Эжен Савицкая - Мертвые хорошо пахнут
Оба Милле умирают, отведав свинины. Отец ложится на сына, тот потерял волосы и плачет: кто займется нашей повозкой, кто отнесет Жеструа голубой глобус? Сын падает на отца, тот разучился говорить и смеется под лаской склонившихся высоких трав. Трава росла на полях, на холмах, на горах, на крышах домов, на черноземе, на островах на реке, на море, на поваленных стволах, на свалках, между фабрик, на тентах, на коже быков и слонов, на белье, на большой части неба. В рот отцу своему бросает Милле соль и говорит, говорит в уста и глаза. В уши вливает песок, и отец благодарит его. На грудь складывает пирамидку мелкой землицы. Под головой своего сына Милле вырывает ямку, так стервятник не сможет выесть ни глаза, ни язык. Он моет руки, поплевав на них сверху. Милле чистит своему сыну ногти. Милле больше не в силах двигаться. Сын снимает с него обувь, чтобы ступни могли продышаться. Милле садится на грудь отцу, чтобы тот быстрее умер. Милле раздевает сына и щекочет ему нёбо бородкой перышка, чтоб тот сблевал, исторг свой яд, его стегает. Милле вот-вот умрет. Вот-вот умрет, он больше не кричит, не плачет, не видит солнца. У Милле не осталось слюны, слюну ему даст его сын.
Из далекого края ароматов и злата дул знойный ветер, приносил песок и зерна.
Вокруг дубов понасеялись грибы. Их пыльца нас слепит. Мы чихаем.
~~~
В Люблине, под ласками Престера, Жеструа похудел в талии, руками и лодыжками, губы его заблестели и, розовые, приоткрылись, из горла вырывалось теплое, душистое дыхание, согрелось сердце, побледнели щеки, углубилась бороздка меж ягодиц. Он произнес свои первые слова: тронь мою грудь. Стал ласков. Научился читать и писать, ночью стрижи спят в небе, змея живет себе в пещере, где ей достает свежей воды, чтобы омыть свои раны, и острых камней, чтобы содрать с себя кожу, на быстрых велосипедах без брызговиков, без педалей и тормозов бравые парни съезжали по склону, ветер раздувал их складчатые одежды, мы в Гамбург, пересекаем Европу, в Льеже я буду художником, распишу купола и покрашу кирпичные стены.
Он обулся в белые сапоги, препоясал кушаком чресла. Ему хотелось, чтобы его взяли за руку, чтобы целовали почаще.
Под своим размахаем он носил рубаху из каштановых листьев.
Научился стрелять из лука. Мишенью — сердцевина дерева, павлиний глаз, ступица колеса повозки, каменная голова.
Куда обильней стала слюна. Появлялась в уголках губ, стоило только заговорить. Светлая, густая, слащеная. Когда пел, она заволакивала ему зубы, язык, язычок. Блестела. Стекала. Ворковала, населенная кристаллами и мальками, не знающий конца источник, ни соли, ни цвета. Липкими становились от нее косточки, которые он сплевывал, предметы, которые любил сосать. Окрашивалась кровью, лакрицей или семенем. От нее плавились металлы. Она смачивала гипс, сглаживала глину. Ее можно было пить. Но невозможно схватить.
Упитанней язык.
Работал он на паровозе.
Для работы облачался в старые пожитки Престера. Тяжелые штаны царапали ноги.
Он ласкал уши кабана и, поев варенья, позволял медведю вылизать себе рот.
Под медвежьими поцелуями гладким стал его зад, удлинились пальцы.
В Льеже Конспюат хочет убить свою дочь. Пока не знает когда, поджидает удобный момент. Чтобы она заснула, чтобы разделась. Просторные одежды, которые она носит, могут отклонить нож, ему придется отыскивать сердце среди полотнищ. Он ждет, когда она исчезнет под навесом, чтобы никто в доме не услышал крики. Холера высинила ей лицо, вспучила ноги, она не ест больше фруктов, которые он приносит, бьет стаканы и чашки. Ее имя выведено у нее на челе: жимолость жемчужина жемчужница. Она сплевывает в кубок спрятанного во рту земляного червя. Она больше не умеет говорить.
Поет муэдзин. Варят мясо. Забивают волов. Огромные хорьки гоняются по саду за кошками. Слышны их вопли. Кто забивает гвозди? Кто пилит? Кто способен работать в столь поздний час?
Безусый молодой человек, искупавшись, спал на своей сваленной в кучу на кафельном полу одежде. К нам вернулся Милле. Детеныш гремучей змеи. Его одолела лихорадка. Ногтями он перекусил нити и отогнул подбой своего кителя, засунул под подкладку указательный палец. Песок натек ему в руку, песок, золотая пыль и слюна. Он принялся разрывать швы в поисках спрятанного среди полотнищ ребенка, маленькой девочки, которая юркнула туда, стоило ему заснуть. Но находил лишь песок, золотую пыль и слюну.
Голый, пойдет он работать вместе с отцом в ангаре. Ударами кирки разрушит свою машину и вывернет бочку битума. Бригадир его исстегает и прогонит из мастерских.
~~~
Король, облачившись в широкополую шляпу, поливает худосочные вишни. Гриот[7] уродится на славу; ребенок будет доволен, не станет мучить мать. На его алый рот слетятся осы. Наверняка ужалят, придется за ним ухаживать. Он останется у себя в комнате, не пойдет больше к железной дороге, заснет, мы сможем его ласкать. Принесем ему в кровать для игры гравий и гальку. Вокруг посадим папирусы, гибискусы, мангровые деревца. По стенам пустим ящерок и плющ. И станем присматривать за ним через крохотные глазки, понаделанные в перегородке. Увидим, как он скачет по ветвям и ползает ниже травы. Когда захотим, чтобы он поспал и отдохнул, вдохнем туда снотворный дурман и со всеми предосторожностями войдем в его клетку, дабы уложить его и прикрыть большими листьями. Сотрем свои следы и унесем испражнения, попрятанные им под камнями. Пока он спит, поработаем. Когда проснется, вновь займем свое место.
Вокруг сада он посадил плотную шпалеру из бересклета, боярышника и падуба, но ребенок по примеру коз быстро нашел себе лаз и ходит играть с машинами на стройку, где над ним смеются из-за красного колпака, из-за горба и куда как длинных ступней. Возвращается он затемно, весь в смоле, с тусклыми холодными глазами, со скрюченными пальцами.
Король в перьях пресмыкается, лижет ноги ребенку, который бежал день-деньской за пони. Он плачет: маленькие лошадки не дали себя оседлать. Нелюдимей всего черные; они прячутся под опавшими буковыми ветками и выбираются из укрытия только затем, чтобы испить ледяной родниковой воды. Там иногда удается поймать одну из них сетью. Они не станут есть с руки, как другие, они любят травку, о которой нам невдомек. Иногда можно видеть, как они устраивают чехарду, а иногда спят вповалку, словно трупы: тогда планирует вниз стервятник, но тут же видит, что глаза их только прикрыты: они просто ждут, пока птица сядет на луг, чтобы ее затоптать.
Мчались чередою светящиеся двери поезда.
Холодны высокие трубы. Шумный поезд пересек город. В саду носились вскачь зебры, нырнул в самую глубь пруда морж, усы в чешуе. Заплыв вслед за кораблем в портовый бассейн, акула сожрала молодую актрису, купавшуюся в соленой воде, хмельную и голую. Машина доктора Эвориана[8] харкнула маслом и взорвалась, уничтожив лабораторию. В одном из домов в самом центре вспыхнул газ.
~~~
Тахина едет в поезде. Перевозит в корзинке двух голубей или пару яиц, печется о них, скрывает от медведя и кабана, но тех манит запах. Они выряжаются, один торговцем золотом, другой моряком, и стучатся в ее купе. Но дверь остается закрытой, и голуби могут еще одну ночь спать спокойно.
Плачет торговец. Моряк поет: Не хочу быть матросом на корабле отца, Он сломал мне хребет и ребра, с размаху обрушив кувалду, Я не видел удара, драил и драил палубу, Моя птица, мой ангел, мой грифон не предупредил меня, На корабле отца не буду я больше матросом, Вместо меня им станет мой брат, меньшой братишка, Он так мил и нежен, трудолюбив и послушен, От нашей матушки его глаза, его волосы и уста, Я же, пуст и злобен, скорее в отца, У меня его руки, нос и колени, высокий каменный лоб, Но на его невозмутимое лицо я ссу и плюю, Пусть возрадуется! его любимый сын был моим любовником, Ибо я люблю парней, у которых, как у него, глаза разного цвета, В трюме обучил я его воровству и разврату…
В поезде спала Тахина. Лбом ударяясь об оконные поперечины, у себя ли я дома или на трудном пути, парень, которого я любила, омывал мне глаза всякий раз, когда я плакала, он повсюду следовал за мной по горным тропинкам, не вонял быком и бараном, был, как и я, из детей самым хитрым, ел листья и листочки позеленее.
Кто поет? Кто плачет и кто стенает?
Нежно лаская ее шероховатый ствол, дети пригнули вишню и до отвала наелись вкуснейших гриотинок. Старшие, те, что говорили и пели, вскрывали плоды, чтоб показать нам нутро, темную-темную плоть с просверком ядрышка, вокруг которого вращался двуполый червь с крохотным ротиком, нам нравился этот цвет, а ядрышко мы раскусывали. Они выдергивали из земли корни и показывали, как те ветвятся. Самые добрые выдвигали из ствола ящики, куда была свалена бесхозная всячина. Другие просто бегали по кругу и, утомившись, валились наземь.
