Дмитрий Быков - Эвакуатор
— Это сколько же тебе было? Четырнадцать? — быстро посчитала она в уме.
— Не совсем, мать, не совсем. У нас время немножко другое, я из-за всех этих перелетов подконсервировался. Ваш земной год примерно вдвое меньше нашего, мы там пока полный оборот сделаем — с ума сойдешь… Короче, это мне моих тридцать. А ваших шестьдесят.
— Ты такой старый? — не поверила она.
— Да молодой я, Господи. Я твой ровесник примерно. На сколько выгляжу, столько мне и есть. Я просто живу немножко дольше. Понимаешь? Опыт другой.
— Не понимаю. Возраст — это же и есть… сколько прожил…
— Ни фига подобного. Возраст — это насколько износился.
— Ну и как я буду жить… там? Сколько мне по-тамошнему?
— Двенадцать примерно, — он хихикнул. — Причем и по-здешнему, как мне иногда кажется, ты в этих пределах.
— Это почему? Потому что не бегу, задрав штаны, в эту твою тарелку?
— Да нет. Недоверие такое, знаешь… Детское. Ребенок почему ничему не верит? Он массу вопросов задает: а как это устроено? А как то? А почему у вас здесь не сходится? А борода у вас приклеенная или как? А взрослый человек уже понимает, что жизнь довольно иррациональна. И чем иррациональней, тем достоверней. Ему не надо спрашивать: а какая у тебя тарелка? А на чем она летает? А какое мое моральное право? Он просто понимает: вот у меня ситуация, мне надо решать, о причинах и моральных правах подумаем после. И делает взрослый выбор.
— Но его же не шантажируют, наверное. Ему же не говорят: либо ты летишь, либо я тоже останусь…
— Кать, я тебя люблю. Я взрослый человек и свой выбор сделал. Я буду с тобой там, где будешь ты.
— Интересно, — сказала Катька. Она почему-то успокоилась — наверное, потому, что рядом был действительно взрослый человек, готовый за нее решать. Это еще вопрос, поступим ли мы так, как нам советуют; но мы не безразличны, нами занимаются — уже неплохо. Ей-то всегда казалось, что Игорь безнадежный инфантил, за то и любила, потому, если честно, и не торопилась сбегать к нему; вот оно как все оборачивается. — А если у тебя там семья?
— У эвакуаторов, Катя, семьи не бывает. Мы, если женимся, становимся профнепригодны. Начинаем жизнью дорожить, все такое.
— Значит, некоторые так одной командировкой и ограничиваются? Встретил, полюбил, увез?
— Совершенно верно. Эвакуатор ошибается один раз. Я вот ошибся, теперь буду, видимо, простым наблюдателем. Турдын-коол. Хрен меня, женатого, выпустят с альфы.
— М-да, — сказала Катька. — Ну ладно. Очень мне жаль, что я не курю.
— Да, конечно. Очень было бы эффектно выпустить дым вертикально вверх, поцеловать меня напоследок и гордо уйти умирать.
— Вот видишь, я тебя уже раздражаю.
— Дура и есть.
— Сколько лететь-то? — буднично спросила Катька.
— Восемь ваших часов где-то.
Помолчали.
— А возможен… возможен такой вариант, что я не пройду испытание, сделаю неправильный выбор, и ты меня разлюбишь?
— Такой вариант невозможен. Я буду тебя любить всю жизнь.
Он сказал это очень спокойно, без всякого пафоса, как о деле давно решенном и потому не стоящем обсуждения.
— Так. А могу я, допустим, мужу рассказать про это? Ему же, вероятно, надо подготовиться? И вполне возможно, что он не полетит без своей матери, которую обожает?
— Итого минус еще одно место, — сказал Игорь.
— Она худая.
— Хоть дистрофичная. У нас, знаешь, тоже планета не резиновая.
— Но мне рассказать ему?
— Не знаю, извини. Я эвакуатор, а не турдын-коол. Турдын-коол делает прогнозы, дает рекомендации, у него четыре высших образования и зарплата в десять зверьков. А я эвакуатор, низшая ступень в иерархии, ниже только президент, потому что от него вообще никакой пользы.
— А зачем он вам тогда?
— Ну как… положено. Не с нас началось, не нами и кончится.
— Игорь, — сказала Катька, заглядывая ему в глаза. — Ну а вот… если бы ты? Если бы тебя так? Ты поехал бы или нет? Если у тебя десять близких, а взять можно пять?
— Я тебе, Катя, скажу жестокую вещь, — ответил он спокойно. — У хорошего человека не бывает много близких. Он понимает, что ваш мир вещь ненадежная, и старается не заводить лишней родни, которая была бы слишком от него зависима. Зависимые нужны людям дурным, слабым, боящимся остаться с собой наедине. Приличные люди одиноки, им нужны, как правило, три-четыре человека.
— Ну правильно, у нас же тут ад. А у вас дивный новый мир, там можно иметь полон дом родни…
— У нас и того меньше, — сказал он. — Мы люди нормальные, самодостаточные. Если кто влюбился сильно, как я сейчас, — уже смотрят косо. Надо уметь обходиться, не порабощать, не нагружать собой. Тоже этика.
— Значит, три-четыре, — повторила Катька.
— Ну, пять максимум. Один или двое — те, кто дал тебе жизнь. Один — кого ты сильно любишь. И еще один или двое — те, кому дал жизнь ты.
— Послушай! Давай отправим их всех, а сами останемся?! — Эта мысль только что пришла Катьке в голову. — Давай, ей-Богу! Это же шикарный вариант! Представляешь, все любимые в безопасности. Все души милых на высоких звездах. Как хорошо, что нечего терять! Зато как нам будет отлично вдвоем! — Она даже вскочила. — Представляешь, все накроется. Нас двое, у нас последняя ночь. Ну чудесно же! Или ты не хочешь умирать вместе со мной?
— А тарелку муж поведет? — спросил Игорь.
Катька сникла.
— А это… а на автопилоте как-нибудь нельзя?
— Как-нибудь нельзя. Кать, я тебе все условия обрисовал уже несколько раз. Если остаемся, то остаемся все. Если летим, то летим всемером: я, ты плюс пятеро по твоему выбору. Дочка не считается, она как бы часть тебя. Дальше думай, ты человек взрослый.
— Значит, либо я приговариваю всех, либо спасаю семерых?
— Примерно так.
— Игорь! — Катька опять заревела. — Игорь, ну ты же умный… Тебе шестьдесят лет!
— Вот черт меня дернул тебе сказать. Да у нас живут по двести, я тебя младше на самом деле!
— Ох, ну что ты цепляешься! Скажи ты мне, что делать, я же сама не могу ничего, я со своей жизнью не могу разобраться, куда мне отвечать еще за пять!
— За шесть, — уточнил он. — Я тоже пока живой.
— И что мне делать? — простонала она совершенно по-детски.
— Я тебе сказал, — ответил он тихо. — Надо лететь. Иногда надо принимать решения. У вас очень много врут. Очень много сволочей, и они придумали всякие тормоза. Сами они, заметь, никогда их не придерживаются. Я вообще от вашей морали скоро всякие ориентиры потеряю. У нас никогда… у нас бы таких… Все ваши моралисты живут по одному принципу: нам можно все, а вам ничего. Если человек говорит про мораль — все, он мне ясен.
— Не будешь такого эвакуировать?
— Знаешь… вот честно, — он не на шутку разозлился. — Если бы я был не эвакуатор, а, допустим, гайдар — у нас так называют отдельных, особо ретивых… «а» — вообще звук агрессии, бардак, байрам, барабан… вот если бы я был гайдар, или даже гейдар, что означает уже крайнюю раскаленность, я бы все-таки поставил вопрос о нашем праве иногда вмешиваться. Некоторых я бы увозил, да. Но только для того, чтобы поместить в зоопарк. У нас огромный, вдесятеро больше вашего. «Тайна третьей планеты», можно сказать, sucks. Ты бы там неделю гуляла, там даже гостиница есть, чтобы подолгу жить и осматривать. Всякие есть экземпляры, вот моралистов я бы туда первыми. Особенно тех, которые за нашу и вашу свободу. Свобода у них на экспорт, это я сразу понял. Внутри у них такая несвобода, что не моги пописать без спросу. Ты думаешь, я там не крутился? Солнце мое, я столько здесь навидался, пока не встретил тебя! И еще, про мораль. Ты заметила — обязательно надо, чтобы кто-нибудь умер?! Спасение — аморально. Выжил — виноват. Когда после майского захвата двадцать человек уцелело — двадцать из девяноста! — ты помнишь, как одна сволочь в комьюнити писала: почему это, интересно, они живы? Может, переодетые спецназовцы? ФСБшные провокаторы? Тьфу, мразь! Гурулум, кундур! Тускупук…
— А ты, значит, гырылым, кындыр? Тыскыпык?
Он расхохотался.
— Повтори!
— Не смогу. А что?
— Ты знаешь, что ты сейчас сказала? Свежая пища, здоровый стул, чистое дыхание!
Катька, обессилев, прижалась к нему.
— Нет, конечно, я тебя не оставлю… Нет, нет, моя свежая пища…
— Мужу скажешь?
— Нет, какое… Ты понимаешь, я все-таки должна увидеть. Мне кажется, если я увижу, что-то решится само собой!
— Не думай, не решится.
— Почему? Почему ты так думаешь?!
— Потому что знаю. Я же ее видел, Кать. Я в ней каждый винт знаю. Она может, конечно, произвести впечатление. Но решать должна ты, серьезно.
— Хорошо. Когда мы едем?
— Электричка в десять тридцать, раньше они все мимо Тарасовки идут. Давай, что ли, на Курском вокзале — метро-то вряд ли откроют.
— Что мне наврать?
— Не знаю. Что угодно. Да и зачем врать? К десяти на работу…
