Война - Селин Луи-Фердинанд

—  Спойте нам что-нибудь, дорогой Каскад, — наконец выдавила из себя мадам Арнаш, которая была настолько тупа, что вообще ничего не поняла. — Я провожу вас к пианино.

— Ладно! — сказал он и направился к пианино с таким решительным видом, будто идет кого-то убивать.

Он продолжал пялиться на Анжелу. Она уже немного успокоилась.

Я знаю… ляляля ляляляля что вы хороши...

Ляляля, ляляля

Глаза ваши нежности томной полны, ны... ны...

Одна только вы мне на свете нужны!..

Без вас мне не жить... ти... ти...

Я знаю...[25]

И в этот момент Анжела снова начинает его подначивать. Кюре пытался ее удержать, но она все равно поднялась со своего места.

—  Есть еще кое-что, о чем ты почему-то забыл рассказать, убогий ушлепок, ты же был дважды женат... да, дважды... второй раз, подделав документы. Его зовут не Каскад, дамы и господа... вовсе не Каскад Гонтран, и он двоеженец, да, двоеженец, который женился, обзаведясь фальшивыми документами... а его первая жена тоже одна из его штатных шлюшек в Тулоне, да, и вот она носит его настоящую фамилию... Настоящая фамилия у него, как у нее. Скажи же им, этим дамам и господам, что это правда ...

—  Знаешь ли ты об этом? Скажи, что ты об этом знаешь! — продолжал он петь.

Собравшиеся уже не знали, что и предпринять. Анжела тем временем вышла из-за стола и подошла поближе, чтобы бросать ему обличения прямо в лицо.

— Могу и еще кое-что сказать...

—  Ну так валяй, выкладывай все, пока мы здесь, говори все, что знаешь, ты же совершенно ебнулась. Увидишь, что потом с тобой будет. Ты еще не видела, на что способен этот Жюльен... он тебя раздавит, личинка ты уебищная, говно на палочке. Продолжай, раз уж начала, продолжай...

—  Мне не нужно твое разрешение, обойдусь как-нибудь без него. Я всем расскажу, кто в два часа ночи четвертого августа замочил сторожа в Парк де Пренс... И свидетели есть... Леон Кросспуай... малыш Кассбит, они тоже смогут это подтвердить...

— Ладно, — сказал он. — Все же я допою. Слышь, ты блядское отродье, послушай, пока я не начал петь, что я тебе скажу. Ты могла бы отрубить мне башку, эй, ты слушаешь меня, я бы все равно одним только брюхом продолжал петь, настолько мне нравится тебя доставать. Так что слушай.

Я знаю... ляляля ляляляля что вы хороши...

Глаза ваши нежности томной полны...

Одна только вы мне на свете нужны...

Без вас мне не жить...

Я знаю...

— Чувствую, ты хочешь еще один куплет! Я тебе [их] дам все [несколько неразборчивых слов]. Все, чтобы ты от злобы захлебнулась собственным дерьмом. Слушай и учись, как в верхнем регистре не дрожать, будет потом, о чем рассказать. Увидишь сейчас, что Каскад на хую вертел мандавошек вроде тебя.

------------------

------------------

------------------

------------------

— Я знаю все куплеты, слышь, ты, все, я и выебу тебя в жопу, когда захочу.

— Надо же, в жопу он меня выебет, как же, да хуй ты меня выебешь! Хорохорься сколько хочешь, а в жопу все имеют только тебя! Ты слабак, только языком трепать и можешь, а сам еще не вырос из детских штанишек, так и не стал мужиком... Это ты да-валка, а не я, в тебе больше бабьего, уверяю тебя, больше бабьего, чем во мне.

— Как! Как... — воскликнул тут Каскад в недоумении. — Ты о чем?

— Я говорю о том, говорю... ты ведь сам выстрелил себе в ногу, чтобы вернуться назад и доставать меня... Скажи им, что это не так... Ну скажи... Вот какой он! — добавила она, показывая на него как на некий феномен, словно она находилась на сцене.

Каскад елозил по полу своей сгнившей ногой.

— И все же я спою во славу Франции, — сказал он усталым голосом. — А ты, — обратился он к ней, -слышь, ты, ты никогда, запомни, никогда не заставишь меня замолчать. На свете еще не родилась бабешка, которая меня заткнет, такая еще не родилась... можешь мне поверить. Иди, приведи мужика, если хочешь, увидишь, как он заставит меня замолчать. Или, может, среди собравшихся здесь ебанатов найдется тот, кто попробует заставить меня замолчать.

Естественно, в полемику с ним никто вступать не стал. Кюре потихоньку отошел поближе к дверям. Остальные не смели даже пошевелиться. Моя мать и та не решалась сказать ему что-нибудь по-матерински мудрое, чтобы его успокоить.

------------------

------------------

------------------

------------------

Он так и остался стоять, покачиваясь, но гордый собой, рядом с пианино. Он не столько пел, сколько хрипел, и жутко фальшивил. Забавно, что из-за Анжелы он даже и не собирался прекращать петь. Она стояла совсем недалеко от него между тем. Я все замечал, поскольку это напоминало кошмар, когда ты не в силах ни на что повлиять, а можешь только следить за происходящим... Он был сном, Анжела, в сущности, тоже. И в каком-то смысле лучше бы так и было. А она еще раз подтвердила.

— Да, говорю тебе, это ты сам себя и ранил. Ты же мне об этом писал... скажи еще, что ты этого не писал...

— И что? — спросил он.

— Я переслала твое письмо полковнику, да, я ему его отправила. Ну что съел, теперь-то ты, надеюсь, захлопнешь свою гнусную пасть, заткнешься наконец.

— И не подумаю, ничего я не закрою и никогда не заткнусь, грязная ты уебищная дешевка... и не надейся. Я скорее сортиры буду вылизывать, слышишь меня. Пускай мне лучше брюхо вскроют ножом для сардин, но под тебя, блядина, я подстраиваться не стану...

— Давайте, я вас провожу, господин Каркас, — сказала мадам Арнаш.

Она так ничего и не поняла, она считала, что они просто немного поспорили...

Анжела уселась рядом с моей матерью.

Снаружи в это время проходил кавалерийский полк.

Зазвучал духовой оркестр. Мне показалось, что мадмуазель Л’Эспинасс тоже к нему присоединилась, взяла трубу и что есть сил дует в нее со своими зачесанными вверх в виде каски волосами. Над нотами возвышается каска тройного размера. Выглядело это ненормально.

— Каскад, произнес я, — Каскад, — повторил я еще раз... — Да здравствует Франция! Да здравствует Франция!

И тут я рухнул на пол. В столовой все замерло, даже пение Каскада. Весь дом целиком, от подвала до чердака, наполнился исключительно моими шумами, а снаружи раздавались сигналы к атаке проходившей через Большую площадь кавалерии. Рынок обстреливали крупными снарядами 120 мм. В глубине души я понимал, что опять брежу. В какой-то момент я даже снова увидел конвой и мой маленький отряд, и исполнился решимости следовать за ним. Ле Дрельер махал мне рукой, отважный Ле Дрельер... он пытался, что-то сделать... я тоже... [Я бежал, бежал... а потом я упал.]

***

 По прошествии стольких лет, чтобы что-то вспомнить, приходится делать над собой усилие. Все, что рассказывают люди, в большинстве случаев оказывается ложью. Всегда есть такой риск. Это поганое прошлое растворяется в грезах. Попутно оно всячески прихорашивается, прихватывает с собой несколько маленьких изящных прелюдий, хотя никто его об этом не просил. В итоге оно возвращается к вам в гриме из плача и раскаяния, жеманно кривляясь. Это несерьезно. И тут нужно прибегнуть к помощи члена, не откладывая, чтобы окончательно не запутаться. Необходимо действовать решительно и по-мужски. У тебя жестко встает, но ты сдерживаешься и не дрочишь. Вся страсть ударяет в голову, если так можно выразиться. Пуританский поступок, зато эффективный. Прошлое отымели, на какое-то мгновение оно предстает перед вами в подлинных красках, черных, белых, даже точные жесты людей всплывают в памяти и еще множество неожиданных деталей. Эта сволочь всегда опьяняется забвением, прошлое — настоящая пропойца, которая так и норовит заблевать ваши старые, уже сложенные по порядку в стопку гнусные делишки на протяжении всего вашего жалкого существования, пока лицемерная смерть не заберет их вместе с вами в могилу. Но в конечном счете со всем этим должен разбираться я сам, наверняка скажете вы мне. Вот как там в реальности все сложилось, или точнее даже развалилось после того, как меня привели в чувство, и я снова очутился в госпитале.