Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое
Часто Гобоист днем, дождавшись Елену все в том же условленном месте, где и встретились впервые, у поворота с трассы к его жилью, садился за руль ее машины, вез подругу в монастырь и там заходил в приземистую и душную церковь времен еще Алексея Михайловича и коротко молился. Елена была некрещеная, топталась в монастырском дворе и получала в награду за ожидание гжельский кувшинчик или чашу из церковной лавки, – как многие интеллигентки ее поколения, она когда-то собирала гжель, чего несколько стеснялась; а там они катили в азербайджанский ресторанчик в Городке с прекрасными, всегда свежими и нежными шашлыками и потом занимались любовью в машине, завернув в глухую аллею парка, разбитого вокруг ближайшего санатория, всегда пустовавшего. Эти неудобства их не смущали: похоже, оба чувствовали себя помолодевшими, веселились, как юные влюбленные, – много смеялись, бросались друг в друга снежками и говорили, говорили, не умолкая.
Иногда Гобоист раздумывал над тем, что в его возрасте такую влюбленность, такую повседневную тягу и нежность может разбудить только юность, только молодая прелесть. Но он всегда с молоденькими любовницами страшно скучал, и им бывали скучны его разглагольствования, здесь Анна была права: они еще не умели слушать, и он всегда предпочитал более зрелых дам.
Любой психоаналитик сказал бы, что он ищет материнского участия. Сказал бы тем увереннее, если бы знал анамнез Гобоиста в этой области: мать была всегда влюблена в отца на самый кошачий манер, сыном не занималась и, кажется, тяготилась им. Когда отец умер -
Косте было двадцать, – у него с матерью сложились не то чтобы неприязненные, но отчужденные отношения, и они ухитрялись, живя под одной крышей, неделями не встречаться, разве что мимоходом на кухне…
Все так, но Елена, хрупкая и восхищенная, определенно в матери Гобоисту не годилась. И сам Гобоист к ней испытывал помимо прочего -своего рода отцовские чувства. Особенно беззащитна и доверчива она бывала, когда хоть чуть пьянела, и Гобоисту приходилось следить, чтобы она не перебрала, отодвигая от нее бутылку. Но поскольку он сам много пил, то подчас забывал свой коньяк с вечера на столе в столовой, и Елена, спустившись рано утром, когда еще едва светало, вниз, так и не возвращалась. Он ждал ее в остывающей постели, за занавеской на стеклах – морозный узор, не выдерживал, вылезал из-под одеяла, в тапочках и пижаме шел за ней, чувствуя, как холоден пол, и обнаруживал Елену свернувшейся в гостиной на диване, почти голую, дрожащую, в беспамятстве. И его бутылка оказывалась до дна допита, а ей при ее миниатюрности, он давно заметил, категорически нельзя было пить крепких напитков… Не говоря уж о том, что сам он не позволял себе даже рюмки до часа дня – разве что каплю коньяка в утренний кофе, – а она бывала подчас пьяна уже на рассвете. Дело осложнялось еще и тем, что она пила лошадиные дозы снотворного, утверждая, что иначе не может уснуть…
И вот однажды, когда он заявился к Елене в гости, стал на кухне вынимать из пакета гостинцы, среди которых было и красное вино для Елены, и коньяк для него самого, а потом постучал в дверь дочери, держа коробку с печеньем наперевес, – Елена вышла гулять со своей псой, – Сашута встала на пороге, оглядела разложенное на кухне угощение и зло, и как-то отчаянно сказала:
– Вы что, не видите, что мама очень больна!
Конечно, он Елене этот разговор – точнее, эту реплику ее дочери – не пересказывал. Но Елена то ли сама подметила какую-то жалобную тревогу в глазах любовника, то ли у нее был разговор с дочерью, -дочь и с ней бывала груба, что не на шутку, до бледности и кусания губ, расстраивало мать, – но только в какой-то вечер она неожиданно расплакалась у него на груди, повторяя она меня не любит, не любит… Гобоист перепугался, он никогда не видел ее слез.
4В то воскресенье, в двадцатых числах декабря, кажется, он ночевал в городе: теперь он оставался иногда, если на следующее утро у него были дела, – зимой утомительно ездить туда-сюда по покрытой мокрой наледью трассе. Да и Анны по большей части не бывало дома. Она после годового простоя, связанного с крахом ХиДа, во время коего деньги на хозяйство и содержание машины ей давал муж, вспомнила каких-то давних знакомых и через них нанялась на вполне пристойно оплачиваемую работу – менеджером по рекламе. Фирма называлась не менее поэтично, чем у Хельги, и тоже по-птичьи – "Альбатрос": контора была совместной, открытой, думается, в Москве нашими бывшими соотечественниками, и специализировалась на спекуляции вышедшей в тираж на Западе бытовой техникой. В квартире – не прошло месяца с начала работы Анны на новом месте службы – поменялся пылесос, появилась сушилка для посуды, но главное – у Анны вдруг объявились в обилии какие-то новые подруги, все сплошь дамы небедные, завелись массаж, сауна, ванны под ультрафиолетом, косметички, к тому же раз месяца в три Анна теперь отправлялась деньков на восемь на моря и острова. А если уж она была на родине, то появлялась дома не раньше десяти и тут же оправлялась в спальню.
А утром уходила, когда муж еще дрых в своей берлоге.
По негласному договору, Елена по выходным никогда не звонила. Но тут часов в одиннадцать утра в воскресенье раздался звонок. Как назло как раз накануне Анна прибыла со своих Сейшел или Канар. Она и взяла трубку.
– Тебя. Что, новенькую завел?.. И тоже, судя по голосу, не первой свежести. Ты некрофил?
Он подошел к телефону. Женский голос был незнаком и ему.
– Кто это говорит?
– Я соседка Елены. Она очень просит вас срочно приехать!
– С ней все в порядке? – спросил он, похолодев.
После паузы голос сказал неопределенно:
– Не совсем…
– Это куда это ты собрался в воскресение поутру? – прошипела Анна -ей явно нравилось, что есть подходящий повод для вполне скла2дного компактного скандала: она же была лишена этого удовольствия больше десяти дней.
– Срочно надо… Владик… администратор, – неразборчиво что-то придумывал на ходу Гобоист, удивляясь самому себе – зачем он старается лгать – и пытаясь обогнуть Анну, стоявшую в дверях.
– Сначала врать научись!
Он оттолкнул ее и выскочил на площадку. Она орала ему вслед с ненавистью:
– Думаешь, у тебя все есть – жена, любовница, дача, квартира в центре?!. Думаешь, умеешь устроиться?.. Смотри, пробросаешься!
Кажется, она мне завидует, мелькнуло у него в голове, и он сам немало изумился своей догадке. Взвинченный, с дрожащими руками, поймал такси и через двадцать минут – воскресение, пробок не было -был у дома Елены.
Ему открыла дочь. Молча пропустила в квартиру. Не снимая дубленку, он шагнул в комнату. Елена лежала в постели с закрытыми глазами, цветом лица сливаясь с подушкой. В сгиб левой обнаженной до плеча руки была вколота капельница. У изголовья сидела медсестра и читала маленькую книжку формата покетбук, наверное – дамский роман.
– Что случилось? – спросил Гобоист у дочери, которая остановилась в проеме двери.
– Запой, – пожала та плечами и удалилась.
– Ты здесь? – тихо произнесла Елена, не открывая глаз.
– Я здесь, здесь, – говорил он, торопясь и неловко снимая шубу.
Тут лицо Елены сморщилось и из глаз потекли слезы.
– Что такое, что такое? – лепетал Гобоист, наклоняясь.
– Не надо, – сказала медсестра, не отрываясь от книги. – Сядьте там.
– Да что же случилось?! – вскрикнул он, но отодвинулся от постели.
– Алкогольная интоксикация плюс повышенная доза снотворного.
– Костя, милый, не отдавай меня им! – вскрикнула Елена. – Они хотят меня забрать, они хотят меня запрятать…
Она было попыталась привстать на подушке и потянуться к нему, но сестра ловким движением вернула ее маленькое тело на место. Посмотрела на часы и привычным жестом выдернула катетер, приложив на ранку ватку и укрепив вату пластырем.
– Держите так, правая рука согнута! – велела она Елене.
Та послушно стала держать руку, не спуская отчаянных глаз с Гобоиста. И он, глядя то на худую и бледную эту, будто надломленную руку, то в ее лицо без кровинки, испытывал невероятную нежность и пугающее чувство жалости: вряд ли в своей жизни он когда-нибудь кому-либо так сострадал – разве что самому себе в детстве. И его сердце – в прямом, физиологическом смысле – потяжелело, в левой стороне груди пробежала, как искра, быстрая боль, стало не хватать воздуха, и на мгновение сильно закружилась голова. Он даже покачнулся…
Через четверть часа приехала "скорая помощь". Елену на носилках -она лежала смирно, не открывая глаз, скорее всего очень ослабла, а может быть, была без сознания – перенесли в машину. Гобоиста туда, естественно, не посадили. Но врач сказал:
– Можете позвонить в приемный покой Склифа. Завтра утром…
Утром в понедельник он поехал в больницу сам. К нему спустился усталый молодой человек в белом халате.
– Мы сделали ей переливание крови. Физиологический раствор.
