Алексей Олин - Иисус говорит - Peace!
– О! Стиль – гранж!
– Чего? Я просто вторые джинсы вчера грязью заляпал…
– А о чем ваша повесть?
– Все о том же. Любовь, ненависть, жизнь, смерть, дружба, предательство…
– Какие проблемы волнуют современного автора?
– Семейные.
– Насколько автобиографичные ваши произведения?
– Я автобиографий не пишу.
– А ради чего вы пишете?
– Ради денег, – сказал парень и, круто развернувшись, пошел к барной стойке.
Я наполнил стопку. Парень протянул руку.
…Стопку утащила прямо из-под носа чья-то другая рука.
– Блядство, – пробормотал парень.
Я повернул голову. Водку уносил в неизвестном направлении какой-то известный режиссер. Не помню фамилии. Он носил сразу двое очков: на глазах и на лбу. Наверное, у него очень плохо со зрением.
Я наполнил другую. Парень того заслуживал.
Улучив момент (когда алкоголь и закуски почти иссякли и народ стал расходиться), я выбрался подышать декабрьским воздухом на крыльцо театра. Напарник справлялся.
– Привет, – обратился ко мне стройный мальчик с растрепанной челкой и в узких штанишках. – Дай закурить!
– Не курю.
– Жаль… меня Саша зовут.
– Ты гей, что ли? – довольно грубо спросил я.
– А что, – испугался мальчик, – так заметно?
– Заметно.
Рядом группа изрядно датых прогрессивных авторов утешала плачущую девушку-писательницу, которой, видимо, не слишком повезло в конкурсе. Выведывали номер телефона, поили вином и норовили успокоительно погладить ниже спины.
Девушка явно была не в себе. Всхлипывала:
– Да я… да они там все…
– Как считаешь, вот это ей сейчас нужно? – спросил у меня Саша.
Я покачал головой.
– И я того же мнения, – сказал он и, бесцеремонно растолкав прогрессивную группу, заголосил: – Дорогая-милая, мы с тобой щас идем в туалет, да? – Девушка не возражала. – Расступитесь, молодые люди, нечего глазеть! – заключил Саша и поволок ее в традиционное женское укрытие.
Маневр удался. Я подумал, что Саша – хороший человек и ничего что гей.
Главное, что не пидарас…
А на следующий день я получил расчет и решил поехать домой, навестить родителей. Москва меня уже порядком заколебала.
У входа в метро отирались Шарики в ожидании куска «особой краковской». Бродили страшные бомжи. Висели красочные оптимистичные плакаты.
До поезда оставалось девять часов. Я почесал в затылке, вздохнул и поехал смотреть памятник Пушкину. А кого тут еще смотреть?
Памятник охраняли пузатые милиционеры. Они курсировали от Александра Сергеевича до биотуалета и обратно. Пушкин был зеленого цвета, и на голове его сидел голубь. Птица гордо надулась, взлетев на такую высоту.
Наглядевшись на великого поэта, зашел в кофе-хауз. Заказал чашечку кофе. Так и сидел с этой чашечкой до вечера. Заняв диванчик в углу, раскрыл ноутбук и стал раскладывать «косынку». Затем почитал с экрана Маркеса: «Полковнику никто не пишет». Признанный шедевр не вдохновил. Я решил, что перечитаю его лет через тридцать…
Я что-то совсем не понимал ни литераторов, ни высокую литературу.
В начале десятого прибыл на Ленинградский вокзал. Там было холодно.
В зале ожидания по соседству оказалась компания из трех пожилых рыбаков в пыжиковых шапках. Я так и не въехал: с рыбалки они едут или на рыбалку?!
Раскрыл журнал «Смена», но содержание статьи не отпечатывалось в мозгу.
Первый дышал с характерными хрипами. Точно – астматик. Он то и дело открывал свой рыбацкий ящик, доставал термос с розочкой на боку и, налив что-то горячее в колпачок (держал его только большим и указательным пальцами), прихлебывал маленькими аккуратными глоточками. Его удочки – с самодельными пробковыми рукоятками.
Второй, в камуфляжном ватнике, толстый и краснощекий, без конца балагурил.
Крышка его ящика была обита коричневым дерматином, под которым угадывалась поролоновая прослойка. Пухлые пальцы ковыряли пластмассовую ручку пешни: капли воды срывались с острия на пол, образуя лужицу.
Третий рыбак, худой и морщинистый, с крайне озабоченным видом рассматривал носы своих прорезиненных сапог.
– Ты их кремом помажь, – советовал балагур.
– Мазал уже… все равно трескаются, падлы!
– И тяжелые небось?
– Тяжелые… и стоят нормально…
– Я если б чуни такие обул, ваще, – хрипло рассмеялся первый, обладатель невразумительной обуви (как с плакатов по ОБЖ, посвященных химзащите), – то и с места бы не сдвинулся…
– Епты! Валенки с галошами – хорошо! – сказал балагур.
– Это если, ваще, ручной валки, – ответил первый.
– Трескаются… падлы! – повторял третий. – Трескаются…
– Так вот оно и есть, ваще! – посочувствовал первый и снова потянулся к термосу. – Бывает, что компонента не хватает какого-нибудь, вот и трескаются!.. Химия, ваще!
Только сейчас, думая об этом, я понял, что жизнь и литература – это совсем разные вещи. Вот и все. Не надо их смешивать. Бурда получится.
Ты либо пишешь, либо живешь.
А тогда я просто схватил бэг и сбежал по лестнице. Какая там платформа-то?!
Закололся с непривычки, пока бежал…
– До Новгорода этот? – спросил, доставая из кармана билет и паспорт.
Проводница кивнула. Я поднялся по ступенькам.
В вагоне было тепло. А мой сосед по купе листал Библию.
22
На стене во дворе белой краской было написано: ИИСУС ГОВОРИТ…
А чуть ниже выцарапан пацифик. Символ мира.
А ведь Иисус правда говорил peace: типа занимайтесь любовью, а не войной.
У меня с Иисусом мало общего. У всех нас с ним мало общего.
Как-то рылся в электронных библиотеках. В разделе – религия. Зацепило название: «Евангелие от Фомы». Автор – Иуда Дидим Фома Неверующий, тот самый, кто не поверил сначала в воскрешение Иисуса, а потом погиб от меча в Индии. Я клюнул на приложение: евангелие детства. В предисловии говорилось, что сочинение явно сфабрикованное, написанное «по заказу слушателей». Оно достаточно широко распространилось во втором веке нашей эры, через сто с лишним лет после убийства Христа. Когда домыслы уже оказывались сильнее любой правды.
Стал читать.
Образ мальчика Иисуса старательно подгонялся под образ Иисуса взрослого. Исходя из сочинения, мальчик, уже владеющий Словом, не был таким уж паинькой. Презирал правила и религиозные установки. И использовал данную ему силу не только для оживления глиняных воробьев по субботам. С легкостью калечил людей, которые были ему не по нраву. Будучи слишком разумным, естественно, ставил себя выше многих. В зависимости от настроения мог совершить великое чудо или убить Словом толкнувшего его сверстника. Акцент на таком поведении юного «бога» Фомой (если писал он) не ставился. Наверное, сей парадокс не волновал древнего автора.
Внятных комментариев видных ученых по этому поводу – не было…
А что же могло произойти с этим парнем в следующие пятнадцать лет? Почему перестал эгоистично тратить силу и открыл сердце всем? Что заставило этого удивительного человека взять на себя все грехи мира? Неужели можно настолько возлюбить каждого из живущих?! А если Иисус не был тем изначальным идеалом, если он успел за те годы сделать нечто по-настоящему плохое? Может быть, совершил чудовищное преступление и не понес заслуженного наказания? Может, терзало нестерпимое чувство вины?
Что-то кардинально изменило его. Знать бы, что именно…
Дальше по списку воткнули молитву апостола Павла. Имя Павел означает в переводе с латыни «маленький, незначительный». Имя молитве соответствовало – Павел явно мечтал увеличить собственную значимость: дай, дай, дай мне! – требовал он от Бога.
Его четырнадцать фанатичных посланий легли в канон. Церковные догмы.
По-моему, Павлик ни х… не понял. Вот уж точно – игра в испорченный телефон…
…Я сидел во дворе на скамейке и горевал. Лучше бы вообще не приходил в себя. После того, как меня вырубили огромный кусок штукатурки и крюк, упавшие на темечко.
Чужой голос принадлежал хозяйке. Я даже не стал пытаться убедить ее в том, что не являюсь самоубийцей. Она бы все равно не поверила. Да и какая разница? Она поставила ультиматум: чтоб в два дня покинул комнату. Я и покинул. Кожаный браслет Курта, кажется, забыл на подоконнике… еще нечаянно разбил ноутбук.
Накануне выезда позвонила Алла Селипердова и сказала, что мой новый текст не отвечает указанным требованиям. Что у меня плохо с чувством юмора.
Ладно хоть аванс не нужно возвращать.
Все утро гулял по улицам. Заглянул на Некрасова. Красные шторы таинственного окна при свете дня были раздернуты. Толстая некрасивая женщина мыла окна.
На газонах вылезала трава. Жизнь в городе шла своим чередом. По Дворцовой гуляли Петр Первый и Екатерина. Я нашел вход в Эрмитаж. А в Фонтанке качались на маленьких волнах, созданных туристическими катерами, красивые чайки.
