М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2
- Рак есть всегда, - сказал Струев. - Государство живет за счет общества, как рак живет за счет организма, - другой пищи не имеет. Штука в том, что как только сдохнет организм - и рак тоже сдохнет. Поэтому государство вынуждено поддерживать общество, рак не спешит, ест народ медленно. Так государство и расширяло Россию - толкало ее вправо и влево: ему же на ней, толстомясой, надо жить, оно себе пищу готовило. А сейчас понятно стало - не спасти уже общество, отмерен срок, а раз так, то и рак стесняться перестал: жрет в три горла, торопится. Жрет - и переживает: ведь и сам он умрет, когда до костей проест народ; закопают общество, и его закопают. И что же раку остается делать? А только одно - растащить организм на части, продлить агонию. Распадется это государство на два, на три, на десять, лишь бы хоть на день, да пережить поганое варварское общество. Раньше мы с тобой кормили рак тем, что служили обществу, - а теперь должны служить непосредственно раку: ничего другого не осталось. Ты на это рассчитываешь, Боря?
- Нет, - ответил ему Кузин, - я рассчитываю на другое. Я рассчитываю на то, что мои статьи, книги, выступления - рано или поздно сформируют в России свободную личность. Я рассчитываю на то, что неустанное учительство - а именно учителями народа и были Чернышевский, Герцен, Достоевский; я и себя причисляю к учителям, - когда-нибудь себя оправдает. Не бесплодные одноразовые подвиги, а ежедневное кропотливое образование - вот на что я рассчитываю. Я рассчитываю на то, что если я буду на стороне закона и права (пусть даже этот закон извращается подлыми правителями), то и мои читатели приучатся уважать закон. Тогда Россия встанет на исторический путь развития. И ничего важнее для будущего России я не знаю.
- Что ты, Боря, - сказал Струев, - о какой России ты говоришь? Ты Подмосковья толком не знаешь, при чем тут Россия. В Одинцовском районе, в сорока километрах от города, в деревне Грязь застрелили мужика - и нет надежды на закон. Какой закон, если все разумно распродано в рамках личного обогащения? Следователю надо кормиться, и прокурору детей на каникулы надо слать. Застрелили парня, как собаку, и бросили в канаву - во имя логики первоначального накопления, к вящему торжеству морали Запада.
- При чем здесь Запад! - сказал Кузин. - На Западе как раз мужик бы уцелел. Всегда так в России было, и западные идеи тут ни при чем. Сам виноват - связался с ворами.
- Верно. И дела до него истории нет: не диссидент, не интеллигент, не банкир, не еврей - сам виноват в своей судьбе, пьяная скотина.
- Бесправная страна, - согласился Кузин и кстати вспомнил свои беседы с депутатом Середавкиным: тот тоже сетовал на криминогенную среду. Кузин скорбно развел крепкими руками. - Такая у нас страна. Тебе до этого алкоголика какое дело? - спросил он.
- Дело простое. Его смерть я вам не прощу. Не прощу ни тебе, ни Луговому, ни Тушинскому - не прощу вам деревню Грязь и этого мужика, сдохшего в канаве. Не прощу того, что вы двадцать лет ему врали, что он свободен, а сами лебезили перед его начальством - перед префектами, директорами и банкирами, - они полезнее в деле образования. Вы знали прекрасно: случись что - мужик окажется крайним, ему никто не поможет. Внушили мужику, что он освободится, если будет ишачить на новое начальство, - точно так же, как когда-то сделали большевики. Вы повторили то же самое, но циничнее, без пафоса. Сами не убивали, нет, и мужику все одно - подыхать. Но вы его смерть узаконили и назвали победой прогресса, а с его убийцами шампанского тяпнули на конгрессе в защиту культуры. И этого я вам не прощу, сволочи.
- Я ничего про эту смерть не знаю и в деревне Грязь не бывал. А ты в этой деревне, подозреваю, оказался случайно, - сухо ответил Кузин. - Вероятно, поехал на пикник с девочками и ужаснулся мерзости русского быта. Так часто бывает с художниками.
- Верно, - сказал ему Струев, - бывает. И со мной было именно так. И вот что я решил. В стране, где выдумывают теории, чтобы оправдать то, что десять миллионов живут за счет ста тридцати миллионов, я буду на стороне большинства. Не потому, что большинство право. А потому что надо быть со слабыми. Не потому, что теории глупые. А потому, что быть паразитом и трусом - противно. Потому что теории выдумывают здесь для того, чтобы пролезть в число управляющих. Любая цивилизаторская теория здесь - это оправдание паразитизма и разрешение начальству дальше гробить народ. Русский европеец - это опричник.
И Борис Кириллович Кузин, прекрасный полемист и оратор, Кузин, который мог бы сказать, что его «Прорыв в цивилизацию» написан именно против произвола и опричнины, - Кузин ничего не ответил.
XI
Струев сказал:
- Конечно, жизнь интеллигента стоит дороже, чем жизнь овец. Но жизнь все равно подходит к концу. Тебе теперь сколько? Пятьдесят пять?
Кузин не ответил.
- Вот и мне столько же. По-моему, стоит рискнуть.
Кузин не отвечал. Потом сказал:
- Но это преступление, это дурно. Напрасно ты мне рассказал об этом.
- Донесешь?
- Прежде всего, я постараюсь переубедить тебя. Ты все-таки гуманист.
- Ни в коем случае. Я в абстракциях не силен. Но простые вещи понимаю.
- Какие же?
- Надо смыть позор.
- Глупейшая авантюра.
- Верно, - сказал Струев. - Авантюра. Только почему глупая?
- Террор в принципе не умен. Убьешь негодяя - и что дальше? Так все бомбисты действовали - и каков результат? Либо новый мерзавец приходит на смену, либо революционер занимает место убитого - и сам становится мерзавцем. Ничего изменить политическое убийство, или революция, или бунт не могут. Глупость - и больше ничего.
- Глупость, значит, - сказал Струев. - Не глупее, однако, чем обещание переделать Россию в пятьсот дней. Не глупее, чем желание насадить в снежной стране южноамериканские порядки. Не глупее, чем план внедрить западные законы в государстве, которое лежит на востоке. Не глупее, чем считать, что осчастливишь сто миллионов тем, что десяти тысячам дашь право быть счастливыми. Не глупее, чем брать пример с Европы, которая катится черту в зубы. И уж ни в коем случае не глупее, чем идея - возложить исполнение либеральных реформ на полковника госбезопасности. Не глупее всего этого. А вообще, с точки зрения абстрактного блага, - да, затея глупая, согласен.
- Признаю, - сказал Кузин, - все перечисленное тобой - неумно. Ошибок много допущено. Но кто мог знать, Семен! Кто мог предвидеть! Какие планы были! Великие планы! И что теперь - убивать?
- Так уже убивают, ты разве не знал? Убивают давно, каждый день, тебя никто и не спросил - а убивать начали сразу же, как только прогрессивные решения приняли. Ты посчитай - включи сюда Ирак, Югославию, Чечню, Палестину, Молдавию, - посчитай и добавь придурков-коммерсантов, которых отстреливают, как уток на охоте. Посчитай резню на окраинах империи. Посчитай бабок, которые сдохли без пенсии, пионеров, которые пошли в штат вооруженной охраны, беженцев и прочую мелкую сволочь. Убивают все равно. Ты Лугового пожалел? А почему именно его? Он что, хороший человек?
Борис Кузин прошелся по маленькой кухне - шаг вперед, два назад.
- Почему ты рассказал об этом мне? - спросил он.
- Потому, что у меня нет человека ближе, - сказал ему Струев, - потому, что ты стал толстый и смешной, но лучше тебя никого нет. Потому, что у тебя самое прекрасное лицо, какое я видел, а то, что ты отъел себе задницу, - пустяки. Потому, что ты действительно - совесть этой страны, и что же делать, если у страны такая совесть. Потому, что ты должен знать, что я делаю.
- Заметь, Семен, я не просто не одобряю твой план - но считаю его бессмысленным, ужасным и преступным. И надеюсь, что это очередная струевская шутка. Разумеется, ты можешь быть спокоен в отношении доноса. Однако с этим знанием жить не просто. Любопытно: зачем нужно, чтобы я знал об этом?
- Потому, что ты написал книгу «Прорыв в цивилизацию», потому, что я когда-то поверил тебе, вот и отвечай за мою веру. Теперь тебе придется знать немного больше, чем ты знал раньше, - вот и живи с этим. Мы столько лет дрожали бок о бок при советской власти, и тогда не отважились ни на что - неужели и теперь не отважимся? За себя, за меня, за нашу братскую любовь - надо отвечать. Я отвечу, как сумею. Вот и ты отвечай.
- При чем здесь моя книга? - спросил Кузин, багровея. - Ну, написал я книгу. И, между прочим, книгу написал прекрасную. Если бы следовали моим рекомендациям, ах, что говорить! Я и сейчас подпишусь под каждым словом. Ну, не под каждым буквально, есть недоработки, но вектор мысли верный! Какая связь между книгой - и преступлением? Если я правильно понял, - Кузин перестал ходить по кухне и замер, пораженный мыслью, - ты хочешь сделать меня соучастником?
- Когда ты писал книгу, - сказал Струев, - тобой двигала храбрость, а получилось, что зависть и страх. Когда ты писал книгу, ты хотел блага для всех, а пришлось дружить с начальством, летать на конференции, врать и лебезить. Интеллигенция - это, конечно, паршивый материал, но можно сделать так, чтобы твоя книга опять зазвучала.
