Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)
Лев уже вторую ночь мостился на диванчике в кухне. Длинное его тело недоумевало: для кого построены такие кухни? Лев пытался сократиться, под разными углами укладывая больную ногу. А когда-то – после удачной охоты – на сутки отключался, и теща каждый раз говорила: «Спит крепко – хоть яйца ему мой».
Жене Люсе (Пупику) он месяц тому назад оставил квартиру. Точнее, жене и своему приятелю Саше, который в общем-то спас Леву.
– Александр-освободитель ты мой! – выдохнул тогда Лева.
А когда-то жена… а тогда-то Лев – журналист обкомовской газеты и участник краснобоярских охот. Люся любила дичь, которую он приносил. Но однажды его судьба решила измениться. На охоте медведя подняли из берлоги, а он, как какой-то диссидент, возмутился: «Ни за что не сдамся коммунистам!» – и заломал Льва.
Порой Лев тосковал по ушедшему здоровью, но если бы вместе с могучим телом вернулась его прежняя жизнь, то, пожалуй, лучше так, как случилось.
Люся (Пупик) и такого его приняла – инвалида, только иногда говорила, когда был совсем край терпению:
– Жаль, что мишка перепутал тебя с первым секретарем обкома!
– Я ему не успел документы показать, – стойко отшучивался Лев.
Все бы можно было стерпеть, если бы он не стал мешать проституткам заниматься своим делом. Люся (Пупик) начинала каждый скандал со страшного далека. Например:
– Гумилев говорил Ахматовой: «Аня, если я когда-нибудь начну пасти народы – отрави меня». А ты паси народы, но без меня.
– Ну, Пупик, Пупичек, остановись.
– Дон Кихот нашелся, МЧС! Библиотека по закону – наша общая. Зачем ты продал альбом Дали? О ребенке вообще не думаешь.
Их ребенок – замужем в Питере, поэтому не участвовал в беспощадной семейной разборке. А Лев с каждым словом жены удалялся навсегда от когтей Люси (Пупика), но они вытягивались хитрым образом до горизонта.
– Ну и иди к своим злоебучим магдалинам! – закруглила семейную схватку Люся (Пупик).
И он пошел. На улице Ленина стояла Валентина, которая появилась совсем недавно. Она делала первые шаги в древнем занятии и голосовала. Машина затормозила резко и всю ее окатила из лужи. Валентина отбросила пропитанную грязью сигарету, заплакала и начала оттирать первым снегом пальто. Мужик вышел из машины и стал ей помогать. Тощими руками Валентина толкнула его изо всех сил, но он в общем даже и не пошатнулся. Она сама отскочила рикошетом и пошла искать место, где нет луж, где ее опять подберет первый попавшийся.
Лева решил: вот сейчас и время, и место подойти, она будет слушать, есть у нее, остались крошки гордости, чувство непотери себя. Он подошел и только открыл рот, как она ему прямо обратно в рот вогнала его слова (струей терпкого мата). Ну, пока с ней все, заход сделаем еще через неделю.
Но вряд ли будет удачным и следующий разговор. Валентина сама рассказывала, как в их деревне учительница говорила в духе крепостного права: «Тургенев были хороший писатель».
И в очередной раз Лев встретил качка ростом ему по желудок, с буквально квадратными скулами. Он вздувал дополнительные углы под глазами и говорил:
– Если тебе женщину хочется, мы тебе по доброй душе ее и так дадим! Скучняк-то сгоним с лица! Зачем притворяться и уговаривать их идти в хорошую голодную жизнь? Отстань от наших девочек!
А девочки горько усмехались:
– Ромыч нас никому не отдаст – стена!
С лица дядьки Левки (так его здесь называли) они снимали такую информацию: этот крышелет-крышеход – единственный, кто хочет их передвинуть на более безопасное место. Но мало ли кто и чего хочет! Где эти безопасные места-то? А ведь он трех уже уговорил! Аня с легкого ума пошла работать в кафе, Фая и Лада, тоже с большого ума, – на рынок, где получают всего пять уев в день. Лев платит за комнату, в которой все трое живут.
Ну и что вышло? Анька без сапог, хотя уже конец сентября, а Файка так занята занятухой, что нет времени вылечить зуб, глотает анальгин и ходит с флюсом… Того не понимают, три каскадные дуры, что нужно здесь лет десять пахать, подкопить денег, а потом – иди себе в большую жизнь!
Все Нели-Насти-Наташи стали ему сочувствовать две недели тому назад: известные ребята, видимо посланные квадратным качком, побили Льва, и с тех пор он не только приволакивает ногу, но и ходит с палочкой. Но все равно ходит и разговаривает с ними. Уговаривает. Сутенеры больше пока не бьют, и не потому, что убедились в его несгибаемости, а просто подсчитали: коэффициент этой болтовни мал, пусть его. У них в очереди стоит полно девок из деревень.
Но тут милиционеры ему сказали: у нас здесь все схвачено, не лезь не в свое дело. И девушки начали ему говорить, а сквозь накрашенную красоту их просвечивал натуральный ужас: да не связывайся с ментами, они еще хуже наших пастухов, мы милицию тоже обслуживаем, черные субботы это называется.
Да, некоторые милиционеры стали здорово походить на преступников, с кем поведешься… Но фагоциты тоже иногда начинают пожирать здоровые клетки организма, а не больные. Менты не хуже и не лучше других. Мент – он и есть мент обыкновенный, ментос вульгарис…
Лев увидел: две дворничихи закидывают лопатами мусор в машину с высокими бортами. Как же у них вечером будут болеть руки! Как же это у нас получается: равенство выражается таким образом, что у женщин отваливаются руки.
Когда Наташу он позвал на работу в соцзащиту, она громко захохотала: «Счас! Побежали босиком, пока дождик без гвоздей?»
А Настя таинственно затянулась сигаретой и рассказала:
– В Древней Греции гетеры носили сандалии, на подошвах которых зеркально было вытиснено: «Иди за мной». Представляете? Идет, а на пыли оттиски: «Иди за мной». Красота!
– Это были не гетеры, – объяснял Лев. – Настоящие гетеры никого не искали, к ним сами приходили: философы, поэты, атлеты…
– А у нас тоже попадаются всякие интересные люди! К одному села в машину, а он привез меня знаешь куда? На ракетную шахту! – В голосе Насти были словно подснежники, но уже современные подснежники, которых все боятся, потому что там – клещи кровопийные. – А другой кормил окрошкой, которая была сделана… на шампанском! Вот.
– Ты бы лучше нам помог, – трезво обратилась ко Льву Оля, юная щучка такая, – профсоюз организовать. Пора отчислять на пенсию. Тогда бы эти коты только полетели у нас! Они ведь с нами как разговаривают: «Ты слушай меня, курица потная!»
– Наши сестры… на Западе… имеют… права, – неуверенно сказала Неля, у которой была особая органика: она говорила по четыре слова в час.
В общем, только журналисты поддерживали Леву, может, по старой дружбе. Но статьи – это хорошо, а деньги за них они получали сами. А Лев Львович во бы то ни стало решил купить Ане сапоги! Что из маминой квартиры еще можно нечувствительно продать? Валерия Валерьевна с утра, не предчувствуя убытка, в своей комнате вела телефонную беседу с подругой из Усть-Качки:
– Маша! Витамины им сама будешь давать, как приедешь. Я при встрече тебе расскажу, сколько тут проблем навалилось. Кыш с колен! Это цесарки с тобой хотят поговорить… Маша, ну что тут сделаешь: он не понимает, что древнейшая профессия потому и называется так, что она – навсегда! Левушка весь в отца. Романтик, мягко говоря.
– Мама, прошу тебя: не надо! – вошел и сказал Лев Львович.
– Если бы твой отец был умным, он никогда бы не застрелился из-за того, что его исключили из партии!
– Ну верил человек в рай на земле… Как папа мне говорил: «Когда я вижу красные руки женщины, такую нежность чувствую к ним ко всем». А еще он говорил, что, работая в облисполкоме, дает и дает квартиры матерям-одиночкам, но не может всем женщинам вернуть белые руки. Но в будущем-то, восклицал он, при коммунизме, красных рук не будет!
– Вот тебе и руки женские! Если бы он не раздавал квартиры, оставлял часть для своих комуняк, его бы не выгнали из КПСС, он бы не застрелился, а мне бы не пришлось выйти замуж за другого такого же умника, этого Сарынина, который спился буквально за десять лет!
Тут за Сарынина вступился его сын Вован, и спор стал разрастаться во все стороны. Только цесарки сохраняли оптимизм в любой ситуации: много ели, кокетливо вскрикивали и абсолютно никого не осуждали. Мама, Валерия Валерьевна, не то чтобы осуждала сыновей, она просто недоумевала: как же так случилось, что дети были такими, а стали вдруг другими. Ей уже за семьдесят, поэтому привыкать нелегко.
Хотя была у Валерии Валерьевны и университетская широта взглядов (проработала всю жизнь преподавателем английского), и врожденная доброта. Лев бы вообще ничего не имел против цесарок, если б они так не загадили альбом с открытками о войне 1812 года. С помощью «Фэйри» придется оттирать.
– Слушай, ты что, хочешь продать альбом? И так уже все размаркеданил.
– Могу продать пианино, если ты не против, мама.
– Ты что! Это же пианино! Я в нем – внизу – храню обувь. Привычка. Ты знаешь, что такое старость? Старость – это привычка к привычкам.
