Дмитрий Березин - Пару штрихов тому назад
Подглядывание за подобным было противно самой сущности Художника. Он искренне считал, что самое сокровенное должно происходить без посторонних, без постороннего взгляда, без тревоги и тем более без осуждения с чьей-либо стороны. Но когда Художник уже было, решил отойти к остальным или вернуться наверх, чтобы не мешать, случилось нечто непостижимое. Старик протянул руки в окошко и принялся доставать оттуда свертки: нечто, с трудом проходившее через узкий ход, было завернуто в грубую серую ткань. И это нечто, судя по всему, было совсем не тяжелым, потому что старик не прилагал особых усилий, чтобы вытащить свертки из окошка и положить тут же на пол возле себя.
Но самое интересное было впереди: старик вытащил уже пять или шесть свертков, все они с величайшей осторожностью были аккуратно разложены вокруг. Наконец, старик снова нагнулся к окошку и что-то в него прошептал, на этот раз куда более возбужденно, чем до этого. Он даже принялся размахивать руками.
«Там, по ту сторону стены, определенно кто-то есть. Только кто? Ты странный незнакомец, твое мне имя неизвестно, лишь только знаю время, место, где вдруг мы свиделись с тобой…»
Художник с трудом сдерживал себя – оно и понятно. Старик всячески пытался убедить его в том, что никаких контактов с внешним миром у них нет, что нужно забыть о том, что было там и оставить все попытки выбраться наружу. Он даже мысленно рассмеялся. Неужели его, наивного, так искусно все то время, что он здесь, водили за нос? Хотя, как долго он уже в замке? Сколько прошло дней? Два, три, четыре? Или всего несколько часов, за которые успело произойти, наверное, больше, чем за добрую половину размеренной и лишенной потрясений жизни Художника?
И когда Художник уже был готов выйти из укрытия, подойти к старику и как следует встряхнуть его за плечо, Франсис вновь протянул руки в окно и вытащил из него еще один сверток. Благодаря задравшемуся наверх уголку ткани свертка Художник, наконец, сумел разглядеть его содержимое. Он ясно различил край, свежую, слегка подгоревшую корочку хлеба.
– Но как… – вырвалось у Художника.
Старик слегка отпрянул от ниши – и вслед за этим из нее показались руки, худые, с бледными тонкими, даже изящными пальцами.
«Женщина, это женщина!», – с удивлением подметил Художник.
Женские руки сжимали небольшой сверток. На этот раз его содержимое скрывала не грубая серая ткань, а ослепительно белое полотно. Франсис покачал головой, словно пытаясь отказаться от неожиданно нагрянувшего подарка. Но руки безмолвно настаивали. Они слегка покачивались, что означало «Бери, не сомневайся», либо же «Бери сейчас же, у нас мало времени, за нами следят». Эти нервные движения возымели свое: нехотя Франсис принял из рук сверток, и они тот час же скрылись в нише. Что-то щелкнуло, затем глухо ударило. Ниша была закрыта снаружи. А старик так и стоял на четвереньках, держа в руках небольшой сверток. Теперь он снова стал похож на послушника, возносящего свои молитвы невидимому образу, начертанному на каменной плите – одной из сотен и тысяч складывавших замок.
Пара секунд – и Художник был возле него.
– Кто это был? – Художник опустил руку на плечо старику, чего тот явно не ожидал, а потому вздрогнул. – Сейчас же объясни мне! Ты же говорил, что там нет никого, только ведьмы, которые грозятся нас всех убить! Говори!
Старик по-прежнему стоял на четвереньках и, судя по всему, не собирался подниматься. Он даже не вздрагивал.
– Старик! Ты слышишь меня? – Художник нагнулся к нему. – Что с тобой?
Художник увидел бледное лицо и закатившиеся глаза. Пока он соображал, что следует предпринять – и снова, как и во всякий опасный момент, рядом оказался Лукас: он явно приглядывал, чтобы Художник не натворил глупостей, и даже не пытался это как-либо скрыть. И сейчас, несмотря на все старания вникнуть и понять – очередная глупость.
– Видишь, ему плохо, – пробурчал Лукас. – Уйди, уйди сейчас же и не возвращайся! Ты никак не хочешь, не желаешь ничего понимать. Ты делаешь вид, что стараешься вникнуть, приобщиться, быть с нами. А сам ежеминутно, даже ежесекундно думаешь о том, как бы улизнуть, сбежать, не считаясь с последствиями!
Старик захрипел и сник вниз. Художник, наконец, отпустил его плечо, но тотчас же схватился за него снова, чтобы Франсис не упал: он продолжал стоять на четвереньках, медленно молча покачиваясь из стороны в сторону.
– Убирайся! – глаза Лукаса наливались кровью. – Смотри, что ты наделал! От тебя одни сложности, одни беспокойства.
– Довольно, – в разговор вмешался еще один из обитателей замка, его голос был на редкость неприятен и резал слух. Художник говорил с ним лишь однажды, когда тот поведал ему свою историю, из которой следовало, что это был нищий художник, за пригоршню мелочи писавший портреты на большом рынке в центре какого-то города. – И ты, Лукас, неужели ты не сжалишься над ним? Если он чего-то не понимает, то почему не можешь понять ты?
– Сжалиться надо мной? – улыбнулся Художник.
– Да, над тобой. Принеси воды, Франсису нужно отдышаться.
– А где я возьму воду? Мы же заперты в замке! – Художник почувствовал, что Лукас отталкивает его и сам держит старика, а потому попятился назад.
– Заперты! Я не знаю, где вы берете воду.
Художника охватило волнение. Что он сделал не так на этот раз? Неужели старику стало не по себе именно из-за него, из-за его подглядывания? И кто была та женщина? Они снова остались втроем – он, Лукас и старик. Тот, с неприятным голосом, поспешил удалиться, очевидно, решив, что его присутствие излишне и у него есть куда более насущные заботы.
– Вода там, где мы прятались, под землей. Там стоит кувшин, ты его не мог не заметить, неси его сюда, – Лукас хоть и старался сдерживать себя в разговоре, пребывал в ярости. – И не пытайся убедить меня в том, что Франсис тебе об этом не рассказывал. Ну, поскорее!
Только в этот момент Художник заметил, что остальные отвлеклись от своих тайных бесед и поглощены происходящим. Художник чувствовал на себе их взгляды. Они сидели на скамьях и смотрели в его сторону. Лунный свет освещал их лица – они были неподвижны, на них не дрогнул ни один мускул, словно ничего удивительного в поведении новенького и в плохом самочувствии Франсиса они не видели.
Снова дальний угол замка, каменная плита, темный ход вниз, ступени, на которых в любую минуту можно поскользнуться и сорваться вниз. И щемящее чувство того, что это происходит не с ним, что это всего-навсего кошмарный сон – а если и не кошмарный, то нездоровый, навеянный высокой температурой, забытьем, какими-то сильнодействующими таблетками, парами растворителя для красок или чем-то другим, противоестественным. Художник снова сбился со счета, хотя отвлекаться на него в то время, когда его с водой ждет старик, было неразумно.
Вот и подземелье, тесная клетушка с вырывавшимся откуда-то сбоку тонким лучом лунного света.
– Где же этот кувшин с водой? – спросил сам у себя Художник и тотчас же ответил, – ага, как интересно получается, а я ведь не заметил его, когда мы здесь сидели и ждали, когда уйдут они. А, может, его и не было? Значит, вот почему так пахнет сыростью.
Небольшой глиняный кувшин стоял у выступа в стене. В кладке в одном из камней виднелась трещина, из которой в кувшин медленно падали капли воды. Бросившись к воде, Художник ударился головой о низкий потолок, и чуть было не разбил ногой другой кувшин, почти такой же, но пустой, стоявший в нескольких шагах от первого.
– Очевидно, оставлен про запас, – решил Художник и поставил его вместо того, что был уже у него в руках.
Дорога назад с заполненным до краев водой кувшином была не из легких. В полнейшей темноте, скользя по ступенькам, Художник пробирался по лестнице, словно крот. Малейшая неосторожность – и кувшин с драгоценной водой полетел бы вниз. Тогда еще долго пришлось бы ждать, пока наполнится тот, второй, что был оставлен внизу под выступом. Добравшись, в конце концов, до твердого пола, протянув руку и поставив на него кувшин, Художник вздохнул с облегчением.
Когда он вернулся в противоположный угол замка, Лукаса там уже не было. Старик сидел на полу, прислонившись к стене, а вокруг него лежали нетронутыми и даже не сдвинутыми с места те самые свертки. Художник передал кувшин в дрожавшие руки старика. Он принялся жадно пить воду, делая большие глотки и изредка издавая стоны.
– Никогда больше не спрашивай меня о том, что ты видел, – умоляюще сказал Франсис, отдавая наполовину опорожненный кувшин в руки Художника. – Мне стоит очень больших сил преодолевать этот страх, делать это не только для себя, но и для других, и ты теперь в их числе. И сколь часто это ни происходило бы, я все равно боюсь.
