Андрей Астанин - Песни улетающих лун
Поднявшись на крыльцо Воркиного дома, Яков постучал в дверь.
Из дома не отзывались.
Шейнис стукнул погромче; спустившись с крыльца, побарабанил в окно. Он собирался уже уходить, когда в доме послышался шум шагов.
— Кого там черти носят, мать вашу разтак и разэтак? — сонным голосом спросил из-за дверей Алесь Ворка. Яков не отзывался, и голос Алеся зазвучал злее: — Кто там, я спрашиваю!
Наконец, дверь отворилась, и из хаты высунулась рыжая всклокоченная голова.
— Вам кого?! — и вдруг тон Ворки решительно переменился. — Товарищ Шейнис, Яков Львович, извиняйте, не узнал вас… Сколько лет, сколько зим! Входите, входите!
Яков вошел в хату; резкий запах спирта тут же шибанул ему в нос. Алесь стоял всклокоченный и небритый, с опухшими веками и сонным вмятинами под глазами. Через какое-то время Шейнис заметил, что на месте левой руки у Ворки — обрубок.
— Давно прибыли, Яков Львович? — запинаясь, спросил Алесь. — Мда… а я тут не один как бы… Но это мы в минуту поправим. Сейчас я и на стол соображу что-нибудь…
— Успокойся, — поморщился Шейнис. В голосе Ворки он различил с тоскою те же нотки, что и у Супрона Тасевича: жалостливые. — Где Малюго? Он мне нужен.
— А, это конечно, это всегда пожалуйста. Он у меня в сельсовете заперт. Ключи вот висят… Черт, где ключи-то? Мда, ключи… Поля! — позвал он громко. — Ключи от правления не видела?
— Вот они. — Дверь из комнаты приоткрылась, и оттуда наполовину высунулась голая бабенка со связкой ключей в руке. — Здрасьте, — даже не удостоив Якова взглядом, поздоровалась она небрежно и нагло и, сунув Алесю связку, спокойно закрыла за собой дверь.
— Ить, курва бесстыжая, — с притворным осуждением покачал головой Алесь. В пьяных глазах его, впрочем, мелькнула веселая искорка.
Он сунул ключи в карман; ловко орудуя правой рукой и обрубком, заправил в штаны рубаху, снял с гвоздя в стене фартоватый городской пиджачок.
— Идемте, Яков Львович, — сказал он, выходя на крыльцо. — Будет вам сейчас ваш Малюго.
— Да уж, — с напускным оживлением заговорил Ворка, как только они спустились с крыльца. — Берегли мы для вас Степку. Всю войну его за собой таскали. Он даже бежать не пытался, такой трусливый. Всё ваше приказание выполняли.
Шейнис, глядя себе под ноги, заметил своим обычным угрюмым тоном:
— Я ничего не приказывал.
— Как же? — изумился Алесь. — А Блажевич нам говорил: Яков Львович, если Малюго ему не доставите, семь шкур с каждого спустит.
— Я ничего не приказывал, — повторил Шейнис. — Что Блажевич был в партизанах, я и услышал-то недавно.
Ворка остановился; потер лоб ладонью.
— Вот так дела… Погодите. А семью вашу зачем же Сергей пытался… — Он оборвал резко; помолчав немного, тихо добавил: — Значит, это он по своему почину…
Они, уже молча, подошли к сельсовету. В коридоре Ворка снял тяжелый замок, закрывавший одну из комнат, открыл обитую жестью дверь.
Маленький человек вскочил со скамейки, испуганно уставился на вошедших. Лицо его перекосилось и мертвенно побелело: Степка узнал Якова Шейниса.
— Ну, Степан Игнатыч, — объявил Ворка, опуская глаза и пытаясь придать голосу подобающую суровость. — Вот ты и дождался.
— Всё, давай ключи и иди.
Ворка, виновато взглянув на Шейниса, протянул ему связку; беспомощно хлопнув себя по штанине, вышел из комнаты.
Ветер на улице подействовал на него расслабляюще: губы его задрожали, он забормотал что-то себе под нос — и потом вдруг заплакал почти по-детски: даже не пытаясь сдерживать слезы. Так, всхлипывая, как маленький, вытирая кулаком щеки и нос, он и добрел до дома, где ждали его еще не начатый штоф горилки, казан вареной картошки, остатки домашнего хлеба и наглые кошачьи глаза щедрой на ласки Полины.
4Они молча стояли друг перед другом: широкоплечий брюнет-генерал и маленький человек с бледным и изможденным лицом.
Степка дрожал всем телом.
А в глазах Якова неожиданно потемнело, с потолка крупными хлопьями посыпался снег, спину обжег холодом ветер, — и вот уже вместо исчезнувшего Малюго по комнате поплыли безлюдные улицы странного города, глядящий с жадным вниманием старик в роговых очках и лежащий на красном от крови снегу труп …
Глава четвертая. Дррох, или блокадные сны Якова Шейниса
1Первой же зимой в поселение магорда вошел голод.
Морозы стояли жгучие; в лесу ледяными ветрами осыпало с деревьев снег. По ночам вокруг луны горели радужные круги. Волки и рыси в одиночку и по-двое переходили Орлогу; выглядывая из камышей, вдыхали жилые запахи.
Игры голода и луны будили в животных ужас. Рыси урчали жалобно, тыкались мордами в снег; волки задирали узкие морды к небу, и вскоре тоскливый вой — сначала низкий, словно ворчание, потом все выше, выше, пронзительней — доходил до спящих людей… Один раз охотники выследили и подстрелили рысь, — сразу же, как по команде, хищники перестали посещать камыши, и лишь иногда со стороны реки доносились вдруг протяжные волчьи стоны, да еще пару раз ночные дозорные, не скрывая испуга, рассказывали, как к ним выходили из леса обросшие волосами люди; глядя на поднятые луки и на огни факелов, скрипели зубами от страха и неуемной злобы…
Наконец, когда кроме заячьих лапок для амулетов ничего съестного уже не осталось, Волк, собрав еще способных держаться на ногах мужчин, повел их вглубь леса.
Когда они вышли, солнце только что встало над миром холодным багровым шаром. От него на землю вязко текли лучи; густые, как мед, они застывали в воздухе и примерзали к стволам деревьев. В реве ветра слышались то плач, то обрывки смеха. При приближении людей лес загудел с угрозой и по снегу побежала тень птицы. Лунь сделал в воздухе круг и вдруг, превратившись в ворону, сел на сосновую ветку, уставился на охотников насмешливыми глазами.
Вскоре из-за елей выбежала цепочка круглых следов; петляя между деревьями, она поднималась по косогору. Магорда взяли несколько в сторону, и теперь не сходили с этого следа: лисы знали лучше людей, где меньше снега.
Лес продолжал разворачивать перед ними свиток своих видений.
Охотники не прошли и двухсот шагов, когда из-за пня, заложив назад уши, выскочил заяц; приготовился снова прыгнуть — и, не успев, превратился в заметенную снегом кочку. За кочкой тут же поднялись обращенные в статуи кусты можжевельника, за ними мешанина сосен и елей. А след тянулся все дальше и дальше по раскинутой белой кошме; он вывел людей в лощину, потом повел полем вдоль низкорослого верболаза, затем опять берегом и снова — лесом.
Только на следующий день, когда лисий след оборвался внезапно, как будто оставившее его животное растворилось в воздухе, охотники поняли, что духи водили их за нос. Они стояли на окаймленной синеватыми елями, заросшей камышами проплешине. Ели глядели на них в равнодушном безмолвии; у самой верхушки ближайшего дерева светились, как золотые шары, две шишки. Снег здесь был рыхлым и наверху почти не держался: под ногами было болото…
Вождь повернулся к охотникам. Замерзшие, качающиеся от голода и холода люди смотрели на него испуганно и уныло, уже угадывая его дальнейший приказ и лишь глазами умоляя не отдавать его.
Волк, опустив взгляд, решался. Тихо пробормотал что-то, потом, выхватив из ножен, поднял над головой Меч. Покорные его воле, готовые к смерти магорда опустились лицами в снег; крикнув печально, слетела с еловой ветки и закружилась над ними какая-то красно-синяя птичка.…
И тогда вождь увидел сына. Волчонок вышел из-за ближайшей ели, маленькими черными глазками нацелился в глаза отца.
Несколько секунд колдун стоял молча, опустив Меч, не двигаясь с места и ощущая только, как страх разрывает на части сердце. “Сейчас я умру, — решил он. — Волчонок пришел встретить меня и увести в страну мертвых”.
Затем он сделал неуверенный шаг к сыну, потом другой, третий… — Волчонок отступил на три шага. Волк, ничего не видя, кроме странного блеска в глазах ребенка, пошел быстрее; так же поступил и Волчонок; затем они побежали. За спиною колдун слышал крики и шум множества ног: охотники, поднявшись с земли, бежали за ними.
Утопая в снегу, Волк пересек еловую рощицу и, выбежав на прогалину с очень редкими, тонкими елками, обнаружил, что сын исчез. Пялясь по сторонам, он перешагнул через выворотень, и вдруг нога его провалилась всей голенью в пустоту. Снег и стылые веточки посыпались в образовавшуюся дыру; там, под самой пяткой вождя, кто-то зашевелился…
Волк поспешно выдернул из дыры ногу; отступив на пару шагов, выкинул перед собой Меч Мохту. Из пустоты какое-то время слышался тихий шорох…, и вдруг над выворотнем показалась темно-бурая голова.
