Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
— Добывать деньги… — не шевелясь, сказала Ирена.
— Конечно! А ты против денег? Может, ты хотела бы стоять за корытом или, в лучшем случае, болтаться по провинции и за гроши бренчать на рояле? Быть богатым — в этом нет ничего плохого.
— Разумеется, если… — вырвалось у нее.
— Если — что?
— Если деньги заработаны честно…
Раж присвистнул. Он отодвинул стул и встал, лицо его очутилось в тени.
— Вот в чем дело! Вижу, братец навестил тебя не только ради запоздалого проявления родственных чувств. Аргументы из своих газет, которые они твердят как попугаи и сбивают людей с толку, он, видимо, принес и сюда, в мой дом. Я мог бы только посмеяться над этим, но ты моя жена, Ирена, и я не намерен терпеть… понятно?
— Все-таки… все-таки я хочу знать, понимаешь ли ты меня. Мне это нужно знать, Ондра. Нужно!
— Да что такое ты хочешь знать? — воскликнул он уже раздраженно, зашагал по скользкому паркету и, сунув руки в карманы, остановился у окна. Глядя на безлюдную улицу, Раж усиленно дымил сигаретой и не оборачивался, хотя чувствовал на себе пристальный взгляд Ирены. Успокоившись, он устало улыбнулся и пожал плечами.
— Извини, я сегодня немного нервничаю. Так вот что: есть люди, в том числе, к сожалению, и твой милый братец, которые с серьезным видом уверяют, что всякая торговля — спекуляция, а доход торговца — краденые деньги. Пусть себе орут. Низкая зависть, и больше ничего! Сегодня, например, они проголосовали — разумеется, с ревом и боем в пропагандистские литавры — за дальнейшую национализацию. Что ж, посмотрим… Торговля остается торговлей… Иной раз трудно определить, где она кончается… особенно в нашем нынешнем государстве, которое со всеми потрохами запродано Востоку. Впрочем, я на эти темы не философствую. Я делаю товары, продаю их, я предприниматель-практик, и поверь, что моя совесть вполне чиста… хоть она и не такая, как у твоего братца.
Раж с беспокойством чувствовал, что в нем нарастает злоба и сдерживать ее не так-то легко. Злоба на все… даже на Ирену! «Ее взбудоражил этот прохвост с завода. Даже в дом ко мне лезут! Но что делать? Пока я тут болтаю вздор, они там… Что-то творится на фабрике? Надо было не надеяться на Фальту, а съездить туда еще вчера, заткнуть ненасытные глотки всех этих крикунов, если там есть такие. Фальта — доверчивый балбес. Ну, там видно будет. Спокойствие и выдержка — это главное».
Ирена не успела заговорить: в передней звякнул звонок.
— Это они, — оживился Раж и пошел открывать. — Наконец-то! Теперь оставь нас наедине, девочка. Для сумасбродных разговоров сейчас уже нет времени, пойми!
В комнату быстро проскользнул сухонький, гибкий, как уж, человек с желтоватым морщинистым лицом и тонкими оттопыренными ушами, похожими на два листика. Манеры у него были стеснительно-учтивые. Ирена узнала управляющего фабрикой Фальту. Она почувствовала отвращение, когда он целовал ей руку. Вслед за ним дверной проем заполнила громоздкая фигура в мохнатом пальто. Этого Ирена не знала. Лицо у толстяка было красное, он пыхтел, видно, от спешки, рот у него был смехотворно маленький и красивый, подвижные глазки бегали под густыми бровями. Рука Ирены потерялась в пухлой ладони этого человека. Комната сразу наполнилась говором: толстяк принялся расхваливать квартиру. Ирене он не понравился.
— Это доктор прав Лазецкий, мой адвокат, Ирена, — представил его Ондра. — Господина управляющего ты, конечно, знаешь. Моя жена, господа.
Ирена с безразличным лицом выслушала плоские комплименты адвоката, на которые он, видимо, никогда не скупился. Раскрытый рояль вызвал в нем прилив неумеренного восхищения.
— Музыка всегда была моей мечтой, сударыня. Но, увы, профессия адвоката не оставляет для этого времени. Это уникальный инструмент, не правда ли? Я уверен, что он звучит божественно!
Ирена была рада, когда муж увел болтливого адвоката к себе и захлопнул дверь кабинета. Она еще слышала, как толстяк сказал: «У вас красавица жена, мой друг. Настоящая красавица, да, да…»
Ирена осталась наедине со своей нарастающей тревогой. Она села под лампой, снова попыталась читать, но мысли разбрелись, как стадо без пастуха. Из кабинета глухо доносились голоса. О чем они там говорят? Ирена встала и тихонько подошла к двери. Ей было немного стыдно подслушивать, сердце испуганно билось, словно она шла на кражу.
Слышны были только обрывки фраз. Ирена узнала голос мужа.
— Сейчас на это нет времени, Фальта… Только, пожалуйста, без лишнего азарта, надо считаться со всеми возможностями… А вы ручаетесь за эту налоговую декларацию, которую составил Швегла?.. Не знаю, он ведь трус, если его припугнут как следует…
Послышался густой бас адвоката.
— Не преувеличивайте, Раж, — успокаивал он. — Я не считаю положение таким трагическим… Калоус? Ну, тот в полной панике! Сегодня днем мне пришлось утешать его, как ребенка. Я думаю, что они не смогут возбудить против него дело… Теперь уже не время декретов. Надо…
Ирена затаила дыхание, но понимала лишь немногое.
— Вы слушали сегодня радио, пан адвокат? Нечего меня утешать, как маленького. Я не поднимаю паники, но надо быть готовым ко всему! И обезопасить себя на все случаи… Началось все это очень невинно, а вылупился милый цыпленочек — дальнейшая национализация…
— Не знаю, Раж, говорят, что если свыше пятидесяти рабочих… А сколько у вас?..
— Послушайте, Лазецкий, как же защищаться от них? Я вам плачу не за успокоительные речи, давайте рассуждать здраво, я ведь не Калоус… Вы звонили на завод, Фальта? Если там вчера было спокойно, это еще ровно ничего не значит, посмотрим, что будет завтра… Я только пытался дозвониться Валешу, его нет ни дома, ни в конторе… думаю съездить туда, не нравится мне все это… Есть у вас сведения: был ли кто из моих рабочих на профсоюзном съезде? Кто? Этот веснушчатый с мельницы? Нет, не знаю. Вы уверены? Валеш давно мог бы от него избавиться!..
— Погодите, Раж… курить я больше не буду, только отведаю вашего ликера… М-да, так вот, звонил мне сегодня Крейза из партийного центра, настроение у них там кислое. Зенкл уехал в Моравию. Видно, что…
— Видно, что он дерьмо, а не глава партии, скажем это положа руку на сердце! Уехал в увеселительную прогулку — теперь!.. Нет, кучка озябших студентов, что болтается на улицах, меня ни в чем не убеждает… Президент, мол, не подпишет. Сказки это, а я предпочитаю трезвую оценку… Зуна мне совсем недавно клялся, что все в порядке. Только как бы этот порядок не вышел нам боком. Однако хватит о политике, вернемся к делу… Я подумал об этих экспортных лицензиях и решил забрать их домой… Могут быть неприятности… Нет, этого не нужно, я ему заткнул рот, он тоже вынужден был бы лавировать… если не хуже. Что пишет Браун? Шляется там в Брюсселе и получает командировочные, пройдоха. Ему бы только срывать куши, больше он ничем не занимается. Надо будет внушить ему…
Ирена вернулась в кресло и закрыла глаза рукой. Вашек был прав. Был? Ничего я не смыслю!
И все же Ирена начинала понимать что-то, еще очень смутно и безотчетно… Она подумала о муже. Но ведь она любит своего Ондру, ведь она…
Проводив гостей, Раж вошел к Ирене изменившийся, оживленный. За его улыбкой чувствовались утомление и тревога, но в движениях появилась решительность. Он обнял жену сзади за плечи и встряхнул ее, словно для того, чтобы вывести из дремоты.
— Ну, что, Золушка? Вставай, не умерла ты тут от скуки? Что с тобой, у тебя такой вид, словно ты с луны свалилась? Знаешь что, надень-ка самое лучшее платье, и поехали. Заедем на минутку в контору, а потом закатимся куда-нибудь, где я могу похвастать красивой женой. Брось глупые мысли, киса, забудем их, сейчас не время. И вообще, я не позволяю тебе хмуриться!
6
Вечерняя жизнь била ключом на Вацлавской площади. Подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, Борис Тайхман пробирался мимо групп спорщиков, неистовствовавших у фонарных столбов. Борису было скучновато. Иной раз он останавливался, небрежно прислушиваясь к резкому обмену мнений, и тотчас снова устремлялся по течению людского потока. Изрядная заварилась каша, думал он. Кто бы мог сказать, что дойдет до такого накала! Он наблюдал возбуждение на улицах, с досадой отмечая, как невыгодно изменилась улица за ту неделю, что он провел в туристском домике близ горного курорта Шпиндлеров Млин.
Борис любил ритм большого города и умел наслаждаться им. Прожив столько лет в захолустном Яворжи, сумеешь оценить волнующие прогулки по оживленным столичным улицам, где можно полюбоваться залитыми светом витринами, фотоснимками кинозвезд и точеными женскими ножками, пробегающими мимо.
Борис вернулся вчера утром, забежал на факультет и угодил в самый разгар событий. По дороге к университету ему пришлось протискиваться через толпу людей, шагавших к Староместской площади. А что творилось на факультете! Сходки, собрания, громкие споры и перешептывания в коридорах; обе стороны к чему-то готовятся, всюду беготня и лихорадочная деятельность — и в аудиториях, и перед зданием юридического факультета, где с реки дует пронзительный ветер. В руководстве партии, как ему сообщили, возникли распри. Все это было гораздо серьезнее, чем бурные студенческие сходки, которые Борис любил. Сейчас решаются дела поважнее. Борис болтался на факультете и вынюхивал.
