Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
– Мне не терпится его увидеть.
– А потерпеть придется, – ответила Хетер.
– Я уж чувствую, – сказал Джек.
Оба нервничали. Хетер стала рассказывать Джеку про своих пятерых соседей по квартире; скоро она оттуда съедет, вместе с еще одной девушкой. Двое соседей занимаются тем, что учат людей бросать курить, оба вегетарианцы и вдобавок верят, что любой острый предмет аккумулирует злую энергию. Хетер стала выращивать на кухне кактусы, но ей пришлось их оттуда убрать – «слишком много острых иголок». А еще они написали владельцу дома петицию – мол, надо ему убрать с крыши флюгер! Боже мой, подумал Джек, моя сестра живет с толпой психов!
Он рассказал, что продает свой дом в Санта-Монике, но не знает, где будет жить.
Хетер знала, что он поселился в «Балморале» под именем Гарри Мокко, спросила почему. Джек поинтересовался, что она преподает в университете; оказалось, она ведет пять курсов, по теории и истории музыки, а также клавирный класс, все для начинающих.
– А вообще у нас преподаватели сплошные мужчины в годах! – весело сказала Хетер.
Какая милая у него сестра, подумал Джек, очки ей идут, она выглядит настоящим профессором – немного строгая, отрешенная от окружающей действительности. Почти не красится, одета в симпатичную льняную юбку и футболку в тон, на ногах удобные туфли.
Джек хотел посмотреть, где она работает и где живет, они отправились туда. Хетер все время перебирала пальцами, словно воображала, что играет на пианино или органе.
Репетиционные располагались в подвале Алисон-Хаус, больше всего напоминая тюремные камеры: маленькие, почти невентилируемые стены покрашены в блеклый грязно-зеленый цвет, на полу лежит жуткий оранжевый линолеум. Света, впрочем, достаточно – повсюду галогенные лампы. Хетер сказала, однако, что от этих ламп сходишь с ума.
Джек подумал, что фраза «сходишь с ума» наведет их на разговор о папе, но ошибся. В конце концов, это был их первый разговор, и, как влюбленным на первом свидании, Джеку и Хетер требовалось переговорить о целой куче всякой ерунды, прежде чем оба набрались смелости перейти к главному.
Лекционные залы оказались поприветливее репетиционных; окна высоченные, поэтому внутри очень светло, правда, вид открывается лишь на какое-то здоровенное каменное здание. В аудитории стояли два пианино и маленький орган; Джек попросил Хетер сыграть ему, она лишь отрицательно покачала головой и повела в свой кабинет – вверх по узкой винтовой лестнице. У двери на лестницу она остановилась – Джек решил, что, видимо, она хочет, чтобы он шел первым.
– Может, поговорим о папе? – спросил Джек. – Давай начнем с артрита, если об этом тебе говорить легче.
Хетер опустила глаза (на полу кабинета лежал изящный синий ковер), снова постучала пальцами, словно по клавишам, одернула юбку. Стены в кабинете выкрашены в сливочный цвет, краску клали грубовато; есть два стола (на одном стоит компьютер, на другом лежит немецко-английский словарь), стереосистема (самое дорогое, судя по всему, из имеющегося в комнате), маленькое пианино. На полках больше дисков, чем книг, на стене висит доска для объявлений, к ней приколота фотография Брамса и открытка с изображением очень-очень старого пианофорте, такие можно найти разве что в музеях музыкальных инструментов. Наверное, это ее ирландский друг прислал, а может, Уильям (кто его знает, может, он еще в состоянии посылать открытки).
– Я буду узнавать тебя постепенно, шаг за шагом, – сказала Хетер, не отрывая глаз от ковра. Губы тонкие, как у Джека, верхняя совсем узкая, прямая.
– Места маловато, но выглядит уютно, – сказал Джек.
– Места мне хватает, мне не хватает времени, – ответила Хетер. – Вот летом ничего – никаких уроков, можно много сделать в смысле исследовательской работы. А в учебный год ничего не получается, только в пасхальные каникулы есть время писать.
Джек кивнул в сторону портрета Брамса – видимо, Брамс понял, о чем она, Джек-то ни черта не разобрал.
Хетер выключила свет.
– Ты первый, – сказала она, показывая на лестницу; видимо, ей легче говорить с Джеком, если он на нее не смотрит. – Папа никому не показывает руки, а если этого нельзя избежать, носит перчатки. Остеоартрит действительно обезображивает пальцы, это заметно с первого взгляда. Концы костяшек превращаются в самые настоящие шары, сразу видно, это называется «узлы Гебердена».
– И где у него эти узлы?
– Везде, но хуже всего те, что на конце средней фаланги. На самом деле смотреть на папины руки вовсе не так ужасно, как он воображает, – главное, ему очень больно играть.
– А он не может бросить играть?
– Если он долго не играет, то теряет последние остатки рассудка, – сказала Хетер. – А перчатки он носит еще и потому, что ему холодно.
– Говорят, людям, чье тело целиком покрыто татуировками, кажется, что им холодно, – сказал Джек.
– Не может быть, – проговорила сестра; видимо, решил Джек, сарказму она выучилась у мамы.
Они прошли через парковку, оставили позади еще несколько университетских зданий, спустились по Чарльз-стрит к Джордж-сквер. Хетер быстро ходит, заметил Джек; она не смотрит на него, когда говорит, даже если они идут рядом.
– Артрит мешает ему играть уже более пятнадцати лет, – сказала она. – При этом заболевании разрушается соединительная ткань в суставах, а кости, напротив, удлиняются. Пианисты и органисты в такой ситуации начинают, по сути дела, работать на износ; чем больше играешь, тем сильнее боль, чем больше отдыхаешь, тем боль слабее. Чем больше папа играет, тем ему больнее, но от боли ему делается теплее.
Сказав это, Хетер улыбнулась.
– А папа любит, когда ему тепло, поэтому он любит и эту боль.
– Но ведь есть же какие-то лекарства от этого?
– Он перепробовал все нестероидные противовоспалительные таблетки, но у него от них расстройство желудка. Он, как ты, ничего не ест. Ты же весь день ничего не ешь, не так ли?
– Ты хочешь сказать, он худой?
– «Худой» – это очень мягко сказано, – ответила Хетер.
Они прошли мимо фестивальных палаток и попали в Медоу-парк – большой, с извилистыми дорожками и вишневыми деревьями. Какая-то женщина с теннисной ракеткой в руках играла с собакой, кидала ей мячики.
– Куда мы идем? – спросил Джек.
– Ты хотел посмотреть, где я живу.
Они прошли Брунтсфилд-Линкс – небольшое гольф-поле, на нем некий молодой человек тренировал удар (без мяча). Поля вокруг улицы Брунтсфилд, сказала Джеку Хетер, в годы чумы представляли собой открытую братскую могилу.
– Папа принимает сульфат глюкозамина, смешанный с хондроитином – так называется вещество, выделяемое из хрящей акулы. Он говорит, ему это помогает, – сказала Хетер; по ее тону было ясно: она уверена, ни черта это не помогает. – А еще он держит руки в расплавленном парафине, смешанном с оливковым маслом. Парафин застывает у него на руках, потом он его счищает – соответственно, он весь в парафине, но ему это нравится. Все это хорошо вписывается в его болезнь, невроз навязчивых состояний.
– Каких-каких состояний?
– Так, пока нам рано говорить про папину психику, погоди, – сказала Хетер. – Значит, еще он любит держать руки в ледяной воде – столько, сколько может. Мазохизм, конечно, для человека, которому все время холодно, но горячий парафин в сочетании с ледяной водой помогает ему – в результате он некоторое время чувствует себя хорошо.
Погода была хорошая – тепло, легкий ветерок, – но, глядя на походку Хетер, можно подумать, что дует ураган: голова прижата к груди, плечи опущены, размахивает руками, словно поддерживает равновесие.
– Всю жизнь, пока я была маленькая и ходила в школу, папа говорил мне, что любит тебя так же сильно, как меня, – сказала она, по-прежнему избегая глядеть на Джека. – Он говорил, раз ему не позволено видеться с тобой, то он любит меня за двоих. Он говорил, что любит меня так сильно, что хватит и на тебя, и на меня.
Она по-прежнему играла на невидимой клавиатуре, какая, интересно, музыка звучала сейчас у нее в голове?
– Разумеется, я тебя терпеть не могла, – продолжала Хетер. – Он говорил, что любит меня вдвойне потому, что у него нет тебя; я, конечно, понимала это в том смысле, что тебя он любит больше, чем меня. Но это же нормально, дети всегда так думают, не правда ли?
Вдруг она остановилась, заглянула Джеку в глаза и, не ожидая ответа, сказала:
– Мы пришли, вот тут я живу.
Она скрестила руки на груди (довольно маленькой, отметил Джек), словно они ссорились.
– Ты сказала, что терпеть меня не могла. Но это осталось в прошлом, не так ли? – спросил он.
– Это как посмотреть, Джек. Я еще не решила, осталось это в прошлом или нет.
На улице было полно народу – вокруг куча маленьких магазинов, машины. Дом Хетер шестиэтажный, вокруг чугунный забор, ярко-красная входная дверь. Стены в подъезде выложены плиткой, ступеньки каменные, перила деревянные поверх металлической решетки.
