Нагаи Кафу - СОПЕРНИЦЫ
Слухи, словно пожар, охватили вначале оба соседних дома и три дома через улицу, а потом понеслись все дальше, переходя из уст в уста. По поводу того, кто же выкупил Кикутиё, высказывались самые разные предположения. Большую часть прошлого вечера Кикутиё провела в театре, где аккомпанировала выступлениям танцоров, а потом, в чем была, она отправилась к парикмахеру сделать прическу марумагэ — и после этого куда-то исчезла. С тех пор как вчера во второй половине дня Кикутиё ушла из дома, от неё до сих пор не было ни звонка, ни каких-либо известий, и даже управительница О-Сада не знала, где она.
— Наверняка Кикутиё не с японцем. Если это не иноземец, так малый с косой, китаец.
Такое суждение единогласно вынесли обитательницы «Китайского мисканта», которым было досадно, что разгадка никак не находилась. После этого женщины разошлись, кто помолиться в храм, кто в баню, а кто в цирюльню.
Комаё обрадовалась случаю побыть в одиночестве и, усевшись перед туалетным столиком, занялась подсчетом расходов на свое трехдневное выступление в роли Ясуны. Прежде всего, плата причиталась учительнице танцев и исполнителям сказа киёмото, нужно было также дать на чай людям в гримерной и служителям, открывающим занавес. Особое вознаграждение следовало ученикам актера Сэгавы Исси, да мало ли еще… Тут были и уже уплаченные деньги, и еще не уплаченные, и те, что были внесены как бы авансом, — проверив все, чтобы ничего не упустить, она наконец пришла к итоговой сумме в шестьсот и несколько десятков иен. Закончив подсчеты, она сделала затяжку из своей трубки и в рассеянной задумчивости вперила взор в тетрадь с записями. Затем, словно внезапно о чем-то вспомнив, сунула тетрадь в выдвижной ящик и пошла звонить в чайную «Хамадзаки». Комаё спросила по телефону, на месте ли хозяйка, и выразила желание незамедлительно нанести краткий визит для изъявления благодарности. Тут же она послала служанку купить в подарок талончик на сладости из магазина «Фугэцудо».[21]
Позапрошлым вечером — то был первый вечер выступления — Комаё тревожилась, что Ёсиока неспроста не стал дожидаться конца её номера и ушел из театра якобы по срочной надобности. Ведь обычно он в подобных случаях встречался с ней в чайном доме «Хамадзаки». У Комаё и так неспокойно было на душе из-за её связи с актером Сэгавой, а отныне тревога владела ею постоянно. Однако же, раз Ёсиока в тот вечер не пришел, она смогла спокойно встретиться с Сэгавой, выслушать от него, что удалось или не удалось ей на сцене, и — о, счастье! — рука в руке получить его совет и наставление. Дело кончилось тем, что в чайный дом «Хамадзаки» она в тот день так и не позвонила. Второй день выступления был совершенно отравлен визитом гостя из чайного дома «Тайгэцу», того самого антиквара из Иокогамы. Ну а вчера, на третий день, у неё был и вовсе неожиданный визитер — господин Сугисима из Дайрэна, тот самый, что так настойчиво склонял её к связи и от кого ей с трудом удалось ускользнуть весной, когда она вновь начала выходить к гостям в качестве гейши. Понятно, что ей пришлось вылезать из собственной кожи, чтобы под достойным предлогом уклониться от его посягательств. Вот почему она поневоле отложила все звонки и визиты вежливости до сегодняшнего дня.
Навестив хозяйку дома «Хамадзаки», Комаё узнала от неё, что в тот вечер господин Ёсиока не казался особенно рассерженным, просто шепнул что-то господину Эде и ушел из театра. Это, мол, выглядело в точности так, как если бы у него появилось срочное дело. А господин Эда, как известно, посмотрел еще одно выступление и в одиночестве покинул театр.
После этого разговора у Комаё полегчало на сердце. «Ну, это еще ничего…» — думала она. Перед маленьким алтарем бога Инари, который стоял у неё на туалетном столике, она положила два купленных по дороге печеньица «Кинцуба»[22] и от всей души вознесла молитву о том, чтобы божество оказало ей покровительство.
В этот вечер Комаё, как обычно, выходила к гостям, а когда она вернулась, Кикутиё дома не было — видно, опять заночевала где-то в другом месте. Кикутиё не подавала никакой весточки о себе и на следующий день, вплоть до той поры, когда все гейши сели накладывать вечерний грим. Тут уж распорядительница О-Сада забеспокоилась, не случилось ли чего-нибудь дурного. Слухи о том, что Кикутиё выкупили, сменились слухами о побеге и о том, что она навсегда порвала с ремеслом гейши.[23] Старшая сестрица Дзюкити была, вопреки ожиданиям, спокойна, поскольку и раньше нередко случалось, что Кикутиё прямо с банкета, не сообщив домой, отправлялась с кем-нибудь из гостей в Хаконэ или в Икахо и даже имела как-то глупость поехать в Киото. Дзюкити только позволила себе укоризненно заметить, что с разболтанностью Кикутиё пора что-то делать, поскольку на неё смотрят и другие гейши.
— Мало ли что её выкупили! Я-то об этом не знаю…
Тут как раз в дом вошла Кикутиё собственной персоной: узел волос на темени распущен, высокая прическа марумагэ растрепана и в полном беспорядке, хорошо еще, что не сполз совсем алый шнур, поддерживающий шиньон. Однако Кикутиё не обращала ни малейшего внимания на то, что валики волос у неё на голове болтались из стороны в сторону. На лице её, по обыкновению густо накрашенном, белила местами отвалились и выступила какая-то рябь. Она, кажется, даже ванны не приняла и ничуть не беспокоилась из-за темных сальных пятен на вороте. Кимоно её было надето так небрежно, что хотелось спросить: давно ли ты поднялась с ложа? К белым носкам пристала красная глина, но и это её не заботило. Даже Дзюкити, добрая душа, была в затруднении и, не проронив ни слова, устало думала о том, как стыдно бывает перед людьми не только за актеров, которых не учили с ранних лет, но и за гейш. Сама же Кикутиё, похоже, ничего не поняла. С видом победительницы она заявила:
— Сестрица, у меня к вам есть один маленький разговор.
Итак, неужели слухи про то, что Кикутиё уходит, не были красивой небылицей? Моментально сделав такое заключение, Дзюкити удивилась снова. Внимательно взглянув еще раз в лицо Кикутиё, она поднялась с места и пошла с ней в дальнюю комнату, где никого не было.
Через полчаса Кикутиё, по-прежнему с развалившейся прической и волочащимся подолом кимоно, но с независимым и гордым видом поднялась на второй этаж. Все готовились разойтись по гостиным и чайным домам, и Кикутиё, устало сидевшая посреди комнаты с вытянутыми и разбросанными врозь ногами, проронила:
— А я здесь уже только на одну ночь.
— Сестрица, так тебя можно поздравить? — Расспросы начала молоденькая ученица.
— Да, вашими молитвами… — Непонятно, к кому были обращены эти вежливые слова. — Когда я подыщу дом, Хана-тян, приходи в гости.
Ясно, что после этих слов уже никто не мог усидеть молча:
— Кику-тян, это правда? Вот хорошо-то! Уходишь совсем? Или начнешь свое дело? — Это Ханаскэ начала расспросы.
— Уйти совсем — какой интерес? Попробую начать что-нибудь свое…
— Вот и правильно. Что может быть лучше, чем выходить к гостям тогда, когда сама этого хочешь? — вмешалась Комаё.
— Кику-тян, это… — Ханаскэ показала на свой большой палец,[24] — уж не господин ли О.?
Кикутиё только смеялась и мотала головой, как упрямый ребенок, и на этот раз попытку угадать сделала Комаё:
— Тогда, может быть, господин Я.?
Кикутиё, конечно же, рассмеялась.
— Но кто же? Кику-тян! Разве мы тут все не из одного дома, разве мы не подруги? Почему нельзя сказать нам?
— Потому что мне неловко, — смеялась Кикутиё.
— Да ведь это же дело обычное!
— Ну, его вы все знаете. Это известный волокита, так что догадаться очень просто.
Комаё стали торопить звонками из чайного дома, где её ждали, и она ушла. Как и можно было ожидать, она не зря изрядно потратилась ради подготовки своего номера «Ясуна». Теперь Комаё стоило лишь появиться в конторке чайного дома (по сути, приемной для гейш), и все окружающие принимались хвалить её: «Это было прекрасно, Кома-тян, номер был замечательный».
В этот раз на банкете было человек пятнадцать-шестнадцать гостей и примерно два десятка гейш, старых и молодых, больших и маленьких. Комаё выступила с танцем «Урасима» и заслужила аплодисменты, потом по настоянию гостей она исполнила еще один танец. Вскоре после «Сиокуми», пляски солеваров, черпающих морскую воду, она ушла на другой банкет.
Это был чайный дом «Хамадзаки», а гостем был Ёсиока. Он сообщил, что случайно узнал новость, будто бы гейша Кикутиё из их дома стала недавно самостоятельной. «Я тоже поздравлю Кикутиё и сделаю подарок, поэтому хорошо бы поздравить и тебе», — заявил он и, невзирая на протесты Комаё, насильно вручил ей для этого десять иен. Он просидел в этот вечер всего лишь час, даже сакэ по-настоящему не пил и вскоре поднялся, объяснив, что в последнее время в компании у него много работы.
