Уроки русского - Девос Елена
— Светлана! — чуть протяжно сказал он и протянул мне бокал белого вина на длинной ножке. — Очень приятно. Прошу, pouilly fumé здесь отличное. А вот что хотел я спросить вас. Я на этой неделе безумно занят. А Лада так хочет посмотреть Париж. Не можете ли вы посвятить день нашей гостье из белокаменной Москвы? Ей к тому же надо прикупить кое-чего, так что нужен совет эксперта, — и он улыбнулся снова и слегка поклонился гостье из белокаменной.
— Лада, — подтвердила красавица в красных туфлях и крепко пожала мне руку.
Жизнь Лады относится, я думаю, к ряду паранормальных явлений: не случайно мне вспомнился фильм «Секретные материалы», когда ее телефон вибрировал под лунный ноктюрн Дебюсси.
Лада окончила Финансовую академию, факультет социологии, окончила так себе, «последней в списке», как самокритично выразилась она, впрочем, по специальности Лада все равно не проработала и дня, сразу погрузившись в бурную деятельность «департамента по работе с персоналом» в империи одного газового магната. И здесь-то Лада, неудавшийся социолог, почувствовала себя прекрасно. Департамент по работе с персоналом чутко следил за жизнью всей империи — субботники, тренинги и, особенно, праздники тоже находились в его ведении, так что на одном из юбилеев, когда надо было выполнить каприз начальства и срочно организовать камерный концерт классической музыки, Лада поскребла по сусекам, обзвонив всех многочисленных знакомых, и выскребла телефон Корсакова. Он как раз болтался между двумя гастролями в Москве и мечтал о французском арманьяке. Так что ему очень понравилось, что Лада ворвалась в его жизнь напрямую, минуя импресарио, концертных агентов и прочих третьих лиц.
И состоялся концерт, на котором Корсаков сыграл дуэтом с восходящей звездой, блестящим скрипачом и большим умницей. После концерта был фуршет, с шампанским, арманьяком и черной икрой, и Лада позвала Корсакова покурить на балкон для персонала. Вела туда чудо-лестница, закручиваясь на пятый этаж головокружительной спиралью. Лада прилежно отклацала все восемнадцать ступеней наверх, показывая Корсакову, который едва поспевал за нею, алые подошвы туфель, во всяком случае, в своем сердцебиении он обвинил именно эти подошвы. О чем и сказал ей сразу же, как только они взобрались наверх и стали обозревать вечернюю Москву.
— Так, может, мне туфли снять? — спросила Лада и потянулась рукой к черному ремешку.
— Зачем, — возразил Корсаков и остановил ее прекрасную руку, которая замерла в его собственной руке с готовностью смычка. — Не надо. Это красиво.
Вот так все и началось. Лада не имела никакого музыкального образования, но вряд ли ее хоть раз терзали сомнения в собственной правоте, когда она искренне советовала Корсакову, что ему стоит играть, а что нет. Это его забавляло и приводило в ужас его музыкальных агентов, одна из которых и выдала мне во время коктейля историю про вышеупомянутые «лабутинки» Лады и концертные программы Корсакова.
— Как-то зашла к нему в гости, привезла альбом, наши конкуренты сделали, отличная работа. Говорю ему: «Посмотри». Так вот, — заговорщически наклонилась она ко мне, красиво держа на отлете свой запотевший хайбол, — Корсаков ничего взять не успел. Диск цапнула Лада и медленно прочитала обложку: «Тока ТЫ. И фуги. Баха». Я серьезно. Тока ТЫ. Лучше про жизнь Корсакова теперь не скажешь. У него только Лада и фуги Баха. И сколько он так протянет, неизвестно.
Зато Лада с завидным рвением обновляла веб-страницы и новостные ленты Корсакова, практически круглосуточно. Когда остальные туристы смотрели на сонный собор Парижской Богоматери (с чего и началось наше путешествие по городу Парижу на следующий день рано утром) и упивались красотой местных набережных и мостов, она, уткнувшись носом в телефон, протяжно вздыхала, фыркала, что-то там «корректировала», «лайкала» и «апдейтила» в соцсетях. Вероятно, талант в области социологии у нее все-таки был, но нашел воплощение в такой довольно причудливой форме служения искусству. Пантеон и Сен-Шапель не произвели на нее особого впечатления, так что я решила даже не настаивать на Латинском квартале и спросила, чего ей самой хочется.
— Ну, в Версаль, конечно, — не задумываясь, сказала Лада. — Только не музеи — я музеи не люблю. По садику погулять, посмотреть на каскады, хорошо? А потом — по магазинам!
Она слегка удивилась, что Версаль находится не в самом Париже, но милостиво сказала, что двадцать километров от города — это ерунда, в Москве от одной станции метро до другой иногда дольше едешь.
Увы, любимая резиденция Людовика Четырнадцатого совсем разочаровала Ладу, вернее, она, гуляя вдоль кадок с апельсиновыми деревьями и внимательно разглядывая нежно-зеленые боскеты, за которыми робко журчала вода, с каким-то особым удовлетворением отметила, что «в нашем Петергофе золота реально больше». Да и фонтаны там работают постоянно, не то что версальские «водяные ноктюрны».
— Ничего особенного. Не стоило приезжать. Ноктюрны, — сказала Лада, усаживаясь в такси, — пусть Леша играет.
И мы вернулись в Париж.
— Ой, а чё так дешево? — радостно засеменила она к большому стенду Burberry в Галерее Лафайет, куда я-таки вынуждена была с ней пойти, отказавшись от своего привычного маршрута, где были у меня два-три любимых магазинчика в районе Северного вокзала. Ведь на Северном вокзале «некошерно», поморщилась Лада, но вряд ли она понимала весь грубый изыск своего наречия, вряд ли задумывалась над тем, что именно говорит, — она просто хватала слово нежным прожорливым ртом и становилась его активным пользователем. Она, как легендарная героиня Ильфа и Петрова, была уверена, что слова обладают ценностью чисто прагматической. Вообще это была одна из самых уверенных в себе женщин, которых я когда-либо встречала в жизни, что само по себе, на фоне хронически депрессивных мадам и прогибающихся под гнетом счастья мадемуазелей, уже было достойно уважения.
— Ну, спасибо, — милостиво сказала она, свалив на мраморный пол итог удачного шопинга: бумажные сумки, разукрашенные логотипами и брендами самых невероятных форм и расцветок. И нажала кнопку лифта.
— Хороший городок ваш Париж. Будете в Москве, заходите непременно. Да и вообще нам переводчики нужны, так что давайте свои координаты, мало ли что…
* * *
— Мы разводимся, — объявила Джессика.
Фраза хлестнула меня по ушам, точно приговор, правда, неизвестно кому. Интересно, что несовершенный вид этого русского глагола прекрасно можно объяснить через Present Continuous: еще нет результата, но уже начался процесс, увы, как правило, необратимый. Увы? Спотыкаешься, краснеешь, боишься, что сморозил глупость. Не скажешь же, в самом деле, «сожалею» или «соболезную» — но и «поздравляю» вроде как тоже не с руки. Хотя… были на моей памяти такие случаи, что можно и поздравить. Себя, например…
— Джеся, — сказала я и замолчала.
— Не могу больше так, — Джессика повернулась ко мне. — Не могу, и все. Я думала, что семья — это терпение. По доктору Чехову. В семейной жизни главное — не любовь, Ваня. В семейной жизни главное — терпение. Помнишь?
— Помню, — прошептала я.
— Так вот, это все — фигня! — ожесточенно и с удовольствием произнесла Джессика подростковое просторечие на моем родном языке.
— Джеся, не трогай Чехова, — умоляюще сказала я.
— Чехов был счастлив в семейной жизни? — грозно остановилась Джессика и нависла надо мной, точно девятый вал. — Отвечай, был?! Был он отцом семейства?
— Не был, — виновато сказала я. — Но все знают, что женщины его любили. Детей не было. Успокойся, пожалуйста.
— Не успокоюсь! — сказала она. — Я только сейчас поняла, сколько я потеряла времени с этим терпением!
И полилось… Ну, что тут сказать. Все счастливые семьи счастливы одинаково. Все несчастливые семьи несчастливы по-своему. Только Джессика не могла спокойно слушать цитаты из русской литературы.
Были вы одиноки в чужой стране? В чужой стране теряли билет на поезд? Помогал вам прекрасный чужеземец, казался вам воплощением света и добра? Вот так и с Джессикой. Потеряла билет, Филипп все устроил, оставил номер телефона. Спасибо — пожалуйста — пообедаем? — пообедаем? — где живете? — вот там — заходите — с удовольствием — чудный вечер — оставайся — я тебя люблю. Утро было как утро, день как день, ночь как ночь. Джессика встретила что-то противоположное всем одесским страстям — наткнулась на тихую гавань, вокзал на двоих, из которого по четвергам ее любимый уезжал на синем поезде в неведомую даль. И в этом были своя романтика и осторожный французский сентиментализм, и все было хорошо.
