Алексей Иванов - Географ глобус пропил
— Не-е, все хотят с вами, потому что вы учитель клевый.
— Раздолбай я клевый, а учитель из меня — как из колбасы телескоп, — опять разливая вино, честно сообщил Служкин.
— У вас на уроках зыко: и побазарить можно, и приколоться… А на других уроках — только дернись. Вас и доводить-то неохота…
— Ну да. Вон Градусов как через силу старается — пот градом.
— Градусов — фигня. Зато к вам на урок, наоборот, двоечники идут, а отличники не хотят. Это потому что вы какой-то особенный учитель, не брынза, как Сушка или там немка…
— Вы Киру Валерьевну не трогайте, — обиделся Служкин. — Не доводите ее, она мне нравится.
— А мы видели, как вы с ней гуляли.
— Видели — так помалкивайте. Лучше вон про Градусова говорите…
Отцы понимающе заржали.
— Градусов пообещал вашего кота повесить за то, что вы ему двойку за первую четверть вывели.
— Пятерки, бывает, я ставлю зря, а двойки — нет. Пусть учит географию, дурак. Я, конечно, понимаю, что никому из вас эта география никуда не упирается, да и устаревает моментально… Однако надо. А Градусова я и сам повешу за… Ну, узнает, когда повешу.
— Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную.
— Ну-ка, отцы, давайте, наяривайте.
Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив старого шлягера «Миллион роз»:
Жил-был Географ один,Карту имел и глобус.Но он детей не любил,Тех, что не метили в вуз.
Он их чуханил всегда,Ставил им двойки за все,Был потому что глиста,Старый, вонючий козел…
Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы.
— А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете?
— Кто говорит?
— Машка Большакова из «А» класса, — сознался Овечкин.
— Спойте нам песню, — жалобно попросил Тютин.
— За мах, — согласился Служкин. — Я пьяный, мне по фиг.
Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно завопил на весь подъезд:
Когда к нам в Россию поляки пришли,Крестьяне, конечно, спужались.Нашелся предатель всей Русской земли,Ивашкой Сусаниным звали.
За литр самогону продался врагуИ тут же нажрался халявы.Решил провести иноземцев в МосквуИ лесом повел глухоманным.
Идут супостаты, не видно ни зги,И жрать захотелось до боли.И видят: Сусанин им пудрит мозги,Дорогу забыл алкоголик.
От литра Сусанин совсем окосел.Поляки совсем осерчали,Схватились за сабли и с криком «Пся крев!»На части его порубали.
Но выйти из леса уже не могли,Обратно дорога забыта.И, прокляв предателя Русской земли,Откинули дружно копыта.
От служкинских воплей в подъезд вышла Надя.
— Ты что, с ума сошел? — спросила она. — Молодые люди, как вам не стыдно пьянствовать с ним? Ладно — он, он ни трезвый, ни пьяный не соображает, что можно, а чего нельзя учителю. Но вы-то должны понимать, что можно, а чего нельзя ученикам!..
— Все-все, Надя, — торопливо поднялся Служкин. — Дома разберемся…— Он пошел вниз, оглянулся и подмигнул: — Спасибо, что поздравили, отцы. А сейчас мне задницу на британский флаг порвут. Пока!
— Нашел с кем дружить! — с невыразимым презрением сказала Надя в прихожей, запирая дверь.
— Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала, — мрачно отозвался Служкин.
Темная ночь
— Вовка, я с Шурупом домой пошла! — громко объявила Ветка. — Ты оставайся, если хочешь, а меня Витька проводит. Надя, отпустишь его?..
Надя фыркнула.
Шуруп был усталый и сонный, молчал, тяжело вздыхал. На улице Служкин взял его за руку. Тьма была прозрачной от свечения снега.
— Представляешь, Ветка, я недавно одной своей ученице рассказывал историю нашего выпускного романа, — неожиданно признался Служкин. — Приврал, конечно, с три короба… Она затащилась, а мне грустно стало. Давай как-нибудь съездим снова на ту пристань?
— Зачем в такую даль ехать, когда и дома можно?
— Дура ты, — огорчился Служкин.
Они по заснеженным тротуарам тихонько дошли до клуба, и тут Служкин обнаружил, что забыл дома сигареты.
— Блин, Ветка, — пробормотал он. — Можно я до киоска сгоняю?..
— Сгоняй, — согласилась Ветка. — Только не долго. Я жду тебя дома.
Служкин побежал по улице, оставив Ветку с Шурупом, обогнул здание клуба и углубился в парк, который все называли Грачевником. Фонари здесь не светили, и Служкин сбавил ход до шага. В Грачевнике стояла морозная, черная тишина, чуть приподнятая над землей белизною снега. Тучи над соснами размело ветром, и кроны казались голубыми, стеклянными. Дьявольское, инфернальное небо было как вспоротое брюхо, и зеленой электрической болью в нем горели звезды, как оборванные нервы. Служкин свернул с тропы и побрел по мелкой целине, задрав голову. Ноги вынесли его к старым качелям. В ночной ноябрьской жути качели выглядели как пыточный инструмент. Смахнув перчаткой снег с сиденья, Служкин взобрался на него и ухватился руками за длинные штанги, будто за веревки колоколов.
Качели заскрипели, поехав над землей. Служкин приседал, раскачиваясь всем телом и двигая качели. Полы его плаща зашелестели, разворачиваясь. Снег вокруг взвихрился, белым пуделем заметался вслед размахам. Служкин раскачивался все сильнее и сильнее, то взлетая лицом к небу, то всей грудью возносясь над землей, точно твердь его не притягивала, а отталкивала. Небосвод как гигантский искрящийся диск тоже зашатался на оси. Звезды пересыпались из стороны в сторону, оставляя светящиеся царапины. Со свистом и визгом ржавых шарниров Служкин носился в орбите качелей — искра жизни в маятнике вечного мирового времени. Разжав пальцы в верхней точке виража, он спрыгнул с качелей, пронесся над кустами как черная, страшная птица и рухнул в снег.
Кряхтя и охая, он поднялся и поковылял дальше. Опустевшие качели, качаясь по инерции, стонали посреди пустого ночного парка.
Служкин выбрался к автобусной остановке и прилип к киоску.
— Бутылку водки, и откройте сразу, — как пиво, заказал он.
Он сунул в окошко деньги и вытащил бутылку.
— Паленая? — спросил он и приложился к горлышку.
— Настоящая, — соврали из окошка. — Закусить надо?
— После первой не закусываю, — сказал Служкин и пошел прочь.
Возле подъезда Ветки он долго щурил глаза и считал пальцем окна. Свет у Ветки не горел. Ветка не дождалась его и легла спать.
В Веткином подъезде Служкин сел на лестницу и начал пить водку. Постепенно он опростал почти полбутылки. Сидеть ему надоело, он встал и пошел на улицу.
Потом началось что-то странное. Бутылка утерялась, зато откуда-то появились так и не купленные сигареты. Какая-то мелкая шпана за сигарету пыталась перетащить Служкина через какой-то бетонный забор, но так и не смогла. Потом Служкин умывался ледяной водой на ключике, чтобы привести себя в чувство. Потом у бани пил какой-то портвейн с каким-то подозрительным типом. Потом спал на скамейке. Потом на какой-то стройке свалился в котлован и долго блуждал впотьмах в недрах возведенного фундамента, пытаясь найти выход. Выбрался оттуда он грязный, как свинья, и почти сразу же рядом с ним остановился милицейский «уазик».
Служкин пришел в себя только в ярко освещенном помещении отделения милиции.
— Ой! — испуганно сказал он. — Где я? В вытрезвителе, что ли?..
— Сидеть! — заорал на него через стойку сержант.
Служкин присмирел, озираясь, и потрогал физиономию — цела ли? Из коридора напротив донесся рев и пьяный мат. Одна из дверей распахнулась, и наружу вывалился мужик в расстегнутой рубахе и трусах. Ему выкручивал руку второй милиционер.
— Хазин, помоги уложить! — закричал он.
— Убью, если пошевелишься! — пообещал сержант Служкину и с дубинкой побежал на помощь коллеге.
Едва оба милиционера заволокли мужика в комнату, Служкин метнулся к телефону на стойке и набрал номер Будкина.
— Будкин, это Служкин, — быстро сказал он. — Выручай, я в трезвяке!..
Вернулся сержант Хазин, сел, подозрительно ощупал Служкина взглядом и начал скучно допрашивать, записывая ответы. Изображая предупредительность, Служкин отвечал охотно и многословно, но все врал.
Минут через пятнадцать в отделение решительно вступил Будкин. Он уверенно пошагал сразу к стойке. Его расстегнутый плащ летел ему вслед страшно и грозно, как чапаевская бурка. Служкин дернулся навстречу Будкину, и Будкин одновременно с сержантом свирепо рявкнул:
— Сидеть!
— У вас, значит, этот голубь, — проговорил Будкин, по-хозяйски опираясь на стойку. — А я ищу его который час… Какие с ним будут формальности?
Не меньше получаса прошло, пока Будкин заполнял какие-то бланки и расплачивался. Наконец он грубо подхватил Служкина под мышку и потащил на выход, прошипев краем рта:
— Ногами скорее шевели, идиот!..
От милицейского подъезда они дунули к ближайшей подворотне.
