Майкл Каннингем - Снежная королева
За нагромождением хлама белеет кровать, чуть не светящаяся чистотой. Кровать – это Спящая красавица, а рухлядь вокруг – колючая чаща, выросшая, дабы беречь ее сон.
Баррет пробирается среди скопленных в комнате богатств. Свалка свалкой, но здесь совсем нет характерных для лавки старьевщика запахов пыли и старого лака, смешанных со скорбным и нечистым ароматом, пристающим ко всему, что слишком долго никому не нужно. Бет жжет по всем комнатам ароматические свечи с лавандой – подобно тому как стареющая женщина использует духи, чтобы заглушить дух распада.
Баррет выдвигает ящик прикроватной тумбочки. В нем полно Тайлерова добра: смазка и презервативы, куда без них (XL, надо же); тюбик какой-то японской мази; небольшой блокнот “Родья” и маркер “Шарпи”; старый снимок матери (Баррету до сих пор бывает странно от напоминаний о ее полноте, густых бровях, близко посаженных недоверчивых глазах женщины, которую никогда не обвесит деревенский мясник; о том, что она была женщиной статной, видной, как все говорили, но отнюдь не красавицей, какой ее помнил он); несколько капсул контака; россыпь медиаторов; и…
Из-под медиатора высовывается пузырек. Явно ему не отведено почетного места, так, валяется среди прочего содержимого тумбочки.
Баррет рассчитывал найти заначенный Тайлером кокаин. И в то же время надеялся, что не найдет.
Ну конечно, Тайлер не завязал. Баррет мог бы и догадаться. Или нет? Слишком давно у него вошло в привычку доверять Тайлеру.
Странное явление: похоже (хотя этого и не может быть, правда же?), что секретам свойственна парность. Раз Баррет не рассказывает Тайлеру про небесный свет, то и Тайлер естественным образом что-то скрывает от Баррета. Равновесие превыше всего.
Мысль дикая. Но, видится Баррету, вполне допустимая.
Еще одно странное явление: Баррет разрывается между обидой на предательство (он быстро подсчитывает в уме, сколько раз Тайлер говорил, что перестал принимать наркотики? – для Баррета существует огромная разница между ложью и несказанной правдой), обеспокоенностью (кокаин Тайлеру вреден, как вреден он вообще любому, но Тайлер особенно податлив, для него слишком убедителен его собственный образ, рожденный под воздействием кокаина) и чувством облегчения (за которое ему стыдно) от того, что наконец у него есть чем порадовать Эндрю, что теперь он для Эндрю не просто ничем не примечательный мужчина, до его появления лежавший в одиночестве на кровати.
Баррет достает из ящика пузырек – крошечный цилиндр из прозрачного пластика с черной пластмассовой крышкой. Показывает его Эндрю. Тот кивает с видом знатока, будто соглашаясь с широко известной мудростью, которая не теряет в цене оттого, что ее повторяют на протяжении столетий. Баррет отдает ему пузырек.
Баррет пробовал кокаин два раза, на тусовках, много лет назад, и тяги к нему никогда не испытывал. Оба раза он не почувствовал практически ничего, кроме головной боли и повышенной тревожности, которой ему и без того хватало.
Эндрю отвинчивает крышку. Достает из кармана связку ключей (и зачем ему столько, явно больше десятка), опускает один ключ в пузырек, после чего протягивает его Баррету. На кончике ключа – аккуратный холмик белого порошка.
Нет. Баррет хотел сделать новогодний подарок Эндрю. Сам он нюхать не собирался.
С другой стороны, как он себе это представлял? На каком поезде, из какой глуши он явился деревенским простаком в этот сияющий огнями город? Эндрю, понятное дело, решил, что они сейчас вместе занюхают. Как это принято у людей.
Баррет в растерянности. Проще и естественнее было бы сказать: нет, спасибо. Но отказаться не хватает воли. Он не может позволить себе обмануть ожидания Эндрю.
Баррет наклоняет голову, и Эндрю подносит ключ вплотную к его правой ноздре. Баррет втягивает воздух.
– Сильнее, – говорит Эндрю.
Баррет вдыхает глубже. Кокаин обжигает и подмораживает, он похож на лекарство.
– Теперь другой, – говорит Эндрю.
Он окунает ключ в пузырек и бережно подносит к левой ноздре Баррета. Баррет вдыхает, на это раз сразу глубоко.
Эндрю один за другим снюхивает два кокаиновых холмика и говорит:
– Красота.
Он садится на край Тайлеровой с Бет кровати, как пловец, выбравшийся на плот. Баррет садится рядом, стараясь не коснуться коленом колена Эндрю.
– Этого-то мне и не хватало.
– Мне тоже, – говорит Баррет.
Неужели глупая страсть заставит его лгать и притворяться?
– Внимание, внимание, приближается 2006 год, – говорит Эндрю.
Мгновение спустя Баррет понимает, что кокаин начал действовать. В голове зажужжало, но непохоже на пчел или на других живых существ; жужжание издает флотилия стальных щетинистых шариков, они кружат в мозгу, наголо вычищая мысли и оставляя за собой пульсирующую чистоту. Напоминает медицинскую процедуру: потерпите, это неприятно, но зато потом вам станет гораздо лучше.
Может, на этот раз Баррету действительно станет лучше.
– Еще разок, а? Новый год как-никак, – говорит Эндрю.
Он отсыпает из пузырька новую порцию порошка. Баррет боится, как бы не промахнуться, как бы не сыпануть кокаин на подбородок, но движения Эндрю точны, как у хирурга, он подносит кончик ключа сначала к правой, потом к левой ноздре. После Баррета он нюхает сам.
– Красота, – говорит Эндрю.
– Очень здорово, – соглашается Баррет, хотя ему уже ясно, что все далеко не здорово. Стальные щетки не унимаются. Ему кажется, он физически чувствует, как вычищена и опустошена внутренняя поверхность его черепной коробки, как белеет пустота там, где раньше у него был мозг.
– А мощно этот две тысячи шестой начинается, да? – слышит он будто со стороны собственные слова.
Говорит не он, а только его голос. Сам Баррет обретается в склепе своего черепа, в древней полости, где грохочет металлическими зубьями какая-то непонятная машина.
– Ты про Бет? – спрашивает Эндрю.
– Нет. Про Майкла Джексона, как он отбился от липовых обвинений в растлении малолетних.
Эндрю озадаченно смотрит на Баррета. Ему непонятно. Он вообще не понимает сарказма. Баррет с изумлением ловит себя на том, что его это не напрягает. Он сейчас слишком на взводе, чтобы напрягаться по таким пустякам. Да, Эндрю, я такой. Я ироничен, я остряк. Мне не так повезло с внешностью, как тебе, но я тоже не пустое место в этом мире.
Стальные щетки, видно, потрудились на славу, вытравили из него способность постоять за себя, отбили желание быть желанным. Единственное, что у него осталось, – это голос, как сбрендивший оракул, вещающий из катакомб, в которых когда-то обитал его разум.
– Я пошутил, – говорит Баррет. – Конечно, про Бет.
– Понимаю. Организм – он от всякой дряни избавиться может.
– Может.
– А врачи, знаешь, ни хрена не соображают.
– Кое-что соображают. Но иногда ошибаются. Как и все мы.
Баррет слушает, ему удивительно слышать от себя законченные предложения. Их составляет механизм, очистительная машинка, позабытая у него в черепе и выполняющая программу, заложенную в нее прародителями.
– Я лично, если бы заболел, – говорит Эндрю, – пошел бы к шаману.
И тут все меняется.
Баррет удивлен происходящим, но не в силах ему противиться. Запускается физический процесс на уровне состава крови. Влечение к Эндрю понемногу улетучивается.
Перемену запустило, должно быть, слово “шаман”. То, что Эндрю сказал это с таким напором, хотя Бет поправилась, ни разу даже не подумав обратиться к шаманам, медиумам или налагателям рук; что уникальный визионерский опыт был ниспослан Баррету, несмотря на весь его скептицизм; что Эндрю выговорил это слово со своим нью-джерсийским акцентом, скорее всего, плохо представляя его значение.
Ни разу до того Баррет не пытался вообразить, какое будущее ожидает Эндрю. В его будущем Баррету явно не отводилось места, поэтому интереснее, сексуальнее было думать об Эндрю исключительно в настоящем времени.
Но теперь все иначе. Теперь Баррет явственно представляет лишь одно – будущее Эндрю. Вот он, стареющий ревнитель маловероятного, живет на гроши, которые платят ему за примитивную работу, мало-помалу превращаясь из старательного подмастерья волшебника в одного из тех, кто считает себя вполне себе волшебником, черпает “факты” из помоечных источников, досконально информирован о правительственном заговоре с целью скрыть от граждан скорую высадку инопланетян в штате Нью-Мексико, но неспособен при этом назвать по имени сенаторов от своего штата…
Эндрю – это иллюзия.
Баррет знал это с самого начала, с тех самых пор, как впервые его увидел (Лиз тогда взяла с собой Эндрю в кино – кажется, на третий эпизод “Звездных войн”), и у него засосало под ложечкой от первого же взгляда на откровенную, равнодушную красоту, которую Эндрю нес беспечно, как если бы воплощал собой некий забытый американский идеал. На протяжении многих поколений его предки отважно пускались на покорение неведомых земель, шли через горы и леса, пока другие – осмотрительные, ни в чем до конца не уверенные, благодарные за то малое, что у них есть, – обделывали свои разнообразные дела на покрытых копотью мостовых Восточного побережья, стараясь не ступить в лужу и не вляпаться в конский навоз.
