Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
Джек, конечно, сказал мисс Вурц, что воспоминания пятилетней Хетер не стоят, скорее всего, выеденного яйца. Мисс Вурц отвела этот аргумент – хотя девочке и было всего пять, она хорошо запомнила главную черту маминого характера. Барбара Штайнер ненавидела англичан и шотландцев за то, что они ездят «по неправильной стороне дороги». Она регулярно донимала мужа и дочь статистикой – сколько иностранных туристов гибнет каждый год на дорогах в Эдинбурге. Как правило, они переходят улицу, посмотрев не в ту сторону.
– Может, рак ко мне и не вернется, – говорила Барбара Уильяму и своей пятилетней дочери, – но клянусь, в один прекрасный день меня собьет машина, и все потому, что у вас ездят по неправильной стороне!
Так и вышло. И хотя на всех переходах и светофорах в Англии и Шотландии аршинными буквами написано «СМОТРИ ВПРАВО» и к тому же Барбара прожила в Эдинбурге шесть лет, но это не помешало ей в один прекрасный день посмотреть налево и ступить на дорогу, где ее тут же сбило такси.
– Хетер сказала, это случилось где-то неподалеку от Шарлотт-сквер, – сказала Джеку мисс Вурц. – Она пошла с мамой на книжную выставку, там какая-то детская писательница читала свои книжки. Послушав, они собрались домой, надо было перейти улицу, и Хетер посмотрела в нужную сторону, а Барбара – в противоположную. Девочка видела приближающееся такси и взяла маму за руку, но мама ступила на проезжую часть. Она погибла на месте; Хетер помнит, как царапнула ногтями маме по руке.
Джек не стал спрашивать, сама ли Хетер изложила эти болезненные подробности мисс Вурц или же та вытянула их из нее клещами. Он знал только, что мисс Вурц хлебом не корми, дай приобщиться к чему-нибудь драматическому; важные подробности без драмы ничего для нее не стоят, поэтому она старательно поведала Джеку, как с головы несчастной женщины слетел парик, а также что Хетер и мама, по настоянию последней, между собой говорили только по-немецки.
Свидетели инцидента – а их было множество, все родители с детьми, возвращавшиеся из того же детского книжного павильона, – очень удивились, что пятилетняя девочка сквозь слезы зовет маму по-немецки. Полиция тоже запуталась, решив, что погибла немецкая туристка, ведь у совершенно лысой женщины не оказалось при себе документов.
Документы у Барбары при себе были, в сумочке; при ударе сумочку отбросило черт-те куда, и ее так и не нашли, как и парик. Успокоившись, Хетер сказала полицейскому по-английски, что хочет домой, взяла его за руку и сама отвела, куда надо. Они с мамой и папой за эти годы обошли пешком весь Эдинбург; машину не водил никто, Хетер и до сих пор не умеет.
Итак, Уильям Бернс стал одиноким отцом пятилетней девочки.
– Зная Уильяма, – сказала мисс Вурц, – легко предположить, в каком он был состоянии. Он, конечно, считал, что лично виновен в гибели Барбары.
– Это Хетер тебе сказала? – спросил Джек.
– Разумеется, нет! Но я-то знаю Уильяма. Он простил твоей матери все, но никогда ничего не простил самому себе.
– И поэтому сошел с ума?
– Джек, тебе надо поговорить с сестрой. Тебе нужно найти ее, пока не поздно.
Это все отлично, ну а сама-то Хетер – она хочет видеть Джека, поинтересовался он у мисс Вурц. Он думал, не стоит ли сначала выслать ей чек.
– Позвони ей и выясни все сам, – сказала мисс Вурц. – Я уверена, вы легко найдете общий язык, вы так похожи.
– Чем это, Каролина?
– Ну, тем, что вы оба не слишком восхищаетесь своими матерями.
– Я обожал маму, пока был маленький, – возразил он.
– Джек, боже мой, я готова спорить, что Хетер тоже обожала свою мать, когда была маленькая. Но, оглядываясь назад, она сумела оценить, насколько тяжелым и неприятным человеком бывала подчас Барбара. Тебе знакомо это ощущение, не так ли?
Мисс Вурц положительно считала, что Уильям никогда не бросал Джека; наоборот, он дал ему все, что мог. Заключив сделку с Уильямом, Алиса оказалась вынуждена заботиться о сыне и обеспечить его (на деньги отца) всем, что полагается в приличном обществе. Джек ходил в хорошие школы, был опрятно одет, его не били, он не подвергался надругательствам – ну, по крайней мере, Алиса об этом ничего не знала.
Мисс Вурц – которая, надо отметить, была от мамы Джека, мягко говоря, не в восторге – придерживалась к тому же мнения, что и Алиса в известной степени защитила Джека от самой себя, от «темной стороны своей жизни» (Лесли Оустлер и дружки по тату-миру как бы не считаются).
– Когда найдешь Уильяма, расскажешь мне, как он и что, – сказала Джеку мисс Вурц. – А покамест благодари Бога, что у тебя есть сестра.
– У меня есть сестра, – повторил он.
Это сообщение Джек и оставил на автоответчике доктора Гарсия – еще слишком рано, назначить встречу с ней нельзя. Сама по себе эта новость попадала по классификации доктора Гарсия в категорию «неполной информации», а стало быть, с этим Джек не может звонить ей домой.
Зато он позвонил своей сестре, Хетер Бернс. В Санта-Монике было семь утра, в Торонто – десять, но в Эдинбурге стрелка часов уже давно перевалила за полдень. Хетер сняла трубку, зазвучала музыка – голос, орган и, кажется, еще труба.
– Одну секунду, – сказала она, убирая звук на проигрывателе.
– Это Джек Бернс, твой брат, – сказал Джек.
– Это Хетер, твоя сестра, – откликнулась она. – Я будто бы знаю тебя. Можно сказать, я почти выросла с тобой. «Если бы брат знал, что ты есть на свете, он бы в тебя влюбился», – говорил мне папа каждый вечер, укладывая спать. А потом всегда добавлял, словно «Отче наш», не добавлял даже, а выкрикивал: «У меня есть сын! У меня есть сын и дочь!» И так каждый вечер. У меня порой от этого зубы сводило, но я понимала его.
– Как бы я хотел вырасти вместе с тобой! – сказал Джек.
– Не говори так, пока еще рано, ты меня совсем не знаешь, – ответила она.
Голос ясный, четкий, ровный, шотландского акцента меньше, чем Джек ожидал, кажется, есть немного ирландского, наверное, подцепила у этого парня или в Белфасте. Главное, очень спокойный тон.
– Я хочу увидеться с тобой, – произнес он.
– Не говори так, повторяю, ты меня совсем не знаешь. Мне очень неудобно просить у тебя денег, но я не могу иначе. Они нужны нашему отцу, очень нужны, хотя он сам и не понимает насколько.
– Он все для меня сделал, заботился обо мне, поэтому я позабочусь о нем, – сказал Джек.
– Эй, ты, мистер Кинозвезда, со мной можешь в эти игры не играть. У нас тут не театр. Говори только правду, – сказала Хетер.
– Это правда, я сделаю для него все.
– Раз так, давай лети ко мне. Посмотрим, что у нас получится.
– Как бы я хотел быть с тобой, когда ты шла на первое свидание, – сказал Джек. – Я бы сразу тебе сказал – с этим парнем лучше не связываться.
– Не ходи туда, как сказал бы Радужный Билли, – ответила Хетер. – Я бы тоже смогла тебе сказать – с этой девицей лучше не связываться, а равно с этой, этой и вот этой.
– Спору нет, так оно и есть, – ответил Джек еще одной репликой Радужного Билли. Уж такой это персонаж, Радужный Билли, – все его слова уже были сказаны за историю человечества миллион раз, но Билли умел искренне говорить самые банальные вещи.
– У тебя такой голос, словно ты Радужный Билли, – заметила Хетер.
– Голос-то да, но на самом деле я не Радужный Билли, а совсем другой человек, – сказал Джек, отчаянно надеясь, что это правда. На заднем плане играла музыка, кажется, гимн. – У меня есть сестра.
Для гимна очень подходящая фраза, так показалось Джеку.
– Именно так, а еще у тебя есть отец. Но вот что я тебе скажу. Правила устанавливаю я, и правила у нас такие – путь к нему лежит через меня. Никакие деньги, мистер Кинозвезда, никакие деньги не позволят тебе попасть к нему, не поговорив сперва со мной! Заруби себе это на носу!
– Ты можешь довериться мне, Хетер.
– Путь к нему лежит через меня, – повторила Хетер. – Я должна убедиться, что могу доверить тебе его.
– Клянусь богом, ты можешь довериться мне!
– Клянешься Богом? Джек, ты что, верующий?
– Нет, на самом деле нет.
– Ну а папа – верующий, и еще какой. Ты лучше будь к этому готов.
– А ты верующая, Хетер?
– Не настолько, чтобы простить твою мать, – ответила она. – В этом смысле я совсем неверующая. А вот он и в этом, и во всех других смыслах – верующий, и еще какой.
После смерти Барбары Штайнер Уильям Бернс и его дочь по-настоящему научились кататься на лыжах. Они ездили в горы лишь раз в году, на неделю-другую, неизменно на один из маминых «священных» курортов; постепенно в список добавились Давос и Понтрезина. Катание на лыжах, как и музыка, как и вообще все, что они делали, потихоньку превратилось в ритуал. По словам Хетер, они с папой стали довольно приличными лыжниками.
Через год после смерти матери Хетер села за пианино. Уильям позволял дочери репетировать по пять часов в день, в полном одиночестве. В тринадцать лет ее привлекла блок-флейта.
