Анна Мосьпанов - Круглые кубики
Короче говоря, дедуля забрал ее с собой. Сначала она дома у них жила. Комнату он пытался ей пробить через исполком, да без толку. Прописывать же надо куда-то. Но дед твой, когда чего-то хочет, всегда добивается своего. Уж как ему это удалось, не знаю, а только оформили Маняшу дворником при больнице, и она получила служебную жилплощадь. Коморку рядом с лабораторией. Так что Маняша у нас – местный житель. Кстати, совершенно не помню, кто первый ее Маняшей назвал. Ласково так, как ребенка. Так и повелось. Ей тут хорошо, ее все любят. Мы-то…
– Полина, чего болтаешь попусту? – за дверью раздался дедов бас.
– Сейчас, сейчас, открываю, – засуетилась Полина Петровна. – А мы тут чаевничали и сплетничали по-девичьи. Да, Микочка?
– Вижу. – Дед мельком глянул на меня, усмехнулся. – Мика, собирайся. Домой пора. Полина, смену проверь и к Маняше загляни. И не засиживайся тут. Поздно уже. Мика! Через три минуты жду на улице.
– Все сделаю, не волнуйтесь, – пробормотала Полина, но дед ее уже не слышал.
Наскоро попрощавшись с Полиной Петровной, я выбежала из здания больницы. На улице действительно уже стемнело. Моросил мелкий, противный дождик, ветер гонял по больничному дворику обрывок какой-то газеты. Меня колотил озноб. В какой-то момент показалось, что за мной наблюдают. Обернувшись, увидела в ярко освещенном прямоугольнике окна бледное безбровое лицо Маняши. Она, как обычно, улыбалась.
Меня затрясло еще сильнее. Хотелось как можно дальше бежать от этого места, от этого луноподобного улыбающегося лица, от запаха хлорки, от стопочки старых фотографий. Кому она улыбается? Мальчику в пилотке? Мужу? Или себе?
Зажав виски руками, я метнулась к дедушкиной машине. Он уже заводил мотор.
– Быстрее поехали, пожалуйста.
– Едем уже, торопыга, что случилось-то? – Дед сладко потянулся, включил поворотник.
– Ты специально меня оставил с Полиной Петровной?
– Конечно. Жалко, Витьки с нами не было. Вот кому полезно было бы послушать.
– Дед, так же нельзя! – По щекам потекли слезы. Напряжение этого странного дня наконец отпустило, выплеснувшись соленым потоком на кофточку, на бабушкины кримпленовые брюки, на сиденье машины.
Я рыдала всю дорогу до дома. Дедушка мне не мешал.
И только когда мы подъехали к гаражу, уже заглушив мотор, повернулся ко мне, притянул к себе.
– Выплакалась? Умничка. Замечательная ты у меня девочка, Микаэла. Жалко все же, что без Витьки мы эту экскурсию по лабиринтам человеческой души совершили.
Глава 10
Рынок, Алеша и немного о Витьке
Витька в отличие от меня был стопроцентным прагматиком. Его мало интересовали тонкие материи и кружева взаимоотношений. Именно он в голодные 90-е, когда мы, как и полстраны, вынуждены были стоять на рынке, объяснил мне, что торговать не стыдно. Не папа с мамой, а подросток Витька убедил меня, что и мы должны что-то делать, как-то поддерживать родителей.
Я не хочу сказать, что мы были уникальны. В тот момент торговали все. Чем могли. Наиболее предприимчивые наскребали по сусеками какую-то минимальную сумму и собирались в путь-дорогу. В Польшу, в Турцию, кто куда… Еще более хитрые и ушлые перекупали товар у «челноков» уже в России. Чтобы загнать потом на близлежащей барахолке в два раза дороже. Сиреневые, голубые, зеленые болоньевые спортивные костюмы и безразмерные красно-синие клетчатые сумки – универсальные приметы тех лет…
Эти вереницы автобусов, направляющиеся в Турцию, я помню до сих пор. В них – замученные жизнью женщины средних лет с золотыми зубами, пергидролевой завивкой и в тех самых костюмах да мужики неопределенного возраста и социального статуса с неизменной «беломориной». Особо продвинутые курили «Герцеговину Флор» или только появившийся в России «Лаки страйк». Дамы курили «девочковые» пахитоски – черные ментоловые «Море» (произносилось это именно так) в зеленой длинной пачке или такие же, но красные, без ментола. Длинные черные сигареты – символ статуса и определенного материального состояния.
Дорога в Турцию была долгой и гнусной. В Польшу – и того хуже. Знаменитый среди челноков поезд «Москва – Варшава» превращался в дорогу жизни. Выживешь или нет – зависело исключительно от твоего навыка договариваться с бандитами.
На белорусско-польской границе вслед за пограничниками в вагон входили крепкие ребята с мускулистыми руками и вполне прозрачными намерениями и весело сообщали: «Дамы и господа, вас приветствует варшавский рэкет. Приготовьте, пожалуйста, к досмотру личные вещи. Эй, парень, у тебя проблемы? Так мы их сейчас решим!» Всё предельно вежливо, с шуточками-прибауточками. И несчастные челноки открывали баулы и платили дань. А потом привозили в Москву слегка раздербаненные сумки с барахлом – кофты «с люрексом», лосины блестящие и матовые, футболки и джинсы, дамские пиджаки прямого кроя «с плечами». Из Турции волокли кожу всех мастей.
Самой большой барахолкой тех лет в Москве была «Лужа» – знаменитые «Лужники». В принципе, если постараться, там можно было купить все что угодно, включая наркотики, оружие и диковинных зверей без всяких прививок. Вклиниться в ряды торгующих в «Луже» было не так-то просто. Все было поделено-переделено, система была налажена таким образом, что одни привозили, другие торговали, а третьи стригли купоны. Поэтому мелкие и неопытные торгаши начинали с рынков поменьше и попроще.
Торговали и мы. Не чем-нибудь, а обувью. Схема была примитивно проста. В течение недели необходимо было найти в огромной Москве модные и ходовые модели обуви, а в выходные продать их с некоторой выгодой на одном подмосковном рынке.
Родители всю неделю работали за гроши в своих проектных институтах, я училась на дневном отделении в университете, а Витька и вовсе был школьником. Но как-то между всеми делами и заботами крутились и умудрялись искать товар.
Иногда приходилось за день объезжать три-четы-ре фирмы, находящиеся в разных концах Москвы, чтобы в конце дня с горечью убедиться, что нужное все равно не найдено. О том, что нужно, мы узнавали по ходу, там же, на рынке. Есть спрос на женские сапоги на натуральном меху с узким голенищем – это хорошо. Но нужны только коричневые. Черные не идут – хоть ты тресни! А оптовики привезли только черные. Едешь искать.
Находишь классные, коричневые, со шнуровкой, но – полуботинки. Эх, была не была, беру! «Сергеич, если что, я тебе их назад привезу, ты же возьмешь? Что значит, не возьмешь! Ну что ж ты за гад такой, мы же полгода с тобой работаем и ни разу не подводили…» И снова – по кругу.
Разумеется, ни о каком профессиональном анализе рынка никто из нас и понятия не имел. Но публика ходила одна и та же. Работяги с местных фабрик, обнищавшая провинциальная интеллигенция и приезжие из Владимирской области, которых почему-то было очень много в ближнем Подмосковье.
У каждой из этих условных «групп» были свои приоритеты. Провинциалы любили высокие черные сапоги с золотыми и серебряными пряжками и заклепками. Огромным спросом пользовалась у них и лаковая обувь. Врачи, инженеры, учителя и прочие «неприспособившиеся» к реформам бюджетники искали вещи, которые выглядели бы прилично, но при этом особо не бросались бы в глаза. Да и не было у них лишних денег в тот период.
Работяги искали что-то добротное, крепкое, не на один сезон.
Были и такие, которые приходили из раза в раз в ожидании, что подвернется что-то подходящее – прежде всего в финансовом плане. Мы знакомились, беседовали, общались, но помочь ничем не могли. Существовали цены, сбивать которые было уже невозможно, иначе мы оставались в минусе.
Однажды пожилая женщина, работающая поварихой в местной школе, а по вечерам подрабатывающая уборщицей в кооперативном кафе да еще и дворником в местном ЖЭКе, сформулировала для меня основной закон рынка:
– Знаешь, дочка, мне бы сапоги такие, чтобы мех внутри не скатывался. Все равно мне, черные или коричневые, лишь бы теплые, и молния чтоб не сломалась. Пока добреду из школы на окраину, ноги деревенеют. Когда снег чищу, пальцев не чувствую. А в валенках долго ходить не могу. Да и неприлично очень. Сына дразнят… Голытьбой обзывают. А на новые сапоги я в ближайшие пару лет точно не накоплю. Сына одевать надо. Одна его ращу. Лишней копейки нет.
Мы с Витькой эти наблюдения добросовестно записывали в блокнот, опрашивали людей, а дома сортировали и пытались вывести общую модель. В этом был даже какой-то элемент игры, немного скрашивающий монотонные рыночные будни. Работали мы в бешеном темпе. Вообще без выходных. Пять дней в неделю ты занимаешься своей основной работой, а все выходные стоишь на рынке.
Занимать место нужно было в районе шести утра. А значит, выезжать затемно, в пять. В семь на рынке уже появлялись первые покупатели, а до этого нужно было еще разложить весь товар. Принцип работы был до безобразия примитивен. У нас были три точки в разных концах рынка. На первой точке лежал товар с явно завышенными ценами. Точка располагалась прямо у входа.
