Пер Энквист - Визит лейб-медика
Гора была покрыта лесом, это была природная гора, обработанная человеком и в то же время сохранившая свое естественное состояние.
Мягкие, напоминающие ущелья долины. Террасы. Лес. Совершенная природа, созданная и управляемая человеком, и вместе с тем — свобода и необузданность. С вершины горы видно было далеко. Видно было и то, что смог сотворить человек: умелое воспроизведение дикой природы.
Гора имела выход в парк. Дикое в рукотворном. Это была просветительская мечта о владычестве и — свобода.
В одной из складок Горы, в лощине когда-то обнаружили две очень старых хижины. Возможно, это были жилища крестьян или, — что казалось более предпочтительным, — пастухов.
Одну из этих хижин отреставрировали, и по совершенно особому поводу.
В 1762 году Руссо отправился в эмиграцию, после того как парижский парламент соизволил приказать палачу сжечь его «Эмиля».
Он искал себе прибежища в разных местах Европы, и владелец Ашеберга — граф Рантцау, бывший уже человеком старым, но всю свою жизнь тяготевший к радикальным идеям, пригласил преследуемого там поселиться. В его распоряжение собирались предоставить хижину на Горе, он смог бы там жить; вероятно, предполагалось, что в примитивных условиях, рядом с природой, которую он так превозносил и к которой мечтал вернуться, великий философ сможет продолжить свое великое литературное творчество, и что его жизненные потребности и образ мыслей смогут в этом случае счастливым образом совпасть.
С этой же целью возле хижины устроили «капустный огород».
Здесь он мог бы выращивать свою капусту, возделывать сад. Было ли обустройство капустного огорода связано с известным выражением о человеке, который, «забросив политику, преспокойно выращивает свою капусту», неизвестно. Но, в любом случае, капустный огород был приготовлен. И графу, наверняка, была известна «Новая Элоиза» и пассаж, звучавший так: «Природа бежит от исхоженных мест; свое истинное очарование она открывает на горных вершинах, в лесных чащах, на необитаемых островах. Тот, кто любит природу и не имеет возможности посетить ее в отдалении, вынужден воздействовать на нее силой, заставлять приближаться; сделать же это никогда не удается без определенной меры иллюзии».
Ашебергский парк был иллюзией естественного состояния природы.
Однако Руссо так и не приехал в Ашеберг, но его имя мистическим образом связалось с ашебергским парком и снискало последнему славу среди почитателей природы и свободы. Ашебергский парк занял место среди знаменитых «сентиментальных мест» Европы. Предназначавшийся Руссо «крестьянский дом» стал неким прибежищем; хижина в лощине и со временем все более запущенный капустный огород сделались достойными посещения. И дело тут едва ли было в доме пастуха, скорее, в необходимости культового места для интеллектуалов на их пути от увлечения природой к просвещению. Стены, двери и подоконники были расписаны изящными французскими и немецкими поэтическими цитатами, стихами поэтов-современников, но также и Ювенала.
Отец Кристиана, Фредерик V, тоже предпринял восхождение к хижине Руссо. После этого Гору стали называть «Кёнигсберг» — «Королевская гора».
К этому времени хижина сделалась неким святым местом для датских и немецких просветителей. Они собирались в поместье Ашеберг, поднимались к хижине Руссо и там беседовали о великих идеях своего времени. Их звали Алефельд и Беркентин, Шак Карл Рантцау, фон Фалькенскьольд, Клод Луи де Сен-Жермен, Ульрих Адольф Гольштейн и Эневольд Бранд[15]. Они считали себя просветителями.
Одного из них звали Струэнсе.
Здесь, в этой хижине, он много позже прочтет королеве Дании Каролине Матильде отрывок из «Нравоучительных мыслей» Хольберга.
Повстречался он с ней в Альтоне. Это известно.
Струэнсе видел Каролину Матильду, когда она прибыла в Альтону на пути к своему бракосочетанию, и заметил, что она была заплаканной.
Она же не видела Струэнсе. Он был в толпе. Они стояли в одной комнате. Она его не видела. Казалось, что в то время его не видел никто, описывают его лишь немногие. Он был любезен и молчалив. Он был выше среднего роста, блондин, с красивым ртом и здоровыми зубами. Его современник отмечал, что он среди первых стал пользоваться зубной пастой.
И больше почти ничего. Ревердиль, еще летом 1767 года встретившийся с ним в Гольштейне, отмечает лишь, что юный немецкий врач Струэнсе держал себя тактично и ненавязчиво.
Повторим: молодой, молчаливый, умеющий слушать.
2
Через три недели после того, как король Кристиан VII принял решение о поездке в Европу, граф Рантцау по поручению датского правительства посетил в Альтоне немецкого врача Иоганна Фридриха Струэнсе, чтобы предложить ему стать лейб-медиком короля.
Они хорошо знали друг друга. Они провели много недель в Ашеберге. Они поднимались к хижине Руссо. Они входили в «круг».
Рантцау гораздо старше. Струэнсе еще молод.
В то время Струэнсе жил в маленькой квартире на углу Папагойенштрассе и Райхштрассе, но в тот день, когда пришло предложение, он, как обычно, посещал больных. Рантцау не без труда нашел его в одной из лачуг альтонских трущоб, где он делал кровопускание местным детям.
Рантцау без обиняков изложил свое дело, и Струэнсе сразу же и без колебаний отказался.
Он счел предложение неинтересным.
Он как раз закончил пускать кровь у вдовы с тремя детьми. Он, казалось, пребывал в хорошем настроении, но совершенно не заинтересовался. «Нет, — сказал он, — это меня не интересует». Затем он собрал свои инструменты, с улыбкой потрепал по голове всех троих ребятишек, принял благодарность хозяйки и согласился на ее предложение выпить вместе с высоким гостем по стакану вина на кухне.
Пол на кухне был земляным, а детей тут же удалили.
Граф Рантцау терпеливо ждал.
— Ты сентиментален, друг мой, — сказал он. — Святой Франциск среди бедняков Альтоны. Но подумай о том, что ты — просветитель. Ты должен смотреть далеко вперед. Сейчас ты видишь только находящихся перед тобой людей, но раскрой глаза пошире. Посмотри дальше. Ты — одна из самых светлых голов, встретившихся мне, тебя ждет великое призвание. Ты не можешь отказаться от этого предложения. Больные есть повсюду. Весь Копенгаген болен.
На это Струэнсе ничего не ответил, только улыбнулся.
— Тебе следует ставить перед собой более важные задачи. Лейб-медик короля может обрести влияние. Ты сможешь воплотить свои теории… в жизнь. В жизнь.
Никакого ответа.
— Зачем же тогда я столь многому тебя научил? — продолжал Рантцау уже сердитым голосом. — Эти беседы! Эти штудии! Почему одни лишь теории? Почему бы действительно не сделать что-нибудь? Что-нибудь… настоящее?
На это Струэнсе отреагировал и, после недолгого молчания, очень тихо, но отчетливо заговорил о своей жизни.
Его явно задело выражение «что-нибудь настоящее».
Он был любезен, но с оттенком легкой иронии.
— Мой друг и почитаемый учитель, — сказал он, — я все же полагаю, что кое-что «делаю». У меня есть практика. А, кроме того — кроме того! — я «делаю» и некоторые другие вещи. Кое-что настоящее. Я веду статистику всех медицинских проблем Альтоны. Я патронирую имеющиеся в этом городе с 18 000 жителей три аптеки. Я помогаю раненым и попавшим в беду. Я слежу за лечением душевнобольных. Я присутствую и ассистирую при операциях на животных в Анатомическом театре. Я заползаю в убогие жилища, в омерзительные дыры, где люди лежат в зловонии, и навещаю беспомощных. Я выслушиваю нужды этих беспомощных и больных. Я забочусь о больных в женской тюрьме, в лазарете, в исправительном доме, лечу больных арестантов в караульном помещении и в палаческом доме. Приговоренные к смерти тоже болеют, и я помогаю приговоренным сносно дожить до того, как топор палача поразит их, принесет своего рода избавление. Я ежедневно лечу от восьми до десяти бедняков, которые не могут заплатить, но о которых заботится касса для бедных. Я лечу бедных путешественников, за которых касса для бедных не платит. Я лечу проходящих через Альтону батраков. Я лечу пациентов с заразными болезнями. Я читаю лекции по анатомии. Я полагаю, — сказал он, завершая свое опровержение, — можно утверждать, что я знаю некоторые, не полностью просвещенные, стороны действительности этого города. Не полностью просвещенные! Это к вопросу о просвещении.
— Ты кончил? — с улыбкой спросил Рантцау.
— Да, я кончил.
— Впечатляет, — сказал Рантцау.
Это была самая длинная речь, которую ему доводилось слышать из уст Молчуна. Однако он продолжал уговаривать.
— Смотри дальше, — сказал он. — Будучи врачом, ты смог бы излечить Данию. Дания — это сумасшедший дом. Королевский двор — это сумасшедший дом. Король талантлив, но, возможно… ненормален. Умный просвещенный человек рядом с ним смог бы вычистить датские конюшни.
