Харуки Мураками - Призраки Лексингтона (сборник)
– Не знаешь, сегодня будет больно? – спросил брат.
– Точно не знаю.
– А ты когда-нибудь лечился у ЛОРа?
Я покачал головой – сроду не бывал.
– А тебе раньше бывало больно? – поинтересовался я.
– Бывало… Правда, не так чтобы очень. – Он слегка напрягся. – Конечно, это не значит, что совсем не больно. Бывает, какая-то боль чувствуется, но не очень сильно.
– Ну, может, и на этот раз обойдется? Мать твоя говорила, ничего нового делать не будут.
– Но если и здесь станут делать то же самое, как же я вылечусь?
– Не знаю. Разве что случайно.
– Ага, само по себе, как пробка, выскочит, да? – воскликнул брат. Я мельком взглянул на него – на сарказм не похоже.
– Со сменой врача у тебя поменяется настроение. В этом деле любая мелочь имеет смысл. Рано еще сдаваться.
– А я и не сдаюсь.
– Но, наверное, надоело уже все это?
– Есть немного, – вздохнул он. – Правда, самое жуткое – это страх. Не та боль, что сейчас, а страх от мысли, что может стать еще хуже. Понимаешь?
– Понимаю.Весной того года в моей жизни произошло несколько событий. По ряду причин пришлось уйти из маленького рекламного агентства в Токио, где я проработал последние два года. Примерно в то же время расстался с подругой, с которой встречался еще с институтской поры. А через месяц умерла от рака кишечника бабушка. И я, прихватив лишь маленькую сумку, вернулся спустя пять лет в свой город на похороны. Моя комната осталась прежней. На полке – книги, которые я когда-то читал. В углу – кровать, на которой я спал. Мой стол, старые пластинки, которые я слушал. Время не пожалело ничего в этой комнате: выцвели прежние краски, выдохлись старые запахи. И только для меня одного время как бы остановилось.
После похорон я собирался провести здесь два-три дня и сразу вернуться в Токио. Только не подумайте, что мне негде искать работу – я как раз хотел сходить в одну фирму. А кроме того, для улучшения настроения поменять квартиру. Однако в последнее время я стал тяжел на подъем. Если говорить точнее, не смог бы на это решиться, несмотря на свои желания. Запершись один в комнате, я слушал старые пластинки, перечитывал книги. Иногда полол в саду траву. Ни с кем не встречался и ни с кем, кроме семьи, не общался.
В один из таких дней пришла тетушка и попросила свозить брата в новую больницу. По идее, она сама должна была ехать, но именно в этот день не могла из-за какого-то важного дела. Я знал, где находится больница – недалеко от моей бывшей школы. Я был свободен и не мог отказать тетушке.
– Заодно где-нибудь пообедайте! – сказала она и протянула мне конверт с деньгами. [10]
Больницу они решили сменить – от лечения в прежней толку не было. К тому же цикл глухих дней у брата стал короче. Тетушка высказала врачу все, что о нем думает, тот ответил: причина болезни – не в хирургии, а в условиях жизни семьи. Это и стало последней каплей терпения. Смена больницы, однако, не означала, что дела сразу же пойдут на поправку. По правде говоря, никто на это особо и не надеялся. Само собой, вслух такого никто не говорил, однако окружающие уже почти смирились с его глухотой.
При всей близости наших семей разница в возрасте давала о себе знать. Когда собирались родственники, я, бывало, брал его с собой погулять, иногда позволял себе поиграть с ним. Но и этого родственникам хватило, чтобы счесть нас «друзьями не разлей вода». Вроде того, что он ко мне привязался, а я его как-то особо полюбил. Я долго не мог понять причины. Однако у меня странно защемило сердце, когда он повернулся вот так левым ухом ко мне и склонил набок голову. Его неловкие движения отзывались у меня в сердце, словно услышанный давным-давно шум дождя. Я вроде бы начал понимать, почему родственники пытаются нас сблизить…После седьмой или восьмой остановки брат опять взволнованно поднял на меня взгляд.
– Еще долго?
– Да не бойся! Больница заметная – не прозеваем.
Из окна задувал ветер. Я, сам того не желая, наблюдал, как колышутся поля шляп и кончики стариковских шарфов. Интересно, кто они такие? И куда они, в конце концов, едут?
– А ты будешь работать в отцовской фирме? – спросил брат.
Я удивленно посмотрел на него. Отец двоюродного брата – то есть мой дядька – владел в Кобэ довольно крупной полиграфической фирмой. Однако я даже не задумывался над такой возможностью – при том, что на это никто ни разу не намекал.
– В первый раз слышу. С чего ты взял? Брат покраснел.
– Я просто подумал… может, так лучше? Будешь жить здесь… на радость всем.
Голос с кассеты объявил остановку, но на кнопку никто не нажал. [11] На остановке тоже не было ни души.
– Мне нужно по делам вернуться в Токио. Он в ответ лишь кивнул головой.
Нигде и никаких делу меня нет, но оставаться здесь я тоже не собирался.
Автобус взбирался на гору, а дома редели, на дороге сгущались тени. На глаза попадались ярко выкрашенные дома иностранцев [12] за низкими оградами, приятно дул ветерок. С каждым поворотом автобуса то открывался, то опять пропадал вид на море, который мы наблюдали, пока не доехали до больницы.– Врач долго принимает, – сказал мне в больнице брат. – Я пойду один, а ты лучше где-нибудь меня подожди.
Я лишь поздоровался с лечащим врачом и, выйдя из приемной, сразу направился в столовую. Позавтракать утром не удалось, и голод уже давал о себе знать. Меню симпатий не вызывало, поэтому я остановился на кофе.
Был понедельник, первая половина дня: кроме меня, в столовой сидела лишь одна семья. Отец, с виду – за сорок, был одет в темно-синюю полосатую пижаму и клеенчатые тапки. Мамаша с двумя девочками-близняшками, судя по всему, пришли его проведать. На сестрах были одинаковые белые платьица, и обе они с важным видом пили апельсиновый сок, то и дело пытаясь съезжать со стульев под стол. Рана или болезнь отца не казалась серьезной – при этом и родители, и дети сидели со скучающими лицами.
За окном простиралась лужайка. В нескольких местах вращались поливалки, окропляя траву радужными брызгами. С громким криком пролетела и скрылась из виду пара длиннохвостых птиц. За газоном расположились несколько теннисных кортов. Без сеток и, разумеется, без игроков. По ту сторону кортов росли дзельквы, между их ветвями проглядывало море. Низкие гребни волн отражали ослепительные лучи летнего солнца. Ветер покачивал молодую листву и слегка прижимал к земле брызги поливалок.
Казалось, я где-то уже видел это: лужайка, девочки-двойняшки пьют апельсиновый сок, куда-то улетает птица с длинным хвостом, за теннисным кортом без сетки виднеется море… Но это – иллюзия. Близкая к реальности и все же – иллюзия; и я это прекрасно понимал, оказавшись впервые в этой больнице.
Я положил ноги на стул напротив, вздохнул и закрыл глаза. В темноте перед глазами маячил белый сгусток. Будто под микроскопом – то сжимался, то растягивался. Менял форму, расплывался, делился на куски, снова соединялся, обретая форму
…В ту больницу я приезжал восемь лет назад. В маленькую больницу у моря, из окна столовой там виднелся лишь одинокий олеандр. В старую больницу с запахом никогда не утихающего дождя. Подруге приятеля делали там операцию, и мы ездили ее навестить. Было это в летние каникулы десятого класса.
Операция оказалась предельно простой: вернуть на прежнее место одно ребро, запавшее после рождения. Особой необходимости в ней не было. По принципу «если делать, то лучше сейчас». Сама операция длилась недолго, а вот после требовался покой, и так подруга пролежала в больнице десять дней. Мы поехали навестить ее на 125-кубовой «ямахе». Приятель вел мотоцикл туда, я – обратно. Он попросил меня составить компанию: мол, одному скучно.
По пути он завернул в кондитерскую около вокзала и купил коробку шоколада. Я одной рукой держался за его ремень, другой прижимал к себе эту коробку. Стоял жаркий день, наши майки несколько раз промокли от пота, а затем высохли на ветру. По пути туда он пел жутким голосом непонятную песню. Я до сих пор помню запах его пота. Спустя время приятель умер.На ней была длинная, до колен шаль поверх голубой пижамы. Мы втроем расположились в столовой. Курили сигареты «Хоуп» без фильтра, пили колу, ели мороженое. Она была голодна и съела два сладких пончика, запивая какао, сдобренным густой пеной. Но все равно не наелась.
– Этак ты до выписки растолстеешь, как поросенок! – изумился приятель.
– Да ладно. Надо поправляться, – ответила она, вытирая жирные пальцы бумажной салфеткой.
Пока они разговаривали, я смотрел в окно на олеандр. Огромный олеандр – он походил на небольшую рощицу Слышался шум волн. Оконные ручки проржавели от соленого морского ветра. Подвешенный к потолку антикварный вентилятор гонял по комнате теплый воздух. В столовой витал запах больницы. Он чувствовался и в еде, и в напитках, словно они все между собой сговорились. На пижаме подруги было два нагрудных кармана, из одного торчала маленькая ручка золотистого цвета. Когда подруга наклонялась вперед, в разрезе пижамной куртки виднелась плоская незагорелая грудь.
