Ирвин Шоу - Допустимые потери
— До того, как ты придешь… — Деймон помедлил, прежде чем задать вопрос, — скажи, Антуанетта здесь с тобой?
Фитцджеральд посмотрел на него со странным выражением лица.
— Она погибла в авиакатастрофе, — ровным голосом проговорил он. — Десять лет назад. Самолет упал в Ирландское море. Все концы в воду.
— Прости, — растерянно сказал Деймон, — Мне очень жаль.
Фитцджеральд пожал плечами.
— Игра судьбы, — сказал он. — Я стараюсь выкинуть все это из головы, и порой мне кажется, что преуспел в этом, но я ошибаюсь. — Он попытался улыбнуться и сделал легкий неопределенный жест, словно предостерегая от попытки его пожалеть. Деймон промолчал.
Они вместе вышли на улицу.
— Увидимся завтра вечером, в восемь, — сказал Фитцджеральд. — Скажи своей жене — я ем все, что подадут.
Он легко прыгнул в такси. Деймон посмотрел ему вслед, вернулся в магазин и купил автоответчик. Затем, неся с собой пакет, он зашел в ближайший бар и заказал первую за день выпивку, сидя за которой он стал вспоминать те и плохие и хорошие времена, когда они были вместе с Фитцджеральдом.
Тогда были долгие вечера в ресторане «Доуни» или в баре «Гарольд», где после окончания спектаклей собирались актеры, и они вместе с Фитцджеральдом спорили с соседями по столику о разнице талантов О’Нила, Сарояна, Вильямса, Миллера и Бернарда Шоу. Фитцджеральд, обладавший исключительной памятью, мог цитировать любого из них, доказывая свою точку зрения. Оценивались стили постановок, и Фитцджеральд поносил метод, царивший в театре Группы, в «Нью-Йоркской школе бормотания», как он ее называл. Его отец был ирландцем, учившимся в Тринисти-колледже в Дублине, и он привил своему сыну чистую и ясную музыкальную речь, которая могла подниматься до шекспировских высот и имитировать живой веселый ирландский акцепт, когда он цитировал периоды из Джойса.
Несмотря на свой внешний вид и лицо комика, он всегда привлекал к себе девушек, и две-три из них обычно вились вокруг него, то и дело прося его прочитать какую-нибудь из любимых поэм или знаменитый монолог, что Фитцджеральд и делал со скрытой страстью и восхитительной отчетливостью, независимо от того, насколько бывал пьян в этот день.
Он еще обладал выдающимся умением знакомиться с девушками, которые прекрасно готовили, и время от времени с триумфом приводил их домой, и они устраивали пиршества. Обнаружив особу, которая умела готовить лучше, он безжалостно расставался с предшественницей, а новенькая ставила еду на стол и превозносилась, как la Maitresse de la Maison[6]. Деймон даже не мог припомнить всех обладательниц этого титула, которые прошли через их обиталище, когда они делили его.
В первый же день, когда Деймон привел к ним Антуанетту, Фитцджеральд немедленно спросил:
— Вы умеете готовить?
Антуанетта вопросительно посмотрела на Деймона.
— Что это за странный тип? — спросила она.
— Отнесись к нему с юмором, — сказал Деймон. — Он слегка свихнулся на готовке.
— Неужели я выгляжу, как кухарка? — спросила Антуанетта.
— Вы выглядите, как богиня, спустившаяся с облаков, — сказал Фитцджеральд, — а облака эти созданы из шоколадного мусса.
Антуанетта наконец рассмеялась.
— Ответом будет — нет. Я решительно не умею готовить. А что умеете делать вы?
— Я могу выпиливать птичек, отбивать бифштексы, — он повернулся к Деймону. — Что еще я умею делать?
— Спорить, — сказал Деймон, — спать допоздна по утрам и собирать вокруг себя кучу народа, когда ты цитируешь Йетса.
— А вы знаете «На полях Фландерса»? — спросила Антуанетта. — Когда мне было десять, я читала это в школе. Все мне ужасно хлопали.
— Можно себе представить! — брезгливо сказал Фитцджеральд.
Деймон знал Антуанетту достаточно хорошо, чтобы понять ее юмор, когда она задавала вопрос, не за кухарку ли ее принимают. О поэзии шутить с Фитцджеральдом было нельзя. Он повернулся к Деймону:
— Не женись на этой даме, приятель.
Он никогда не объяснял Деймону, сказал он это потому, что Антуанетта не умеет готовить, или же потому, что ему не понравилось упоминание о «На полях Фландерса».
В конце концов, подумал Деймон, заказывая еще одну выпивку, он последовал совету Фитцджеральда. Он не женился на Антуанетте.
Он должен был предупредить Антуанетту, приводя ее домой, что Фитцджеральд преклоняется перед ирландскими поэтами. Сделай он это, Антуанетта была бы избавлена от выговора, Фитцджеральд заинтересовался бы ею с самого начала, что избавило бы всех троих от многих неприятностей.
Больше всего в поэзии Фитцджеральд преклонялся перед Вильямом Балтером Йетсом, и когда они в составе конвоя пересекали Атлантику, он, стоя на носу «Либерти», медленно разрезавшего волны, произносил торжественные поэтические строки. Он читал «Плавание в Византию», словно специально обращаясь к ночи, когда казалось, что опасность им больше не угрожает и море было спокойным. Деймон слышал эти строки так часто, что даже сейчас, сидя в баре на Шестой авеню, мог произносить их с ирландским акцентом Фитцджеральда.
Деймон неслышно шептал их, так как не хотел, чтобы другие посетители бара решили, что он сошел с ума, разговаривая вслух.
Тут старым нет пристанища. ЮнцыВ объятьях, соловьи в самозабвенье,Лососи в гирлах рек, в морях тунцы —Бессмертной жизни гибнущие звенья!Ликуют и возносят, как жрецы,Хвалу зачатью, смерти и рожденью;Захлестнутый их пылом слеп и глухК тем монументам, что воздвигнул дух[7].
Фитцджеральд всхлипывал, дойдя до конца первой строфы, и Деймон, вспоминая эти минуты, чувствовал слезы на своих глазах.
Казалось, что Фитцджеральд знал всего Шекспира наизусть, и в ночи полнолуния, когда вытянувшийся в линию конвой представлял собой прекрасную цель для волчьих стай подлодок, он с вызывающей смелостью читал монолог Гамлета при первом появлении Фортинбраса:
Вот это войско, тяжкая громада,Ведомая изящным, нежным принцем,Чей дух, объятый дивным честолюбьем,Смеется над невидимым исходом,Обрекши то, что смертно и неверно,Всему, что могут счастье, смерть, опасность,Так, за скорлупку. Истинно велик,Кто не встревожен малою причиной,Но вступит в ярый спор из-за былинки,Когда задета честь. Так как же я,Я, чей отец убит, чья мать в позоре,Чей разум и чья кровь возмущены,Стою и сплю, взирая со стыдом,Как смерть вот-вот поглотит двадцать тысяч,Что ради прихоти и вздорной славыИдут в могилу, как в постель, сражатьсяЗа место, где не развернуться всем,Где даже негде схоронить убитых?О мысль моя, отныне ты должнаКровавой быть, иль прах тебе цена![8]
И как-то ночью, сразу же после этого монолога, судно из их конвоя было торпедировано. Корабль разломился, взорвавшись, и они в немом отчаянии наблюдали пламя и огромный столб освещенного дыма, когда судно погибало. В первый раз они увидели гибель корабля из их конвоя, и Фитцджеральд, помрачнев, сказал тихим голосом:
— Друг мой, все мы не более чем яичная скорлупа, и сегодня вечером будь прокляты все мысли о морских пучинах.
Затем, поняв, что цитирует из «Бури», он иронически продолжил:
Отец твой спит на дне морском.Кораллом стали кости в нем.Два перла там, где взор сиял.Он не исчез и не пропал,Но пышно, чудно превращенВ сокровища морские он.Вот похоронный слышен звон:Звонят наяды: динь-динь-дон![9]
Затем, помолчав мгновение, Фитцджеральд сказал:
— Шекспир — это слово на все времена. А я никогда не буду играть Гамлета. А, ладно, я иду вниз. Если в нас попадет торпеда, можешь меня не беспокоить.
Им повезло, торпеда в них не попала, и они вернулись в Нью-Йорк, полные молодости, веселья и жадности к работе, для которой были рождены, как охарактеризовал их мистер Грей. Именно тогда они решили вместе снимать квартиру. Они нашли ее около Гудзона, в районе, улицы которого принадлежали в основном торговцам подержанными автомобилями и старьевщикам. Им досталась запущенная полуразвалившаяся квартира, которую они заставили странными остатками того, что когда-то было мебелью, заклеили стены театральными плакатами и заставили книгами, которые девушки, время от времени бывавшие тут, тщетно старались привести в порядок.
