Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген
– Проходите, гражданин, – пригласил Егор гостя, выступая в роли хозяина, – не стесняйтесь. Тут все запросто. Сейчас вас будут щекотать и тискать, Вы, наверное, к Павлу Всеволодовичу?
– Нет, – обескураженный Эрнст Львович пугливо озирался. – Я, собственно, к Светлане Павловне.
– И шампанское для нее?
– Разумеется… для всех,
– Давай стаканы, мать, – распорядился Егор, чувствуя себя теперь в полной безопасности, – тяпнем шипучки.
Света не спешила на помощь жениху, наслаждалась смущением своего прямого начальства, но наконец как бы спохватилась, цыкнула на распоясавшегося Карнаухова и усадила почетного пожилого гостя в удобное мягкое кресло.
– Знакомьтесь, Эрнст Львович. Это – Наташа, Егор – мои бывшие одноклассники.
Эрнст Львович извлек из недр пиджака огромный розовый платок и аккуратно, как полотенцем, протер лицо.
Наташа еле сдерживалась от смеха, уже клокочущего в груди. «Вот бы сюда Афиногена!» – подумала она, и смех сам собой истаял, сгорел.
Битый час они распивали шампанское. Девочки, две голубки, обнявшись, ворковали на Светкиной кровати, а мужчины беседовали о политике.
– Не говорите мне этого, – смягчая некоторые твердые согласные, вещал Энрст Львович, – Картер – хитрая пестия и к тому же масон. Не так все просто, юноша. Они опомнятся, но путет позтно. Помяните мое слово… Шутки с ятерным оружием не прохотят. Можно, к примеру, перешить пальто, а ятерную поеголовку в сопло не вернешь, нет. Только отин раз кто–то нажмет кнопку. И я не уверен, что это путет Картер.
Егор упивался разговором.
– Кто бы ни был, какая, в сущности, разница. Заряженное ружье должно выстрелить, и оно выстрелит. Кнопку нажмет не отдельный человек в отдельном кабинете, а политическая ситуация, которая рано или поздно станет благоприятной для ядерного удара.
– Вы пораженец, Егор Николаевич. По–вашему, нато ситеть сложа ручки и жтать неизпежного? Нет, Егор. Прогрессивная мысль не топустит войны.
Эрнст Львович победно взглянул на ученицу по портновскому ремеслу и вторично промокнул череп.
– Егорка нарочно заводит, – вступилась Светка, – он же спорщик. Вы ему не верьте, Эрнст Львович. Все путет по–вашему.
– Не вякай ты, цветок душистых прерий, – по– свойски урезонил ее Егор Карнаухов. – Помолчи, когда два джигита беседуют.
Шокированный Эрнст Львович зарделся и отхлебнул шампанского. В этой компании он не чувствовал себя уверенно и ежесекундно ожидал подвоха. Чего ему действительно хотелось, так это остаться наедине со Светкой и, возможно, предаться блаженству невинных объятий. На большее он не рассчитывал. Последняя безнадежная любовь печально кружила его суровую душу. Хохотушка Светка, ее бездонные украинские очи, добродушный и озорной нрав, изящные движенья легких рук сводили его с ума.
– Скоро родители пожалуют, – ни к кому не обращаясь, сообщила Света.
Эрнст Львович, однако, принял намек в свой адрес, рванулся куда–то, но тут же, застыдившись собственной несолидности, опустился опять в кресло.
– Искупаться бы, – скучающе помечтал Егор, недовольный, что прервали их политический диспут, в котором он скоро одолел бы несмышленого пузана.
Многие жители Федулинска, а особенно молодежь, в выходные дни выезжали отдыхать на чистое и глубокое лесное озеро, расположенное в пятнадцати километрах от города. Туда по субботам и воскресеньям ходили рейсовые заводские автобусы.
– Искупаться! – обрадовалась Света. – Поедем на Утиное? Ах, как здорово! Там сейчас народу нет никого. Вода теплая.
– На чем ты поедешь? – охладила подругу Наташа. – Опомнись!
– Эрнст Львович отвезет нас на такси. Правда, Эрнст Львович? Вам ведь хочется со мной искупаться? Мы будем играть в нырялки–догонялки. Я дам вам свою шапочку.
Юная кокетка с азартом подергивала впервые натянутую ею струну власти над мужчиной. Эрнст Львович закашлялся, беспомощно завертел головой, забасил, как испорченная пластинка:
– Конечно, почему же не искупаться. Летом только и купаться. Хорошо летом купаться…
Света, ликуя, утащила подругу в другую комнату примерять купальники. Мужчины остались одни.
– Допьем? – кивнул на шампанское Егор. Опыт» ный закройщик понял: ждать помощи он может лишь от этого белобрысого и дерзкого мальчишки.
– Видите ли, Егор Николаевич, – заговорил он, наступая на горло самолюбию, – меня в этом меро» приятии смущает отно опстоятельство. Я довольно хорошо известен в городе… Увитев меня в опществе твух прелестных тевиц, знакомые могут неверно истолковать… Хотя…
– Ханжество, – с презрением перебил Карнаухов, – позорно слушать.
– Вы так считаете?
«Все равно, – подумал Эрнст Львович с неожиданной отвагой. – Если Светлана согласится, уйду от жены. Давно пора решиться на этот шаг. Сколько можно терпеть! Да, все зависит от Светланы. Я ей нынче же объясню еще раз. И буду настаивать».
Их проезд на такси по федулинским улицам получился триумфальным. Народ густо двигался со службы, домохозяйки делали последние покупки к ужину, дети резвились повсюду, как стайки птиц. Был час пик. Латунный череп и медальное лицо Эрнста Львовича в глубине салона и сияющие по бокам две девичьи мордочки многих заставили остановиться. Мужчины понимающе ухмылялись, тень зависти сгоняла усталость с их лиц; домохозяйки с полными сумками суровели, а самые морально устойчивые выкрикивали вдогонку обидные слова. Детишки подхватывали эти слова хором и долго бежали следом за медленно ползущей машиной. Как ни склонял почти до сиденья свои могучие плечи Эрнст Львович, его, конечно, узнавали. Главная неприятность случилась на выезде из города. Эрнст Львович уже собирался облегченно вздохнуть, как – о, ужас! – дорогу им преградила пожилая дама в ярком цветастом платье. Дама, слегка покачиваясь, брела как раз по середине проезжей части. Таксист резко тормознул.
– Это она! – молвил Эрнст Львович, сползая с сиденья.
Да, это была теща Эрнста Львовича, старуха Карина, женщина дикой воли, необузданных страстей и первозданного мировоззрения, дочь степей, ничего не забывшая из прошлого скитальческого устава. Старуха Карина давно порвала всякие отношения и с дочерью и тем более с развратным зятем, жила одиноко в старом бревенчатом доме за городской чертой. Карина разводила на своем маленьком участке невиданной сладости и раннего созревания клубнику и сдирала на рынке с федулинских жителей баснословные деньги. Причем установленные законом пределы рыночных цен ее как бы не касались. Попытки угомонить старуху, ввести ее в общее торговое русло всегда кончались плачевно, она попросту делала вид, что не понимает русской речи. А когда однажды молодой и ретивый милиционер Никаноров вежливо пригласил ее проследовать за ним в отделение, старуха взялась так истошно вопить и метко плеваться, что на рынок сбежалась половина Феду– линска. Оплеванный в прямом и переносном смысле, добросовестный Никаноров сочинил один за другим три рапорта по инстанции и был удостоен личной беседы с капитаном Голобородько.
– Оставь ты это дело, дружок, – отечески посоветовал Голобородько, – старуха, конечно, ядовитая и ненормальная, но особого беспокойства от нее не исходит. Скажи, дружок, ты купишь клубнику по десять рублей кило? И я не куплю, – капитан ухмыльнулся. – Купят только те, у кого крайняя необходимость либо нечестно нажитый капитал. Кстати, ты бы, милок, не к старухе, а к этим последним приглядывался.
– Закон есть закон! Он для всех общий. Или я ошибаюся? – с вызовом спросил сержант.
– Не ошибаешься, – капитан обрадовался встрече с грамотным подчиненным и вышел из–за стола, – но иногда закон добродушен по отношению к ненормальным пожилым старухам нерусского происхождения. Учти еще и то, милок, что клубнику она выхаживает сама, своими дрожащими старческими руками. А это нелегкий труд.
– Она оскорбила в моем лице представителя охраны порядка.
Голобородько нагнулся к самому уху сержанта и сказал совсем иным свистящим шепотом, словно по секрету.
– А вот за то, что ты допустил такую ситуацию, я должен наказать тебя самым суровым образом, сер» жант – И прогремел: – Как ты смел опозорить славные милицейские погоны?!
Сержант Никаноров попятился, отдал честь и покинул кабинет.
На такси с веселыми купальщиками старуха Кари* на наткнулась, разумеется, случайно. Она любила, когда водители проклятых смердящих автомобилей с руганью сворачивают и уступают ей дорогу. Ни один мускул на ее лице не вздрагивал, даже если она оказывалась на волосок от гибели.
Сейчас она мгновенно зоркими татарскими очами различила в глубине машины и девочек, и своего низкого душой зятя. Ни слова не говоря, она, семеня, обогнула машину сбоку и, крякнув, врезала по железному колпаку сухим старушечьим кулаком. Звонкий гул потряс кузов.
– Едем! – простонал Эрнст Львович,
Водитель среагировал правильно, не стал распинаться и качать права, а сразу дал полный газ, гырвав машину за пределы досягаемости озверелой бабули.
