Марианна Грубер - В Замок

— Нет, — сказала Фрида. Она встала, чтобы подбросить дров в печку, и похлопала себя руками по плечам. Ей было холодно, холод был внутри, в ней самой, так показалось К., сам он, вообще очень чувствительный к холоду, сейчас не мерз. Конечно, помещение с высокими потолками было нелегко натопить, но от печки шло приятное тепло, и дров было достаточно.

Словно прочитав его мысли, Фрида сказала:

— Дров достаточно, — и сунула в печку полено. Потом она снова уселась на полу и потерла озябшие руки. Лишь теперь К. заметил, какая глубокая тишина наполняла все пространство. Слышалось лишь слабое потрескивание огня и его собственное дыхание, но не дыхание Фриды. Всякое слово будет лишним, подумал К., лишним, как в те заполненные молчанием вечера, что укрывались разговорами, точно маской, давние вечера в том месте, которое кто-то другой называл его домом. Свистящий шепот и невнятное бормотание тех далеких вечеров, пронизанных то выкрикиваемыми, то безмолвными упреками, целью которых была окончательное, на все времена, отторжение К.

— Фрида, — сказал он, — Фрида... Я должен узнать, что там наверху, хотя речь вовсе не об этом Замке. Один раз, один-единственный раз кто-то должен мне ответить.

Она молча подняла на него пустые глаза с покрасневшими от усталости веками.

— Лучше бы ты перестал задавать свои вопросы, — наконец сказала она, — и сосредоточился на тех пунктах, которые упомянуты в протоколе Замка. Все, что нам надо знать, указано Замком, а все прочее, каким бы важным это тебе ни казалось, не имеет значения. А что касается ответов, ты сам должен их дать. Ответы — в твоих воспоминаниях.

— Да, — ответил К. — Пожалуй, это правильно: никаких вопросов, никаких ответов, жизнь течет равномерным потоком, как время. Она себе течет и течет, и все в порядке, пока течение не остановится. Я бы с великой радостью перестал задавать вопросы и делал бы то, что от меня требуют, будь я уверен лишь в одном-единственном.

— В чем же?

— Что все происходило в действительности, что все, о чем в Деревне говорят без умолку, было правдой. Мне мало слов и деклараций, я должен убедиться: то, что считают существующим, действительно, реально существует.

Фрида переменила положение, стараясь устроиться так, чтобы можно было долгое время сидеть не шевелясь, поджала ноги и расправила юбку на коленях, из-под нее были видны только ее щиколотки и носки туфель.

— Во всем, что ты говоришь, отзывается твоя досада на Деревню. За что же ты на нас сердишься? — Фрида задумчиво теребила цепочку на своей шее, до сих пор К. ни разу не видел на ней этого украшения. Он попытался незаметно разглядеть подвеску в виде медальона, но пальцы Фриды, перебиравшие цепочку, мешали, то ли случайно, то ли намеренно. Возможно, подарок Иеремии или — как знать? — Кламма. — За что ты держишь зло на Деревню? — снова спросила Фрида, однако, по-видимому, не ожидала ответа.

К. по-прежнему пытался разглядеть медальон.

— За то, что Деревня позволяет себя морочить, а это значит, что и сама она косвенным образом совершает обман.

— Обман? — в испуге подавшись вперед, Фрида выпустила медальон, тот закачался на цепочке, и К. разглядел на портрете в медальоне женское лицо. — Кто же обманывает Деревню? Уж не думаешь ли ты, что ее обманывает Замок? — Фрида снова сделала движение, которое К. подметил еще утром, — прижала ко рту ладони, как будто даже возглас, подтверждавший то, что она услышала слова К., уже был проступком.

— Фрида! — К. наклонился, отвел ее руку от рта, взял и другую руку, но Фрида была вне себя от страха и все сильнее и сильнее качала головой, как будто кто-то тряс ее за плечи. Она тяжело дышала и вдруг закатила глаза, К. испугался — вдруг с ней случится приступ удушья — так сильно она задыхалась.

— Я не должна не только слушать, — даже допускать подобные речи. Твои мысли могут погубить все, в чем состоит жизнь людей, — наконец с мучительным трудом, задыхаясь, сказала она. — Никто не сделал тебе ничего плохого. Тебя никто сюда не звал, ты явился незваным! Незваным! Незваным! — Она повторила это несколько раз, и К. показалось, что он слышит эхо.

— Незваные многие среди нас... — Он отпустил ее руки, встал, отошел в сторону и дождался, пока Фрида успокоилась. — Я не буду ни о чем спрашивать, раз это так сильно волнует тебя, вообще ничего не буду говорить, — пожалуй, это лучше, потому что всякий раз, что бы я ни сказал, ты приходишь в растерянность или обижаешься.

Фрида обеими руками уперлась в пол. Дышала она тяжело, но уже немного успокоилась.

— Если я растеряна, то лишь оттого, что ты изменился, ты теперь совсем другой, не тот, каким я тебя помню. Я совсем, совсем ничего не понимаю, когда пытаюсь разобраться в твоих мыслях.

— Да, терпеливый рохля, голодающий, несчастный чужак, которого можно прогнать с порога пинком, посмел дать волю гневу. На него глазеют, а он не опускает глаз, смотрит в упор на любопытных. Из-за этого люди краснеют от стыда. Вот и ты стыдишься.

Она покачала головой:

— Нет. Мне страшно.

— Итак, больше никаких вопросов.

Она опять покачала головой:

— Как же не задавать вопросов? — Она уже вполне овладела собой. — Ты хочешь вернуть свои воспоминания, значит, надо спрашивать.

— Если эти воспоминания — мои.

— Спрашивай. Я теперь буду держать себя в руках. Постараюсь не огорчать тебя, но и ты не сердись, если я не смогу дать ответ. А я наверняка не смогу. — Она сжала губы, и возле них появилась резкая складка, и от этого при тусклом свете керосиновой лампы Фрида стала казаться старше своих лет. К. посмотрел на нее неприязненно: неужели он, как говорили, неужели эту женщину он желал и она была его возлюбленной? Но все же Фрида в эту минуту показалась К. трогательной, он почувствовал, что его тянет к ней. Чтобы отвлечься, он принялся разглядывать убогий гимнастический зал, насколько позволял тусклый и сумрачный свет, облупившуюся краску стен, грязные доски пола. Впереди, против двери, стояли стол Учительницы, несколько обшарпанных спортивных снарядов. А больше ничего. Как можно проводить здесь занятия, осталось загадкой. Впрочем, кто знает, может быть, столы и стулья находятся в другой комнате школы, которую Учитель, прежде чем уйти, неизвестно по каким соображениям запер на ключ, он ведь и дровяной сарай закрыл.

— Что мы, собственно, делали, когда оставались одни? — спросил К., нарушив долгое молчание, гнетущее, почти невыносимое. — Я хочу сказать, что мы делали, после того как я прогнал помощников, по вечерам, когда Учитель, Учительница и дети уходили из школы, а я нигде не бродил.

Фрида сказала, после увольнения помощников они в известном смысле никогда не оставались наедине, — она теперь совершенно успокоилась и снова стала прежней Фридой, сдержанной и уверенной в себе, заботившейся о нем женщиной, рядом с которой он чувствовал себя глупцом.

— С нами всегда был третий, Кламм, — неважно, если его присутствие не было материальным. Ты говорил о нем непрерывно. А если не произносил имени Кламма, то говорил о Замке, выходит, опять-таки о Кламме. Как же я тогда хотела быть вдвоем с тобой, по-настоящему вдвоем! Была готова уйти отсюда. Любую чужбину и любые невзгоды чужбины вынесла бы радостно, если бы только осталась наконец вдвоем с тобой.

— А что же Кламм? — спросил К.

— Вот видишь, опять происходит то же самое, — сказала Фрида. — Мы с тобой вдвоем, а ты спрашиваешь о Кламме. Мне хоть бы слово сказал, до моей тоски тебе дела нет, а я ведь призналась в ней.

— По-видимому, Кламм играл важную роль в моих пропавших воспоминаниях, — холодно ответил К. — Поэтому нет ничего странного в том, что я о нем спрашиваю. А ты точно знаешь, что я и раньше серьезно интересовался этим человеком?

— Еще бы! — воскликнула Фрида.

— Ну да, — К. начал размышлять вслух. — Вполне вероятно. Кламм снился мне, и это, наверное, что-то значит, хотя и не удается выяснить, какой тут смысл. Впрочем, то, что ты сейчас рассказала, можно истолковать и по-другому. В том смысле, что я не упоминал о Замке, который служит как бы представителем Кламма, а как раз наоборот, говорил о Кламме, видя в нем представителя Замка.

— Ну конечно, Кламм — представитель Замка, хотя и не единственный. Не вижу разницы, — Фрида недоумевала.

— Разница огромная! — возразил К. — Тот человек, о котором ты все время говоришь, за кого все время принимаешь меня, тот К. просто не мог иначе, ему необходимо было говорить о Кламме, когда он имел в виду Замок, потому что Кламм реально существовал. Кламм был материальным, у него было тело, которое можно видеть, голос, который раздавался, когда он звал. А вот слово «Замок», напротив, обозначает очень многое, как видимое, так и незримое. И потом, Фрида, из всего, что известно, можно сделать вывод, что тот, другой, человек, тот К., произнося имя Кламма, чего-то ждал от тебя, с одной стороны, как от бывшей любовницы Кламма, и при этом интересовался твоей косвенной связью с Замком, да-да, этого нельзя отрицать, а с другой стороны, потому что он познакомился с тобой как раз из-за Кламма, Замка и всего, что имело к ним отношение. Но в то же время тот К. только Фриду называл просто по имени, и для него только она была реальна.