Леонид Сергеев - Солнечная сторона улицы

Иногда к тете Леле приходил высокий мужчина с усами; тогда в их комнате играл патефон — всегда одну и ту же пластинку: «Мы на лодочке катались». От этой мелодии тетя Леля, по ее словам, получала «море удовольствия» и часто распевала «лодочку» на кухне — она считала, что у нее «неповторимый голос». Когда приходил мужчина с усами, тетя Леля разрешала Насте гулять до позднего вечера.

— Усатый подарил мне куклу, но я его все равно не люблю, — призналась нам Настя. — Он говорит маме: «Война войной, а молодость угасает и нельзя быть монашкой». Противный!.. И мама с ним какая-то не такая… Расставляет вазочки, бантики, говорит «для отрады». Противно! И почему его не прогонит? Из-за него мы все время ссоримся.

Женщины на кухне в глаза осуждали тетю Лелю. Она краснела и оправдывалась, говорила что муж всегда относился к ней невнимательно и что они вообще хотели разводиться. Вне кухни женщины ругали тетю Лелю последними словами. Всякий раз, когда моя мать возмущалась поведением тети Лели, отец отмалчивался. Однажды мать не выдержала:

— Почему ты молчишь? Разве это не возмутительно? Что видит ее ребенок, эта чудесная девочка?

— Семейная жизнь всегда тайна, — пробормотал отец. — Не будем осуждать маму чудесной девочки. Ну не всем же так повезло с семьей, как нам. Не у всех же дружба и согласие.

Пятую комнату занимала наша семья. Вовка говорил, что у нас из-под двери тянет одним табаком и выдавал несусветное сравнение:

— Твой отец такой же заядлый курильщик, как Артем.

Но я-то чувствовал — из нашей комнаты исходил воздух, наполненный дружбой и согласием.

Мать устроилась на завод копировальщицей и теперь большую часть времени я был предоставлен самому себе. Мать оставляла мне еду: на завтрак — чай с сухарями, на обед — чечевичную похлебку, но я съедал все сразу и до прихода родителей постоянно испытывал чувство голода.

Отец много работал: и на заводе и дома. По утрам сквозь сон я слышал, как он чертил за доской: затачивал карандаши, шелестел калькой, бормотал цифры. Случалось, отца вызывали на завод и ночью; за ним приезжали на мотоцикле с коляской, он уезжал и не появлялся несколько дней. Отец выполнял заказы для заводов, на которых строили самолеты и речные суда, товарные вагоны, прессы и насосы — до сих пор используется многое из того, что он придумал.

Отец сильно уставал, но даже в те тяжелые дни не впадал в уныние и находил время, чтобы смастерить мне самокат на подшипниках, сделать шахматы из катушек от ниток. Несколько раз мы ходили в дальний лес за грибами, чтобы, по выражению отца, «поддержать ослабленный организм подножным кормом». В этих вылазках на природу отец расширял мой кругозор, рассказывал о цветах и травах, учил входить в лес как в «храм, стараясь ничего не нарушать».

Как-то на кухне разразился скандал. Гусинская заявила, что у нее стащили горсть щавеля. Громыхая кастрюлей, она обвинила женщин в воровстве. Тетя Маша и мать Артема упорно защищались. В скандал вмешались тетя Леля и моя мать; все женщины кричали одновременно — это было какое-то землетрясение, даже комнатные перегородки шатались. И вдруг на кухню вошел отец и поднял руку.

— Дорогие сударыни! Какое некрасивое событие! Вы знаете, почему слоны долго живут?

— Почему? — вставил я.

— Они никогда не выясняют отношений. Такая тонкость. Как вам, дорогие сударыни, не стыдно. Какой-то щавель! Позвольте вам напомнить, вы же женщины, прекрасная половина человечества. И вдруг такая драматическая история, такое раздражение! А в раздражении человек некрасив. Даже если говорит правдивые слова — все равно некрасив. Так что не отвлекайтесь на ерундистику, несущественные детали.

Женщины притихли и смущенно заулыбались, а отец продолжал:

— Разве можно ссориться, когда над страной нависла такая угроза?! Сейчас, наоборот, мы все должны объединиться, помогать друг другу… Давайте вот что! В воскресенье оставим все заботы в городе и махнем на природу. И там нарвем этого щавеля всем по ведру. И проветримся, и вообще устроим красивое событие.

Это был всеобщий день смущения; после него в общежитии воцарилась дружелюбная атмосфера, даже Гусинская расщедрилась и всем подарила по куску сала.

Однажды утром выпал снег; в общежитии стало холодно. Печки «буржуйки» перенесли из кухни в комнаты и, когда их растапливали, комнаты заполнял густой и едкий дым. По вечерам часто отключали электричество и для освещения использовали керосиновые коптилки.

Потом ударили морозы, да такие лютые, что потрескались стены общежития и во дворе порвались провода. В один из этих дней отец принес замерзшую худую собачонку.

— Вот лежала в снегу, — сказал. — Пусть отогреется.

Так у нас появилась Альма. В благодарность за то, что ее приютили, Альма проявляла к нам невероятную любовь: то и дело лезла целоваться; желая нас порадовать, танцевала — крутилась на одном месте. Стоило матери загрустить, как она тут же подскакивала, ласкалась, подбадривала свою хозяйку. Когда я был не в настроении, она подходила, теребила лапой, «пойдем, мол, поиграем во дворе!». Ну, а отца Альма просто-напросто боготворила. Как только он приходил, заливалась радостным лаем, подпрыгивала и лизала руки своему спасителю. Отец садился за стол — она вскакивала к нему на колени, обнимала и целовала до тех пор, пока отец не делал ей мягкое внушение:

— Альма, дорогая, твоя любовь прекрасна. Поверь, я ее очень ценю. Но дай перекусить главе семьи, иначе он свалится от голода, — отец гладил собаку и обращался к матери: — Что там у нас, Ольга Федоровна, на ужин? Мне, будьте добры, гуся с вафлями!

Отец еще пытался шутить, но, конечно, это было только подобие его прежних ослепительных шуток.

После ужина отец закуривал «козью ножку» (делал трубку из газеты и набивал ее махоркой), Альма усаживалась у его ног и неотрывно, с восхищением смотрела отцу в глаза; от избытка чувств, у нее даже текли слюни, она только что не плакала от счастья.

Гусинской не понравилось появление в общежитии собаки; она пожаловалась коменданту.

— Нашлись безумцы, устроили псарню, мешают спокойно жить…

— Собачка — член нашей семьи, — с улыбкой сказал отец коменданту. — Она очень воспитанная и ведет себя прилично, предельно тихо. К тому же, охраняет наш сундук с золотом. И не только наш, — отец кивнул в сторону комнаты Гусинских. — Говорит лает? Да нет, это она так смеется. А если госпожу Гусинскую раздражает смех, то это не Альма, а она виновата. С ней что-то не в порядке. Такая тонкость.

Комендант уважал отца и пришел, чтобы просто отметиться, ради пустяковой формальности, чтобы отреагировать на заявление склочной жилички. К отцу вообще все хорошо относились — он вызывал расположение.

На Новый год отец принес елку, пакет пряников и во фляге немного спирта. Матери подарил флакон одеколона, мне — два простых карандаша и ластик, Альме дал пряник.

— Подарки крайне скромные, — сказал, — но ведь главное что?

— Внимание! — подсказала мать.

— Совершенно верно. Хорошие подарки за мной. Подарю после войны.

Мать в свою очередь подарила нам с отцом носки. Альму чмокнула в лоб, давая понять, что ей дарит любовь.

Я подарил родителям свои рисунки, Альму просто обнял.

Елку украсили самодельными бумажными флажками и пряниками — их подвесили на нитках, но утром я заметил — несколько пряников надкусано, а Альма прижимает уши и виновато виляет хвостом.

Много раз отец просился на фронт, но его не пускали. Во-первых, у отца было плохое зрение; во-вторых, он считался хорошим специалистом и работал на оборонном заводе. Но не такой человек был отец, чтобы находиться в тылу, когда его товарищи воевали. Он стал писать куда-то письма, уговаривал, требовал, и в конце концов добился своего.

Когда отец появился в общежитии в военной форме, все стали над ним смеяться. Действительно, в шинели отец выглядел не очень выигрышно, скорее нескладно: худой, сутулый, в очках; шинель на нем висела мешком. Все смеялись над отцом, и больше всех он сам:

— Я похож на лешего или водяного, верно?! Буду устрашать немцев одним своим видом! Увидят мои очки — подумают оптический прицел снайпера и сразу дадут драпака!.. Очки — деталь что надо!

Отсмеявшись, отец одернул шинель.

— Но вообще-то, товарищи жильцы, напрасно мы смеемся. Должен заметить, на войне главное не только сила и ловкость, но и смекалка. Да, такая тонкость. А ее, смекалки то есть, смею вас уверить, мне не занимать. Во-первых, не забывайте, я инженер и кое-что смыслю в стратегии и тактике. Во-вторых, я ориентируюсь в лесу, как садовник в оранжерее. В третьих, у меня не слабый дух, а это много значит. В четвертых… впрочем, что я!.. В общем, вам не придется за меня краснеть…

Отца зачислили в пехоту. Узнав об этом, я жутко расстроился. У Вовки отец был летчик, у Насти — майор-артиллерист, отчим Артема — моряк. А мой отец всего-навсего пехотинец. Да еще рядовой! Было ужасно обидно за отца, но он меня быстро успокоил.