Александр Вяльцев - BLUE VALENTINE
— Наверное, я стал очень хорошим солдатом. Есть такой американский фильм, “Универсальный солдат”, кажется. Вот и я вроде. Главное, отдать приказ, указать цель — а сделать я смогу все.
Она помолчала.
— Как жалко, что ты не был таким тогда. (То бишь “прежде”, в прошлой жизни!) — Поздно! поздно! — вскричала она. — Все в моей жизни поздно… (Встреча идеального человека, “исправление” Захара.) — И закончила: — Теперь у меня нет к тебе претензий.
Но никому это уже не нужно. Он тоже опоздал (исправиться). Что ж, Захар знал с сопливого возраста: dum spiro spero…
Самое правильное, думал он, — действительно уйти, разорвать навсегда. Но мы не делаем то, что правильно. “Я буду делать то, что выбрал, или дожидаться второго акта, какого-то нового поворота сюжета… Господи, дай силы!”
И все же он часто думал, что должна быть какая-то временнбя камера, отсек, где уравняется давление того, что случилось, с давлением того, с чем можно жить. Если им суждено жить вместе. Значит — уйти, на время, навсегда?
— Не знаю, как тебе, а мне помогает только христианство, — сказала она в тот же вечер, уже в Москве. — Я все-таки рада, что для меня это так важно.
— Что ты хочешь сказать?
— Что я хочу не так, как хочется, а так, как надо. — Это было произнесено спокойно и гордо. Наверное, она думала, что Захар ее похвалит. А он понуро скрючился на стуле.
— Тебе что-то не нравится?
— А разве это может кому-нибудь понравиться?! — взвился он.
— Я тебя не понимаю… — сказала она с досадой.
— Не понимаешь? Ну, ладно… Значит, ты понимаешь теперь ситуацию с точки зрения христианской жертвы?
— Да, а разве я не имею права? Я пожертвовала всем…
— Ну, как же: “последнюю рубашку отдала”… Ты в один день породила безумие, в котором я пребывал месяц, и получила безумное мое возвращение. Действие родило противодействие…
— Вот, как ты видишь…
— Да, я так вижу! Нет, так эти вещи не делаются! — Наконец Захар почувствовал, как в нем поднимается воодушевляющая злоба: — “Я считаю, что наши отношения кончились!…” Действительно, с точки зрения оскорбленной гордости. Я выжал из этой гордости все, что мог. Но нельзя, оказывается, в один день порвать все, зачеркнуть огромный кусок жизни, почти всю сознательную жизнь. Нужна буферная зона, некий временной период, когда люди привыкают, что теперь, скажем, будут жить без ног, смиряются, учатся ходить на костылях. Или убеждаются, что намерение — привыкнуть — было ошибочно.
Она не хотела его понимать, ей легче начать плакать.
Теперь же уже и вправду все был “поздно”: друг воспользовался поводом и ушел в несознанку. Она снова в истерике. Она поставила на карту все, а он так легко отделался. Он был спокоен, он вернулся в семью, у него все хорошо. Она не могла примириться с этим. И не могла признать, что ошиблась. Для нее любовь оказалась важнее, чем для него — это было, конечно, невыносимо. И Захар им, получается, все поломал. Потому что, пережив такой кошмар, друг уже не захочет соваться сюда вторично. И это — любовь? Разве отказываются так легко от своей судьбы? Неужели Захар был прав? Один лишь раз у влюбленных все сходится и получается. Но что сходится — постель? А потом месяц ломали руки? Но тогда друг, хоть пассивно, но работал над ситуацией, “работал” с N. В тот четверг в переулке он добровольно-недобровольно вышел из игры. И, наверное, испытал облегчение (вслед, может быть, за страданием)… Он оказался слабее, чем думал Захар. Он полез в это очертя голову, не зная, чем это кончится, что Захар не уйдет так просто, что Оксана будет переживать так сильно… Что вот такая чепуха, крошечная заноза, как совесть, вырастет до бревна. До целого леса.
Прошло легкомысленное отношение к любви. Любовь двух людей, особенно, если поблизости бродит кто-то третий — это вроде оголенных проводов под большим током. В такие вещи не играют. Роман двух людей — это как смерть или самоубийство. Так это и надо мерить. Никаких шуточек, адюльтеров, “приключений”… Во всяком случае, не для таких, как мы, — думал Захар.
Поэтому он был так поражен “Последним танго в Париже” Бертолуччи: секс для героев был дежурным блюдом, хорошо идущим к похоронам и самоубийствам. Безлюбый секс и жизнь, построенная, сконцентрированная и вращающаяся вокруг него. В то время, как человек должен вообще забыть желания и перестать есть, спать, не то, что трахаться. Они что — совершенно ненормальные?!
Может быть, человек ищет в сексе забвения, спасается от ужасного мира за окном, от холода и бесчеловечности всего своего бытия? Но это значит снова рассматривать другого человека — как объект, снова творить долг, вновь заниматься тем, что и породило всю ситуацию. Это — вновь не думать о последствиях или махнуть на все рукой, как человек, направившийся к смерти. Махнуть рукой на себя, свой страх, свой эгоизм — любить, раствориться в другом, поставить на него все, как в рулетке (русской) — и принять долг, последствия, отказ от молодости, влечение к смерти… Влечение к смерти и есть мудрость, человечность и простая любовь. Не мечта, не заоблачные дали, не блеск славы, но этот близкий к тебе человек — центр и смысл всего. Любовь — как награда тех, кто не смог стать героями. И неизвестно, что лучше!
Увидел его телефон в ее записной книжке и ничего не испытал.
— Вот и еще одна лампочка перегорела, — сказала Оксана.
— Осень.
Иногда она приходила с работы и предлагала:
— Давай выпьем.
И он понимал, что что-то случилось. Иногда она даже приносила то, что предназначалось к выпиванию.
Они спокойны, они будто отдыхают на берегу после кораблекрушения, в котором едва не погибли.
…Он ведь сам не желал, чтобы у них было по образцу Филемона и Бавкиды. Что же теперь сетовать: “Ах, почему у нас не получилось?!”
Наверное, у него и вправду открылось “второе дыхание”, как бывает в спорте, когда уже выбился из сил.
Захар гулял ночью по городу. Как раньше. И не как… Тоски от жизни не было. Была тоска по уничтоженному прошлому. Словно по детству. Когда он думал, что мир крепок, надежен, постоянен. И так же постоянны и знакомы знакомые ему люди. Конец детства. Уже ничего не могло быть как прежде, так же беззаботно и легко — хотя эти слова никогда ему не нравились. И раньше ему не было легко, тем более не будет впредь. Но по другим причинам. Все-таки он стал меньше обольщаться, стал взрослее (и психоделики тут тоже помогли).
Два раза Захар видел “гражданскую войну” в Москве, строил баррикады, был избит спецназавцами об колонны Большого театра (раньше, чем первый раз попал в него) — и т.д. и т.п. А такой простой вещи, как измена жены, не знал. И не знал, что ничто не в силах справиться с этим. Измена и уход жены. Или попытка ухода. Все пустяки, и лишь это страшно. Прав Лоуренс: отношения между государствами значат меньше, чем отношения между мужчиной и женщиной.
VIII. В ванне
Оксана стала много жестче. Иногда украдкой плакала, иногда ластилась, но иногда — атаковала, резко и зло, так что Захару становилось страшно. Особенно, когда выпивала вина. Вот и питерской Гале, заехавшей в гости, досталось: та спала до часу, опаздывала на работу, ходила к батюшкам и к богемным тусовщикам, искала мужа и жила в облаках, исходя из правила, что “если нельзя, но очень хочется, то можно”. Страдала, конечно, и искала понимания.
— Не надо никаких иллюзий! — вещала Оксана. — Хватит щадить себя и оставаться детьми! Хватит мечтать и ничего не делать. Или хватит говорить об этом. И прятаться за храм не надо…
Нет, Оксана не была похожа на ребенка, вся человеческая подноготная была открыта ей, как книга. Даже разговоры о благости Бога были неугодны ей.
В эти минуты она называла любовь Захара эгоизмом и заботой о себе. В эти минуты она — лишь несчастная разлученная влюбленная, а он — пиявка, малодостойный человек, настаивающий на союзе любой ценой, терпящий брак, в котором любят не тебя, а другого. В эти минуты она уже “ничего не боялась” — следовательно, его ухода тоже. Идиотизм, ставший структурой их жизни. Время шло — ничего не складывалось. Захар видел все безумство попытки. Был благодарен лишь за опыт, который сломал его. Который дал взглянуть на себя по-другому, который убил все интересы и занятия. Наверное, так смотрят на жизнь старики.
Когда он сомневался, что выдержит, он лез в ванну: это успокаивало. Лез почти каждый день…
Научиться не сосредотачиваться на себя — главное дело, которым он был занят. Перестать рассматривать любой факт, событие, состояние — с точки зрения себя, своей пользы, своего самоутверждения. Перестать любую мысль начинать с себя. Заслонять собой мир. Перестать переживать за себя, охранять, обольщаться, расстраиваться (к сожалению, истинные вещи — банальны).
Надо на самом деле попытаться жить без иллюзий. Наверное, это скучно. Зато раньше было “весело” (во всяком случае, иллюзий до фига). Иллюзий, что то-то и то-то — прекрасные вещи, иллюзий, что эти прекрасные вещи — необходимы ему. Да, первая иллюзия — желание. Что он действительно желает то-то и то-то. Что он столь крут, что ему нужен весь мир. Или хотя бы то-то и то-то. Что ему все время нужно что-то еще! А нужны просто терпение и воля. И простое внимание к простым вещам. Это среднее счастье и подлинное. Все остальное — занятия для дураков и гениев.
