькнуло что-то вроде смущения. — Есть и еще одно, что раздражает и канадца, и других соседей, и это касается уже только меня.
В этот момент вернулись Асао с приятелями; на лицах вместо прежней озабоченности были спокойствие и деловитость. Они не только переставили джип в подходящее место, но и вспомнили о забытой на водительском сиденье сумке с продуктами. Вся театральная команда собиралась приготовить настоящий филиппинский ужин.
Мариэ попросила меня подняться с ней на второй этаж. Здесь, наверху, был ее кабинет. На стене фотография Фланнери О'Коннор. Стоя на костылях, она наблюдает за павлинами, топчущимися возле крыльца ее деревянного дома. Все сочинения О'Коннор и посвященные ей исследования выстроены на полках стоящего рядом книжного шкафа, в нем же английские книги в бумажных обложках, скорее всего сохранившиеся с тех пор, когда Мариэ училась в Америке.
Среди нескольких книг на японском мой роман, рассказывающий о нашей семье, в котором я постарался проследить связь между метафорами в поэзии Блейка, цветными иллюстрациями Священного Писания и внутренней жизнью нашего сына. Здесь же, на аккуратно прибранном письменном столе, стояла репродукция (как мне показалось, хорошая), изображающая человека с раскинутыми в стороны руками: Орка, олицетворяющего юность в мифологии Блейка.
— Я вовсе не демонстрирую вам кабинет горе-филолога, забросившего все свои исследования. В спальню, пожалуйста. Свет не включайте. Пройдите через комнату и выгляните из окна, но смотрите не прямо вниз, а левее. Думаю, что увидите, как кто-то стоит под платаном у дома напротив, недалеко от угла.
В темной комнате чувствовался мягкий, едва уловимый запах, говорящий, что здесь живет одинокая женщина зрелых лет. Я подошел к окну с задернутыми занавесками и, посмотрев вниз, увидел высокого худого мужчину, который стоял, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и глядел вверх — на меня. В руке у него был бумажный пакет, который он то и дело подносил к губам, явно прикладываясь к спрятанной там бутылке. Для человека, напившегося до такой степени, он вел себя достаточно сдержанно.
Шагая тверже, так как глаза уже привыкли к темноте, я возвратился в кабинет и увидел, что Мариэ стоит, опустив голову, около письменного стола и беспокойно теребит рамку блейковской репродукции.
— Страшно подумать, но это Саттян, — сказала она приглушенно.
— Отец Мусана и Митио?.. Я понимаю, как раздосадованы жильцы того дома, но все-таки он не из тех пьяниц, на кого следует жаловаться в полицию…
— Сегодня он ведет себя довольно тихо. Но как-то раз принес с собой запись Девятой симфонии Бетховена и громко подпевал. Трезвым Саттян ведет себя как нормальный человек и никому не мешает, так что если и попадает в участок, то вскоре благополучно оттуда выходит. А назавтра опять появляется здесь.
Добавить к этому было нечего, и мы снова спустились вниз. Дядя Сэм, сидевший на полу, разведя в стороны длинные ноги и своей позой напоминая кузнечика, продолжая потягивать пиво, посмотрел на меня в упор, и в его голубых глазах явно мелькнуло подозрение.
Молодые филиппинцы обоего пола, сбившись в стайку, весело занимались приготовлением ужина. На полу возле обеденного стола они расстелили клеенку, выложили на нее все припасы и, усевшись кружком, слаженно пели за работой, время от времени разражаясь взрывами смеха. Асао и его друзья уточняли маршруты передвижений по Кюсю, где труппа начинала гастролировать на следующей неделе, и иногда выходили в соседнюю комнату — поговорить по междугородному телефону, — каждый раз озабоченно бросая взгляд в окно, за которым виднелась качающаяся фигура, рассматривавшая их сквозь тюлевые занавески…
Кос стал рассказывать мне о задуманной им пьесе. Мариэ тоже слушала, но потом Дядя Сэм окликнул ее и начал что-то возбужденно ей втолковывать, говоря по-английски со скоростью, колоссально отличающейся от скорости речи филиппинцев. Невозмутимая, несмотря на его взволнованность, Мариэ, как могла, старалась его успокоить.
Новый сюжет, придуманный Косом и, по-моему, куда больше пригодный для фильма, чем для спектакля, — я даже подумал, что, вероятно, склонность к кинематографическому мышлению и помогла его сближению с Асао и компанией, — крутился вокруг фургончика, местного микроавтобуса, какие я сам не раз видел в Маниле. Главный герой, чью роль сыграет Кос, вложил все свои средства в покупку одного из таких ярко раскрашенных фургонов. Действие начинается в деревне, где Кос родился и вырос. Пружина дальнейших событий — медведи из папье-маше, изделия филиппинского народного промысла, которые теперь готовят для продажи во время Мюнхенской олимпиады. В короткий срок изготовление медвежат превращается в индустрию, охватившую всю деревню. Герой сколачивает себе на этом некоторое состояние, но прародительницу, обучившую их всем секретам ремесла, приводит в ужас тотальное массовое производство, подчиняясь которому даже дети работают чуть не ночь напролет. И все же герой заполняет фургон медвежатами, берет билет и паспорт, полученные с помощью некой высокой и светловолосой немки, и отправляется в Мюнхен — рекламировать и продавать свой товар. Когда Игры заканчиваются, он садится в свой микроавтобус и катит в Париж, а по пути находит себе то одну, то другую работу. Однажды его нанимает филиппинец, имеющий патент на автомат по продаже жвачки, но в основном он просто перебивается со дня на день и как-то сводит концы с концами.
Из письма, которое ожидает его в конторе Эр-Франс, герой узнает, что прародительница умерла. Он (как водитель фургончика) получает работу в парижском Луна-парке, и там с ним происходит что-то настолько невероятное, что он и понять не может: сон это или реальность. Он словно движется по лабиринту, окруженный психоделическими видениями и наконец оказывается у ворот рая — в лесу на горе, откуда открывается вид на его родную деревню. Прародительница и многие другие, кого он считал мертвыми, все здесь, живы и тщательно охраняют деревянную форму, служившую для изготовления медвежат из папье-маше и переходившую из поколения в поколение, пока ее не отвергли ради требовавшегося для Олимпиады массового производства. Прародительница садится к нему в фургон, и они вместе летят по воздуху…
Кос рассказал нам, что, когда действие переместится в парижский Луна-парк, их артистка Мелинда — выглядела она как подросток, но была уже мамой двоих детей, — сидя за психоделическим пианино, что стоит рядом с заброшенной каруселью, сыграет одну из композиций Хикари. К этому времени все было уже на плите и не занятую работой Мелинду позвали сыграть «Марш синей птицы», пьесу, которую Хикари сочинил в тот год, когда перешел в старшее отделение школы для умственно отсталых.
— Это звучало прекрасно, — сказала Мариэ, отделавшись от Дяди Сэма и вернувшись к нам, — лучше, чем можно было вообразить. Но ведь Мелинда все интерпретировала по-своему. И ритм совсем другой. Думаю, что деревня Коса живет в своем ритме, но пока он рассказывал, вы, К., не вспоминали свою деревню? — Переключившись ради Коса на английский, она продолжала: — А как вам понравилась реакция студентов на игру Дяди Сэма — все это уханье и мяуканье? Я сочла это свидетельством грандиозного успеха, но он совершенно подавлен. Говорит, что своей игрой он выражал критическое отношение к себе как к представителю Америки и решился на это ради филиппинской аудитории, а вовсе не для того, чтобы стать предметом насмешек японцев…
— Здесь, в Азии, японцы — это вторые американцы, — сказал Кос.
— Но они все-таки японцы, а не американцы. Шумно выдохнув, Дядя Сэм обнял Мелинду за смуглые, соблазнительно женственные плечи.
— Похоже, сегодня здесь хорошо разгуляются, — прошептала мне Мариэ по-японски. — Правильно было бы удрать прямо сейчас. Тем более что блюда, приготовленные нашими друзьями, сплошь нашпигованы перцем. Не понимаю, как они могут есть все это, да еще с пивом, и не страдать потом от расстройства желудка.
Я в любом случае собирался ужинать дома; от Сэнгава до нас было не больше десяти минут езды. Выразив благодарность Косу за рассказ о его задумке, я был уже на пороге, когда Мариэ вышла проводить меня.
— Знаете, — проговорила она, — слушая описание последней сцены, той, где он поднимается в фургоне на покрытую лесом гору и встречает умерших членов своей семьи, я подумала: а что, если бы я была там и Мусан с Митио вышли мне навстречу? Эта мысль меня словно ударила.
