Дмитрий Вересов - Дети белых ночей
– Нет, не совсем. Мама рассказывала: вроде бы бабкина подруга какая-то шкатулку эту здесь хранила. Меня еще не было. У нее соседи воровали. Она из комнаты выйдет куда-нибудь, а соседи сразу к ней лезли. А может быть, ей казалось. Она старенькая уже была. Так свои ценности бабке моей на хранение принесла. Они, кажется, в эвакуации познакомились. А она одинокая была. Умерла, а шкатулка ее здесь и осталась. Мои и узнали, что в ней лежит, только после того, как она умерла, та женщина.
– Камень какой красивый! Никогда такого не видела. А почему твоя мама не носит?
– Она раньше все время носила. Я ее с детства с этим кольцом помню. А потом оно тесновато стало. От возраста.
Альбина повертела кольцо, посмотрела камень на просвет, надела себе на палец и вытянула руку, чтобы посмотреть со стороны. Белоснежной руке ее гранатовый перстень очень шел.
– Красиво? – Она обернулась к Женьке.– Мне идет?
– Камень на твой глаз похож. Темный.– Он хотел сказать «твои глаза», но это показалось ему слишком высокопарным. Она повертела-повертела рукой с кольцом, сняла его и аккуратно положила на место.
– А что еще в этой шкатулке было?
– Такого – ничего. Брошка какая-то. Я не помню – куда-то делась. Еще какая-то ерунда.
– Чаю давай попьем? – сказала она, перемещая зону исследования в район его письменного стола.
– Я сейчас. Тогда воду поставлю.– Невский толкнул спиной дверь и вышел.
Альбина оглядела широкий стол. На Женькиных тетрадках лежала раскрытая книга. «Особенности тактильной чувствительности». Медицинская литература. Она удивленно качнула головой. Сама она, готовясь в медицинский, таких книг не читала. А рядом, в подшитой перепечатке, лежали «Пророчества» Нострадамуса.
Он зашел в комнату бесшумно. И сказал ей:
– Смотри.
– Вот это да! – Она восторженно смотрела на него в белом халате и санитарском колпаке.
– Врача вызывали?
– Вызывали, вызывали...– подыграла она.– Садитесь.
– На что жалуетесь, больная? – Он сел к столу.
– Сам ты больной...– засмеялась она.– А что тут у тебя за книжка такая медицинская?
– Ааа, очень познавательная книжка. Хочешь, фокус покажу? – И он улыбнулся своей кривоватой улыбочкой и почему-то в этот момент остро напомнил ей Акентьева, собирающегося съесть стакан.
– Какой еще фокус? – недоверчиво спросила она.
– Закатай рукав до локтя и положи руку на стол.– И наткнувшись на ее упрямый взгляд, улыбнулся по-человечески.– Ты чего? Боишься? Больно не будет. Обещаю.
– Кровь из вены, надеюсь, тебя брать не научили на мою голову? – мрачно пошутила она, однако белый кружевной манжет расстегнула и рукав своего коричневого платья закатала.– Точно не больно?
– Абсолютно. Только надо будет глаза закрыть. И не подглядывать.– И она, секунду поколебавшись, решила ему поверить. Людям в белых халатах она привыкла доверять с детства.
– Когда я дойду вот сюда,– он коснулся пальцем ямочки локтевого сгиба,– ты скажешь стоп.
– Ну а смысл? – спросила она, не понимая.
– Узнаешь. Закрывай.
Ей было ужасно щекотно. А он продвигался по ее руке медленно, как муравей.
– Стоп,– сказала она и открыла глаза. Его рука не дошла до локтя сантиметров пять.– Как это? – спросила она капризно.– Еще раз давай.
– Давай.– Глаза у него смеялись.
– Стоп.– И опять она поторопилась.
– Можешь не пытаться,– сказал он.– Это у всех так. Аномалия локтевого нерва.
– Как вы мне нравитесь, доктор,– сказала она с искренним восхищением, опуская рукав и застегивая манжет. Он, и вправду, ей в этот момент нравился.
– Чайник вскипел, наверное. Пойдем со мной. Я тебе кое-что покажу.
На кухне он с каким-то непонятным ему самому трепетом подвел ее к своему любимому окну и сказал:
– А из нашего окна площадь Красная видна.
Она долго вглядывалась в таинственную глубину собора. А потом ответила ему шепотом:
– А из нашего окошка только улица немножко.
А когда она ушла, он взял, да и докурил разом все оставшиеся сигареты «Друг». А пустую пачку смял в руке. Зачем ему друг с собачьей мордой? У него теперь все было по-настоящему.
Глава 8
Он многое понял за эти полтора месяца. Многое узнал. И даже со смертью познакомился. Он и представить себе не мог, что в больнице, куда побежал в романтическом порыве, так часто умирают. «Отделение такое»,– сказали ему покорные судьбе больные.
В первый раз по отношению к нему смерть была более чем тактична. Он зашел в палату со своим ведром и почувствовал звенящее напряжение. Все сидели и молчали. А потом он увидел, что на кровати у окна аккуратненько скручены матрас и постель. И только железная сетка кровати, пустая, как скелет, говорила о том, что здесь все кончено. Больного того он не помнил. Но проникся всеобщим тягостным настроем.
Во второй раз смерть приблизилась еще на полшага. Он долго не мог себя заставить прикоснуться к чему-то длинному, в рост человека, закрытому простыней. Но от него все именно этого и ждали. Пришел санитар Гоша из соседнего отделения с вечной своей спичкой, зажатой в зубах вместо сигареты. Он учился на втором курсе медицинского и, видимо, пошел по призванию. Покойники его не волновали. Он расценивал их как побочную составляющую избранной им профессии. Гоша был импозантен даже в своем медицинском халате, который, вместо того чтобы превращать его в бабу, как подозревал про себя Невский, наоборот, подчеркивал размах его крыльев. А крупный нос из-под надвинутого на лоб чепчика не казался безобразно крючковатым, а делал Гошу похожим на белого орла.
Вот вместе с этим орлом ему и выпало перекладывать на каталку умершего, прикрытого простыней. И он не мог забыть этого контраста в ощущениях после десятка переложенных на каталку живых, которые уже были на его счету.
Особенно Женьку поразило, что Гоша еле слышно напевал похоронный марш. И даже Женьке подмигнул. Не впервой, видать. Женька же боялся, что уронит. А потом боялся, что, пока они везут тело по коридору, простыня откроется.
И еще он прозрел, что врачом быть не хочет.
А все потому, что патологическим образом чувствует состояние находящегося рядом человека. И проникается его страданием. А рядом с покойным его просто засасывало в какую-то бездну.
Права была Альбина, когда с таким удивившим его цинизмом рассуждала о том, что жалеть больных нельзя.
Потом, на лестнице, Гоша угостил его сигареткой и сказал озабоченно:
– На хирургии за каждого жмурика чистого спирта наливают. Пойдем к Лариске, может, нальет...
Но Лариса не только не налила, но еще и пристыдила.
Женька уговаривал себя поработать еще. Привыкнуть. И не сходить с такой чудесно наметившейся прямой дороги в счастливое будущее. Он понимал, что иначе разочарует Альбину. А если он Альбину разочарует, то больше никогда не найдет в себе такого фонтана энергии, который бы не давал ему сбиться с выбранного курса. Это были самые настоящие вилы.
Марлена Андреевича он видел всего-то раза два, не больше. С шести до восьми, когда он приходил на работу, врачи оставались только дежурные. А Марлен, если и задерживался, то сидел в своем кабинете.
Один только раз Женька столкнулся с ним, когда тот в окружении своих солидных коллег выходил из реанимационной палаты. На Женьку он внимания не обратил.
Зато сам Невский долго смотрел им вслед и думал, что так оно, конечно, очень даже впечатляет – ходить с умным видом по вымытым Женькой коридорам. Врач – прекрасная профессия для мужчины. Может быть. Только к нему это не имеет никакого отношения. Он – санитар. А это, как говорится, две большие разницы.
Настроение у Женьки периодически менялось с точностью до наоборот. После черных дней, которые шли после встречи со смертью, опять начинались белые. Он чувствовал, что нужен людям. И это было настолько неизвестное ему раньше ощущение, что он собой даже гордился. Он, Женька Невский, не нужный никому, кроме своей мамы, здесь был нарасхват.
Сестрички называли его не иначе как Женечка, потому что незаконно сваливали на него часть своей нудной работы. А Лариса Алексеевна излучала один сплошной позитив.
К тому же в конце апреля Женька получил свою первую зарплату. И хоть были эти деньги мизерными, они были им заработаны.
Он купил маме букетик подснежников на рынке у Боткинской. Хотел купить два. Но потом подумал – не засовывать же цветы в почтовый ящик.
– Женечка, сходи в седьмую, лекарства занеси. Здесь фамилии написаны.
Сестричка Наташа Муранец сияла своими голубенькими, как незабудки, глазками, щедро сдобренными не менее голубыми тенями. Почему, подумал Невский, все сестры на отделение так друг на друга похожи? Их что, в медучилище за голубые глазки принимают?
Муранец была приезжей. Откуда-то с Украины, что ли. Он сразу услышал своим чутким ленинградским ухом ее мягкий говорок. Она была старше Женьки лет на десять. Невысокая, знойная, цвета крем-брюле. Белый халатик на ее полной груди натянут был так, как тетива лука в руках Одиссея. Того и гляди, пуговицы отскочат прямо в глаз. Каблучки ее стучали по коридору, беспокоя тяжелых больных и вселяя надежду, что достучатся они когда-нибудь и до них.
