Джон Фаулз - Дэниел Мартин
Они оказались на разных человеческих полюсах, навечно непримиримые.
Несколько сотен ярдов они прошли молча и теперь, в самом конце долины, почти приблизились к лагерю Диоклетиана. Дэн чувствовал, что каменеет от злости. Джейн ведёт себя как вывернутая наизнанку Федра, королева трагедии. К тому же он с сардонической мрачностью ощущал, что вся его жизнь вела именно сюда, к этой кульминационной точке, к этому фокусу… и всё, что из этого вышло, — ложный пафос, вульгарная сентиментальность. Акт милосердия, пощёчина мужскому самолюбию, один ночной перетрах; точно так же и его профессиональный «успех» пришёл к нему в мире, обратившемся в руины в бесплодной пустыне, как только он — Дэн — сумел этого успеха достичь. И даже та, первоначальная судьба, что выпала ему на долю, была навязана ею. Он проклинал тот день, тот вечер в Торнкуме, когда впервые предложил Джейн поехать: сам напросился, вернул прежний стереотип, былое обречённое на провал стремление создать обречённую на провал ситуацию.
И тут случилось то, чего он никак не мог предвидеть, не мог и вообразить.
Уже совсем вблизи лагеря они заметили справа развалины храма, примерно ярдах в сорока от них. От здания осталась всего лишь груда обломков. Огромные обтёсанные глыбы, основания дорических колонн, фрагменты резных карнизов и капителей, лиственный орнамент на камнях, расколотые волюты лежали тяжкой массой там, где, вероятно, и были свалены каким-нибудь землетрясением много веков назад. Но над песком, откуда-то из развалин, сочился к ним тихий жалобный звук: голос несчастья из глубин земного существования. Оба они невольно остановились, поражённые; потом Дэн, чуть ли не с раздражением, словно такое отвлечение внимания было для него сейчас оскорбительно, прошёл туда, откуда доносился плач. Остановившись у первых камней, откатившихся от основной груды, он увидел, в чём дело.
Два мышастых щенка стояли у входа в тёмную щель среди нагромождения карнизов и обломков колонн, усеявших основание храма. Щенки были совсем маленькие, явно только начинающие ходить, слишком маленькие, чтобы знать страх: они уставились на Дэна из своей норы и даже не попытались спрятаться, когда он сделал пару шагов по направлению к ним. Правда, скулить они перестали. Дэн оглянулся на Джейн. Она остановилась в нескольких футах позади него, чуть сбоку. Она тоже рассматривала щенков, засунув руки в карманы; казалось, ей неприятно стоять слишком близко к нему. Он сказал:
— Последние обитатели Пальмиры.
Джейн кивком указала куда-то налево от груды обломков и глухо произнесла:
— Там их мать стоит.
Дэн глянул в ту сторону. Ярдах в шестидесяти от них появилась грязная, серая с чёрным сука неопределённой породы; она молча следила за ними издали. Потом сделала несколько прыжков прочь и снова остановилась. Сука была ростом со среднюю борзую, тощая до предела, рёбра торчали над вспухшими сосками, и выглядела она одновременно запуганной и злобной.
Глядя на щенков, Дэн сказал:
— Близко лучше не подходить.
Джейн не ответила.
Он оглянулся. Она повернулась к нему спиной, словно ей наскучило, и медленно шла по песку назад к дорожке, с которой они сошли. Он нагнал её и пошёл рядом.
— Вот бедняги.
Джейн качнула головой, тень улыбки мелькнула на губах, будто она хотела показать, что, несмотря на всё происшедшее, не отказывается участвовать в этой небольшой сцене. Но голову она больше не поднимала, руки по-прежнему были засунуты глубоко в карманы пальто, а шла она так, словно готова каждую минуту остановиться, словно каждый её шаг — последний. Дэн коснулся её руки.
— Джейн?
Но она покачала головой: ничего не случилось. Они прошли ещё несколько шагов. На этот раз он крепко взял её за руку повыше локтя, заставив остановиться.
— Джейн!
Она опять покачала головой, будто отгоняя его. Но он взглянул на её склонённое лицо и обнял за плечи. С минуту они стояли так, потом она медленно повернулась и уткнулась лицом ему в грудь. Это настолько не соответствовало его настроению, что он по-глупому опешил. Другая его рука чуть ли не боязливо погладила Джейн по спине. Он взглянул через усыпанное песком пространство туда, где стояла собака. Сука наконец-то решилась повести себя нормально, по-собачьи: она подняла морду, принюхиваясь. Дэн наклонился к Джейн.
— Скажи мне, что с тобой?
Но единственным ответом был её судорожный вздох. Она по-прежнему стояла, держа руки в карманах, ничего не желая, ничего не давая, способная только плакать. Он обнял её крепче, поцеловал в голову, но не пытался унять рыдания. Она сдерживалась изо всех сил, и рыдания вырывались с трудом, как у ребёнка. Ему вдруг пришло в голову, неизвестно почему, что боги порой принимают странные обличья, выбирают странное время и ещё более странную погоду, чтобы явить истину; и он понял, что всё, что он передумал и перечувствовал за последние три четверти часа, — всего лишь песок, прах.
За всеми её грехами, ложными догмами, одержимостью, уклончивостью крылось, как крылось и прежде, глубокое и вовсе не интеллектуальное чувство естественной ориентации, подобное тому расплывчатому понятию, какое марксисты именуют совокупностью, целостным осознанием сути и феномена одновременно… загадочное чувство, которое он всегда воспринимал как ощущение того, что правильно. Но он воспринимал это чувство как нечто статичное и неизменное, возможно даже, осознанное, хотя и скрытое; на самом же деле оно всегда было живым, подвижным, меняющимся и трепещущим, даже способным резко изменить направление, как магнитная стрелка… оно так легко может быть искажено, отброшено за пределы истины воздействием ума, эмоций, обстоятельств, среды. И оно вовсе не означает, что Джейн способна смотреть глубже. В каком-то смысле это чувство должно ограничивать и затуманивать рациональное видение, провоцируя бесчисленные погрешности фактического выбора. Если следовать его подсказке, оно неминуемо приводит к конфликту с природой, с наименее тяжкими сторонами общественной жизни; а если противиться — порождает тревогу, шизофрению. Джейн просто чувствует глубже и постоянно теряется при необходимости сознательно выбрать путь, потому что в глубине её подсознания живёт неумолимое ощущение того, какой путь правилен. Человечество может полагать, что существуют два полюса; однако в географическом пространстве человеческого мозга, целостного человеческого «я» существует лишь один полюс, как моральный, так и магнитный, пусть даже расположен он в такой далёкой арктической области, где никакой реальный мозг существовать не может.
Порыв ветра тряхнул сухой куст чертополоха, стоявший между ними и собакой, и, будто ветер принёс с собой более сильный запах, сука как-то боком отскочила ещё ярдов на двадцать назад, но снова остановилась, следя за людьми: двое двуногих превратились в одно, застыли в какой-нибудь сотне ярдов от неё. Наконец Джейн смогла выговорить:
— О, Дэн!
Он снова поцеловал её в голову.
— Это пройдёт. Пройдёт.
Она всё ещё прятала лицо у него на груди, долго молчала. Потом снова послышался судорожный вздох, теперь, похоже, от отвращения к себе.
— Ты должен меня просто возненавидеть.
— Это тоже был бы симптом.
— Не понимаю, как ты меня терпишь.
— Ты меня смешишь.
— Как последняя невротичка.
— Не представляю, что говорит тебе это место. Что оно на самом деле для тебя означает.
— Оно вызывает такое чувство безнадёжности. И эти щенята.
Дэн крепче прижал её к себе.
— Тогда зачем ты бежишь от тепла? — Она покачала головой, не поднимая лица, мол, она сама не знает. — Это всё наш идиотский одномерный век, Джейн. Всё узурпировано светом дня… все наши инстинкты, всё, чего мы сами в себе не понимаем. А ведь в нас столько же животного, сколько в этом несчастном создании, что сейчас наблюдает за нами. — Он теснее прижал её голову к своей груди. — Сегодня ночью было так по-настоящему. Потом. Когда я просто обнял тебя. Когда ты просто была рядом.
Джейн шевельнулась, подняла руку к лицу. В последний раз тихонько всхлипнула. Дэн спросил:
— А ты разве чувствовала не то же самое?
— Конечно.
— Тогда почему сбежала?
— Потому что почувствовала, что совершила что-то ужасное. Не понимала ни где я, ни кто мы. Ни как такое могло случиться. — Она вздохнула. — Сумасшествие какое-то. Слепота. Неспособность видеть реальную ситуацию.
— Кроме той, какую только что ощущала.
Джейн чуть отстранилась, хотя лицо её по-прежнему пряталось на его груди, а он по-прежнему её обнимал; она как бы всё ещё его отвергала… а может быть, теперь уже не его, а любые его утешения.
Она опять вздохнула, но вздох был более банальным — извиняющимся:
— Я, кажется, забыла взять платок.
Дэн отпустил её и сделал самый старый мужской жест на свете. Она не поднимала на него глаз, однако минуту спустя повернула голову и через плечо глянула назад, на собаку.
