Пер Энквист - Визит лейб-медика
К удивлению двора, он, без предварительного приглашения, посетил графа Бернсторфа, у которого, не давая никаких объяснений, и отужинал. Во время ужина он в полной растерянности что-то говорил о каннибалах. Это было истолковано как проявление нервозности. Меланхолия, нервозность и бешенство короля всем известны; и всему этому не давалось никаких объяснений. В последующее время он по ночам непрерывно бродил по улицам Копенгагена, и было ясно, что он ищет Катрин.
Через две недели, когда всеобщее беспокойство по поводу самочувствия Его Величества значительно усилилось, короля письмом известили о том, что Катрин предприняла заграничную поездку, не сообщив о ее конечной цели, но попросив передать ему привет.
В течение трех дней король пребывал в своих покоях в полном уединении. Затем однажды утром он исчез.
Его собаки тоже нигде не было.
Его немедленно начали разыскивать. Уже через несколько часов пришло сообщение, что король найден; его обнаружили гуляющим по берегу бухты Кёге, и солдаты стерегли его на расстоянии. Вдовствующая королева послала Гульберга разъяснить ему содержание письма и убедить его вернуться во дворец.
Он сидел на берегу.
Это было патетическое зрелище. Возле него была собака, и она зарычала на Гульберга.
Гульберг разговаривал с королем как друг.
Он сказал Кристиану, что тот должен вновь обрести свое королевское спокойствие, ради страны. Что нет причин для отчаяния и уныния. Что двор и вдовствующая королева — да все! — считали, что благосклонность короля к Катрин стала поводом для волнений. Что эта благосклонность, быть может, могла несколько ослабить несомненно нежные чувства короля к юной королеве и тем самым стать угрозой для будущего короны. Да, возможно, и фрёкен Бентхаген думала так же! Возможно, это и есть объяснение. Возможно, что ее неожиданная поездка была вызвана желанием послужить своей стране, датскому государству, и что она полагала, что препятствует мечте всего государства о наследнике, который упрочил бы будущее трона. Он сказал, что почти уверен в этом.
— Где она? — спросил Кристиан.
Возможно, она вернется, сказал Гульберг, если престолонаследие будет упрочено. Да, сказал он, он почти уверен, что ее неожиданное бегство — это исключительно бескорыстная забота о Дании, что эта ее тревога уляжется. И что тогда она вернется и сможет вновь восстановить свою глубокую дружбу с королем, который…
— Где она? — прокричал король, — вы знаете, что над вами смеются? Такой маленький, незначительный… такой… знаете, что вас называют Золотой ящерицей?[13]
Потом он умолк, словно испугавшись, и спросил Гульберга:
— Меня теперь должны подвергнуть наказанию?
В это мгновение, пишет Гульберг, его охватило чувство великой скорби и великого сострадания.
Он сидел возле Кристиана. Король ведь и в самом деле сказал правду: что он сам, как и король! как и король!!! был внешне незначительным и презираемым, и что король хоть и казался первым, а в действительности был одним из последних. Если бы он не подчинялся требованиям почтения к королевскому достоинству, не следовал правилам церемониала, он бы с удовольствием рассказал этому подростку, что и он, он тоже — один из последних. Что он ненавидит грязь, что все нечистое необходимо отсекать, как отрезают члены, данные человеку для соблазна, и что настанет время отсекновения, когда этот распутный двор со всеми его паразитами будет отсечен от великого творения Господня, и когда все существующие при дворе Кристиана VII бездельники, богоотступники, пьяницы и развратники получат по заслугам. Незыблемость державы будет гарантирована, королевская власть укреплена, и очищающий огонь пройдет по этому зловонному государству. И последние станут первыми.
И что тогда он, вместе с избранником Господним, порадуется той очистительной работе, которую они вдвоем произвели.
Но он сказал лишь:
— Да, Ваше Величество, я — маленький и целиком и полностью презираемый человек. Но все же человек.
Король при этом посмотрел на него с выражением удивления на лице. Затем он снова спросил:
— Где она?
— Возможно, в Альтоне… Гамбурге… Париже… Лондоне… Она — великая и богатая личность, совершенно измученная беспокойством за судьбу Вашего Величества… за ваш долг перед Данией… но она, возможно, вернется, если до нее дойдет весть о том, что престолонаследие упрочено. Спасено.
— Европа? — с отчаянием прошептал король. — Европа?
— Париж… Лондон…
Король спросил:
— Значит, я должен искать ее в… Европе?
Собака заскулила. На воды Эресунда опустился влажный туман, шведский берег стал невидим. Гульберг помахал ожидающим солдатам. Король Дании был вызволен из величайшей беды и заблуждения.
8
Характер короля ничуть не изменился. Но на неожиданно созванном экстренном заседании совета он объявил о своем желании совершить большую поездку по Европе.
На столе в зале заседаний он разложил карту Европы. В помещении находились три министра, а также Гульберг и некий граф Рантцау; король с необычайной решительностью и собранностью описал маршрут. Было почти совершенно очевидно, что он описывает большое познавательное путешествие. Единственным, кто казался странно задумчивым, был Гульберг, но он ничего не сказал. Остальные же сошлись на том, что европейские герцоги, наверняка, с радостью примут юного датского монарха как равного.
Встретив одобрение, король провел пальцем по карте и пробормотал:
— Альтона… Гамбург… Париж… Европа…
Когда король покинул помещение, Гульберг и граф Рантцау немного задержались. Рантцау спросил, почему, как ему показалось, Гульберг пребывал в столь странной задумчивости.
— Мы не можем допустить, чтобы король путешествовал без принятия определенных мер безопасности, — немного поколебавшись, ответил Гульберг. — Риск слишком велик. Его нервозность… его внезапные вспышки гнева… это может привлечь совершенно нежелательное внимание.
— Нам следует раздобыть лейб-медика, — сказал на это Рантцау. — Который сможет за ним наблюдать. И успокаивать.
— Но кого же?
— Я знаю очень искусного врача, — продолжал Рантцау. — Образован, практикует в Альтоне. Специалист по кровопусканию. Он — немец, его родители — благочестивые пиетисты, отец — теолог. Его зовут Струэнсе. Чрезвычайно искусен. Чрезвычайно искусен.
— Ваш друг? — с безразличным видом спросил Гульберг. — Один из ваших протеже?
— Именно так.
— И он находится под влиянием ваших… просветительских идей?
— Совершенно аполитичен, — ответил Рантцау. — Совершенно аполитичен. Специалист по кровопусканию и болезням конечностей. О последнем он написал диссертацию.
— Не еврей, как Ревердиль?
— Нет.
— Красивый мальчик… я полагаю?
Тут Рантцау насторожился; не будучи уверен в смысле этого вопроса, он ответил уклончиво, но с холодностью, подчеркивавшей, что он не терпел инсинуаций:
— Специалист по кровопусканию.
— Вы можете за него ручаться?
— Слово чести!!!
— Слова чести обычно не так уж весомы для просветителей.
Воцарилось ледяное молчание. В конце концов Гульберг нарушил его и с одной из своих редких улыбок сказал:
— Шутка. Естественно. Как его там… Струэнсе?
С этого все и началось.
Часть 2
ЛЕЙБ-МЕДИК
Глава 5
Молчун из Альтоны
1
Друзья называли его Молчуном. Он был не из тех, кто болтает по-пустому. Но слушал он внимательно.
Можно сделать акцент на том, что он был молчалив. Или же на том, что он умел слушать.
Звали его Иоганн Фридрих Струэнсе.
В Гольштейне, в нескольких милях[14] от Гамбурга и находившегося поблизости от него небольшого городка Альтоны, располагалось поместье, называвшееся Ашеберг. В поместье имелись известные в большей части Европы парки, и принадлежало оно роду Рантцау.
Парки были разбиты в 1730-х годах и включали каналы, аллеи и посаженные квадратами кусты в традициях регулярного стиля, характерного для раннего барокко.
Парк Ашеберга был прекрасным образцом ландшафтной архитектуры.
Но своей славой парк был обязан использованию своеобразного природного ландшафта. Природа здесь объединялась с созиданием. Это барочное творение с глубокой перспективой аллей и каналов раскинулось вдоль берега озера. Но за ним располагалась возвышенность, именуемая Горой; возвышенность эта шла мягкими складками, со странными долинами, словно кайма врезающимися в горную поверхность; позади достаточно непритязательной усадьбы местность круто уходила вверх, с природной необузданностью, необычной для мягкого датского ландшафта.
