Дмитрий Березин - Пару штрихов тому назад
– Никогда больше не спрашивай меня о том, что ты видел, – умоляюще сказал Франсис, отдавая наполовину опорожненный кувшин в руки Художника. – Мне стоит очень больших сил преодолевать этот страх, делать это не только для себя, но и для других, и ты теперь в их числе. И сколь часто это ни происходило бы, я все равно боюсь.
– Чего ты боишься? – с недоверием спросил Художник. Ему вдруг показалось, что старик прикидывается, ловко имитирует свой испуг и страх. Но эту мысль он в себе тщательно подавил.
– Я ничего не боюсь, и меня страшит именно это, – немного погодя уже совершенно спокойно сказал старик, поднялся, взял из рук удивленного Художника кувшин, шаркающей походкой вышел на середину центрального помещения замка. Осторожно, словно боясь оступиться и разбить, он поставил кувшин на стол. Художник воспользовался ситуацией, нагнулся к сверткам и развернул тонкую белоснежную ткань на том, что заинтересовал его больше всего. С белоснежного полотна на него смотрела небольшая головка деревенского сыра. Художник почувствовал его тонкий аромат – аромат свежего молока с резкой, бьющей в нос легкой кислинкой и грибными нотками.
«Сыр? Откуда он здесь? Впрочем, как и хлеб. И после этого старик пытается меня в чем-то убедить? Это все обман, этого на самом деле нет. Просто нужно сосредоточиться и…»
– Идем, – почти приказал старик, – Туда, наверх. Хотя, помоги, давай-ка хлеб сюда, на стол, потом его спрячем, это нам на неделю. И сыр, ты наверняка его уже рассмотрел, пока я отвернулся. Что ж, его тоже на стол.
Художник повиновался, перенес все свертки на стол, и когда настало время спросить, куда старик хотел направиться, он сам скомандовал:
– Наверх.
Библиотека уже не казалась Художнику такой уж огромной. Первое впечатление прошло, удивление уступило место осмыслению. Он больше не рвался к корешкам, не норовил раскрыть первую же попавшуюся книгу, чтобы, как он думал, раскрыть все здешние секреты. Франсис без сомнения хотел ему что-то рассказать. Он не стал бы выдумывать такую церемонию, стараться нагнать пафоса: даже того времени, что Художник провел в замке, хватило, чтобы понять характеры и склонности его обитателей.
Старик указал рукой на два деревянных кресла. Они сели друг напротив друга и молчали. Старик полагал, что Художник начнет его расспрашивать и рассказ построится сам собой, с того места, с которого и должен построиться. В свою очередь Художник не знал, с чего начать. Происходило слишком много всего – и обо всем этом он хотел и должен был спросить. Но к чему расспросы, когда одно только построение вопроса – это уже попытка что-то понять и в чем-то разобраться. А за все время пребывания в замке ни одна такая попытка Художника не заканчивалась удачно – вдруг появлялись возмущения, обиды, граничащие с обвинением. А он всего лишь хотел знать, где он, что с ним, и есть ли возможность выбраться, хоть малейшая – Художник был готов на все.
– Да, это все мой груз, тяжкий, который нести только мне, – неожиданно начал Франсис. – Я рассказал тебе не все. Прости меня. Сейчас это уже можно сделать, ты, надеюсь, многое осмыслил. А тогда, поначалу, просто наделал бы глупостей, как их чуть не наделал я сам, когда сюда попал. Да и остальные были к этому близки, и если бы я их вовремя не остановил, случилось бы страшное.
– Ты о той женщине, Франсис? Кто она? Одна из них?
– Да, одна из них? – грустно ответил старик. – Из ведьм.
– Но ты же говорил, что они готовы нас убить, мы прятались от них. А получается, что одна из них нас спасает, приносит еду. Но ведь они найдут и ее, убьют, а потом доберутся и до нас, до тебя, старик!
Франсис покачал головой. Спинка деревянного кресла, в котором он сидел, заскрипела.
– Это была сделка. Расскажу тебе сейчас, как все было. Лукас прав, ты совсем не умеешь терпеть, выдерживать паузу, делать выводы. Ты просто хочешь слышать все, как есть. Вот и будешь знать теперь, что я обманул короля. Я велел сжечь не всех ведьм. Одна из них умоляла меня пощадить ее дочь. Это услышали другие и тоже стали умолять. Они говорили: «Вы хороший человек, мы это видим. Пощадите ее дочь, уж она-то королю точно зла не делала и вам никогда не сделает. А мы отплатим». Я тогда рассмеялся и спросил, чем же они могут мне отплатить, если король мне обещал такие богатства, что им даже и не снились. Времени было мало, нас могли услышать другие. Что-то прозвенело во мне, я вдруг подумал, что неспроста все они так загорелись идеей пощады для этой, по сути, еще сопливой девчонки. Я развязал веревку, которой были связаны ее руки, приказал ждать темноты, а сам ушел. Утром того самого дня девочки среди ведьм отыскать уже не могли. Мои люди подумали, что обознались, так как ведьм было очень много. И только я знал, что произошло на самом деле.
– И теперь ее мать… – начал Художник.
– Как же тебе хочется забежать вперед! Да, с того момента, как я очутился здесь, она приносит мне еду. По мере того, как ко мне присоединились остальные, а теперь и ты, еды требуется все больше, все закономерно. Противоречивое чувство, когда тебе помогают те, кого ты лишил жизни собственным приказом, исполнением королевской прихоти. А она покорно приносит все больше, и больше, и больше.
– А что остальные ведьмы, не видят этого? Раз они хотят нас убить, то должны были убить и ее, тем самым лишив нас пропитания, возможности жить, бороться.
– Жизнь ничему не научила тебя, друг мой, – заметил Франсис. – Да, остальные знают. Но они ее не осуждают. Это ее плата за жизнь дочери и она эту плату исправно вносит. Она тоже хочет убить нас, ненавидя, как и все. Но не может этого сделать, потому что она поклялась, что отплатит за жизнь дочери. Скорее они сами ее убили бы, если бы она нарушила слово.
– Почему? Я не понимаю.
– Ты еще многого не понимаешь. Сегодня во сне ты должен вернуться назад, туда, откуда ты. Это будет лишь во сне, такое будет случаться часто, пока есть картина, и пока ты не решил, где ты остаешься.
– Ты утверждаешь, что у меня есть выбор? – воскликнул Художник. – Почему ты не намекнул на это раньше? Все говорил о безысходности, о том, что мне гнить здесь вечно. А тут, видите ли, появился выбор. И отчего же ты сам не воспользовался своим выбором? Не покинул это темное место, где даже солнце не светит и вокруг одни могилы и мертвый лес?
Возникла пауза. Тишина давила еще сильнее, чем спор или даже ругань. Тишина была неистовой. Стоило замолчать, еще какое-то время из-под сводов замка возвращалось эхо. А потом – ни звука. Художник боялся этой тишины. Там, внизу, шепот Лукаса и остальных не давал утонуть в безмолвии, потеряться, забыть, что вокруг что-то есть, есть люди. Старик почувствовал свое превосходство. За столетия он привык к тишине и не боялся ее. Напротив, любое ее нарушение заставляло его насторожиться. Он сидел напротив Художника и смотрел, ждал, что, несмотря на обиду, он вот-вот заговорит, переведет тему разговора. Но, увидев, как сильно нахмурился Художник и, понимая, что кипит у него внутри, решил первым заговорить сам.
– Я воспользовался возможностью выбрать между собой и своими сыновьями и предпочел остаться здесь, чем подвергнуть тому же самому их. Тем более, ты понимаешь, что я чувствовал тогда.
– Понимаю, – пробурчал Художник и снова нахмурился. – Мне тоже предстоит выбор?
– Предстоит, – не отрывая от него взгляда, ответил Франсис.
– И как мне нужно поступить?
– Это уже решать тебе, я боюсь что-то советовать. Это твоя жизнь, у тебя еще есть шанс вернуться, но этот шанс стоит слишком дорого, чтобы им воспользоваться.
– Каким бы дорогим он ни был… – Художник попытался взвесить все за и против, но почти сразу замолчал: Франсис посмотрел на него так, как будто он уже совершил предательство, хотя ничего еще не сделал и даже не собирался.
На лестнице послышались шорохи, затем показался Лукас.
– Ты принес хлеб, Франсис. Мы готовы начать трапезу, ждем тебя, – он посмотрел на Художника. – И тебя тоже ждем. Пища скудная, зато вкушать ее, думая о чем-то настоящем, так радостно, что ни на что не хочется променять.
– Подожди, Лукас, не торопись, – Франсис взмахнул рукой. – Уходи и дай нам немного времени, совсем немного. Потом мы к вам присоединимся. Я очень устал, мне нужно отдохнуть, но не закончить этот разговор я не могу.
Лукас стоял на лестнице, не поднимаясь в библиотеку, и ждал. Ждал и Франсис. Они встретились глазами, и Лукас понял, что от него требуют. Он поспешно удалился. Скрипнула лестница – и снова стало тихо.
– Даже не думай, дорогой друг, – старик понизил голос, стараясь, чтобы там, внизу, его точно не было слышно. – Ты предашь сам себя. Да, у тебя будет этот шанс. Но это всего-навсего проявление справедливости по отношению к тебе, чтобы ты не уповал потом на судьбу за невозможность что-то поменять, сделать не так. Но ты так не сделаешь, вот увидишь. Как бы это ни было тяжело.
