Борис Виан - Осень в Пекине
— Вы стали выражаться совсем как Барридзоне, — сказал Афанарел. — Вы, наверное, легко поддаетесь чужому влиянию.
— Ничего подобного! — возразил Амадис. — Ну, пустил я в ход дипломатический оборот на манер Барридзоне, что из этого? Неужели этого достаточно, чтобы обвинить меня в подражательстве? Просто смешно! — И он рассмеялся. Но Афанарел продолжал смотреть на него, и это окончательно вывело Амадиса из себя. — Вместо того чтобы стоять тут без дела, помогли бы лучше подготовить все к их приезду.
— Что — все? — спросил археолог.
— Надо, чтобы у каждого был письменный стол. Они едут сюда работать. Что им тут делать без письменных столов?
— Я, к примеру, прекрасно обхожусь и без этого, — сказал Афанарел.
— Разве у вас работа? Шутите!.. Ну… Ведь понятно же, что без письменного стола ни о какой серьезной работе и речи быть не может!
— Мне кажется, я работаю не меньше любого другого, — сказал Афанарел. — Думаете, легко археологический молоток таскать? Целыми днями горшки бить и в стандартную тару укладывать? Это что, по-вашему, игрушки? За Толстеном следить, на Дюпона орать, делать записи в полевой дневник, определять, где нужно копать, это что, по-вашему, тоже ерунда?
— Глупости все это, — заявил Амадис Дюдю. — Составлять инструкции, писать отчеты — это я понимаю! А ямы в песке копать…
— Ну, а вы-то чем в конечном счете заниматься будете? — возмутился Афанарел. — Зачем все эти инструкции и отчеты? Чтобы построить здесь вонючую железную дорогу, которая тут же покроется ржавчиной и закоптит всю округу? Я не к тому, что от этого пользы никакой не будет, но ведь это вам тоже не кабинетная работа!
— А знаете ли вы, что проект этот был одобрен Советом директоров и самим Урсусом де Жанполеном? — самодовольно продекламировал Амадис. — Не вам судить о его важности!
— Как вы мне надоели! — сказал Афанарел. — Да кто вы такой, собственно говоря? Гомосексуалист. Мне бы вообще не следовало с вами разговаривать.
— Не беспокойтесь, вам нечего бояться, — сказал Амадис. — Вы слишком старый. Вот Дюпон — это другое дело!
— Ох уж этот Дюпон! Сколько можно ходить вокруг да около? Вперед! Кого вы еще ждете?
— Анжеля, Анна, Бирюзу, бригадира, двоих рабочих с семьями, а также всякое оборудование. Доктор Членоед прибудет позже своим ходом вместе с практикантом, а через некоторое время к нам присоединится еще и механик по имени Крюк. Надо будет, мы наймем еще четырех рабочих прямо на месте, но мне кажется, надо не будет.
— Какой большой трудовой коллектив! — сказал Афанарел.
— При необходимости мы и ваших переманим, — заметил Амадис. — Предложим им зарплату побольше…
Афанарел смерил Амадиса взглядом и рассмеялся.
— Ну, вы меня насмешили с вашей железной дорогой!
— А что тут смешного? — обиженно спросил Амадис.
— Думаете, легко моих людей сманить?
— Разумеется, — сказал Амадис. — У нас они регулярно будут получать премии, у них будут социальные гарантии, профсоюзная организация, кооператив при предприятии и медпункт по месту работы.
Опечаленный Афанарел только покачал седеющей головой. Столкнувшись с таким гнусным коварством, он совсем растерялся, и Амадису показалось даже, что он больше никогда, если можно так выразиться, не найдется. Однако вскоре Дюдю удалось-таки ценой неимоверных зрительных усилий синтезировать изображение археолога в своем невозделанном поле зрения.
— У вас ничего не получится, — сказал Афанарел. — Не сумасшедшие же они!
— Вот увидите, — заверил его Амадис.
— На меня они работают за гроши.
— Тем более.
— Из любви к археологии.
— Сооружение железных дорог тоже полюбят.
— Скажите-ка, — вдруг воскликнул Афанарел, — вы, случайно, не Высшую школу общественных наук кончали?
— Ее, — ответил Амадис.
Возникла пауза.
— Но все-таки, — наконец прервал молчание Афанарел, — у вас наверняка была к этому какая-то врожденная предрасположенность. Одними общественными науками всего не объяснишь!
— Не понимаю, о чем вы. Впрочем, меня это совершенно не интересует. Пойдете со мной встречать новеньких? Они будут здесь через двадцать минут.
— Да-да, разумеется, — сказал археолог.
— А Дюпон вечером у себя?
— Опять за свое! — раздраженно воскликнул Афанарел. — Что вы ко мне пристали со своим Дюпоном!
Амадис что-то недовольно буркнул себе под нос и встал. Его рабочий кабинет теперь занимал один из номеров на втором этаже гостиницы Барридзоне. Отсюда открывался вид на дюны, поросшие жесткой зеленой травой, на стеблях которой то тут, то там виднелись маленькие ярко-желтые улитки и переливавшиеся всеми цветами радуги песчаные ампочки.
— Пойдемте, — сказал Амадис и, бесцеремонно отодвинув Афанарела, первым прошел в дверь.
— Идемте, — согласился археолог. — Но когда вы ждали 975-го, вы наверняка меньше походили на своего директора, чем сейчас…
Амадис Дюдю покраснел до корней волос. Теперь они шли вниз по холодной, плохо освещенной лестнице: в полутьме медные предметы выглядели более выпуклыми, они тихо светились своей натертой частью.
— Откуда это вам известно?
— Я археолог, — сказал Афанарел. — И скрытые за пеленой времени тайны для меня таковыми не являются.
— Вы археолог, это я понимаю, — произнес Амадис. — Но не ясновидец же вы!
— Не спорьте со мной, — сказал Афанарел. — Вы просто дурно воспитанный молодой человек. Я готов помочь вам встретить ваших подчиненных, но воспитаны вы дурно… С этим уж ничего не поделашь, поскольку, с одной стороны, вы воспитаны, а с другой, — дурно. В этом-то вся загвоздка.
Спустившись вниз, они прошли через коридор. В зале ресторана, сидя за стойкой, Пиппо, как обычно, читал газету и, встряхивая головой, что-то бормотал себе под нос на своем родном диалекте.
— Привет, Пипок, — сказал Амадис.
— Здравствуйте, — сказал Афанарел.
— Bon giorno, — ответил Пиппо.
Амадис и Афанарел вышли из гостиницы. Было жарко и сухо, хорошо прогретый воздух колыхался над желтыми дюнами. Они направились к самой высокой из них — большой песчаной шишке, увенчанной пучками зеленой травы, откуда видно было далеко вокруг.
— С какой стороны они появятся? — спросил Амадис.
— А откуда угодно могут, — сказал археолог. — Наверняка они где-нибудь да сбились с пути.
И он стал пристально всматриваться в даль, медленно вращаясь вокруг своей оси. Но когда поперечная плоскость, симметрично делящая его тело пополам, совпала с линией полюсов, он внезапно застыл на месте.
— Вон там, — указал он на север.
— Где? — спросил Амадис.
— Раскрой гробницы пошире! — сказал Афа, пользуясь принятым в археологической среде жаргоном.
— Вижу, — подтвердил Амадис. — Но там только одна машина. Должно быть, это профессор Членоед.
С дюны можно было разглядеть пока лишь только маленькую блестящую зеленую точку в клубящемся облаке песка.
— Успели-таки вовремя, — сказал Амадис.
— Какое это имеет значение? — не понял Афанарел.
— А автоматическая табельная доска, по-вашему, зачем?
— Но ведь пока ее нет! Она должна прибыть вместе со всем оборудованием.
— До тех пор я сам буду отмечать приход и уход служащих.
Афанарел посмотрел на него с изумлением.
— Что вы за человек такой? Что у вас за душой? — спросил он.
— Мерзость всякая, как, впрочем, и у любого другого, — сказал Амадис. Он повернулся и посмотрел в другую сторону. — Кишки и куча говна. А вот и все остальные! — объявил он.
— Пойдем навстречу? — предложил археолог.
— Это невозможно, — сказал Амадис. — Они прибывают с противоположных сторон.
— А почему бы нам не встретить их по отдельности?
— Еще чего! Вы успеете им такого про меня наговорить! И потом, дирекция распорядилась, чтобы я встретил их самолично!
— Ладно! — сказал Афанарел. — Только теперь больше ко мне не приставайте! Я пошел!
И он бросил Амадиса, да притом так, что тот, воткнувшись в землю, тут же пустил корни, ибо под тонким слоем песка здесь залегали прекрасные плодородные почвы. После чего Афанарел спустился вниз по дюне и пошел навстречу колонне.
Тем временем автомобиль профессора Членоеда быстро катил по ухабам вперед; практикант, согнувшись в три погибели от мучившей его тошноты, сидел, уткнувшись носом во влажное махровое полотенце, и самым непристойным образом икал. Более стойкий к жизненным невзгодам Членоед весело напевал очень уместную как с точки зрения слов, так и в музыкальном отношении американскую песенку под названием Show Me the Way to Go Home. Когда машина вскарабкалась на очередную возвышенность, он изящно перешел к Takin’a Chance for Love Вернона Дьюка, а стоны, параллельно испускаемые практикантом, могли бы разжалобить даже оптового торговца базуками. На спуске Членоед прибавил газу, а практикант затих: стонать и блевать одновременно он не мог, и это было серьезным упущением в его слишком буржуазном воспитании.
