Игорь Шнайдерман - Жиденок
После этого эпизода в моём сне опять возникают помехи, а когда они рассеиваются, я оказываюсь стоящим на трибуне в центре нашего гарнизонного плаца. Слева и справа от меня выстроен почётный караул, состоящий сплошь из генералов и адмиралов.
На ступеньках перед трибуной возятся какие-то пожилые люди. Я вглядываюсь в них и не верю собственным глазам: отталкивая друг друга локоточками и пиная ножками, на лестницу поднимаются Члены Политбюро ЦК КПСС.
Мне становится смешно, но я проникаюсь серьёзностью момента.
Снизу раздаётся истошный вопль:
— Пропустите меня к нему! Я хочу видеть этого человека! — и я вижу, как, орудуя кулаками, по ступенькам несётся Председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов. Однако прорваться ему не удаётся, так как путь его преграждают идеологи коммунистического движения Суслов с Пономарёвым. Суслов кричит:
— Куда прёшь, как танк?! Мы тут все секретари ЦК! А я, например, ещё с ночи очередь занял!
Посрамлённый Андропов возвращается в хвост очереди, и я слышу внизу его голос:
— Кто крайний? Ты, Константин? Я за тобой буду.
Я чувствую, что вот-вот расхохочусь, и кусаю себя за палец.
И вдруг буквально в метре от меня нарисовывается до боли знакомая каждому советскому человеку физиономия «дорогого и любимого» генсека товарища Леонида Ильича Брежнева. Своим неповторимым величественным тембром он говорит:
— Участники войны без очереди, — и подходит ко мне вплотную. Я окаменеваю, а Леонид Ильич, смущаясь, как девушка, продолжает:
— Разрешите поцеловать в губы выдающегося русского воина-богатыря?
В угрожающей близости я вижу его морщинистое лицо, его косматые чёрные брови, его старческий причмокивающий рот. Генеральный Секретарь берёт меня за плечи и с неожиданной силой притягивает к себе.
В ту же секунду у меня в руках почему-то оказывается… подушка. Я прикрываюсь ею, но какая-то третья сила оттаскивает подушку в сторону…
…и надо мною зависает голова дежурного по роте младшего сержанта Володи Петрова. Он глядит на меня ошалелыми глазами и шепчет:
— Ты чё, сдурел? Чё ты во сне ржёшь?
Как только я понял, что все эти страсти мне приснились, я расхохотался в полный голос и прикрыл лицо подушкой, чтобы не разбудить соседей по кубрику. Но подушка не помогла.
Бойцы проснулись и потребовали объяснений. По свежим следам я пересказал им свой сон. Они хохотали так громко, что разбудили остальную роту. Тогда мне пришлось повторить свою историю снова.
Друзья-однополчане икали, плакали, матерились, прыгали на кроватях, размахивали одеялами, били кулаками по матрацам и кричали:
— Дембель давай!
Когда радостное буйство немного поутихло, младший сержант Володя Петров мечтательно произнёс:
— Скоро, скоро на дембель, землячки. Чувствуете, свободой запахло!
Он сказал это первого октября в шесть утра.
А в одиннадцать меня вызвали в Первый отдел.
…Я сидел на табурете в центре комнаты. За столом восседали четыре особиста со спектром званий от полковника до капитана. Да, да, того самого капитана, которым ещё в начале службы стращал меня мудрый Якуб Максович Вайсберг.
Именно он — капитан, — вопреки всем законам юриспруденции, в самом начале заседания «четвёрки» зачитал мне приговор:
— Первое — исключение из комсомола (я уверен, что комсомольская организация нас поддержит); второе — дальнейшее прохождение службы в дисциплинарном батальоне; третье — передача «дела» в Комитет Государственной Безопасности.
Сначала я очень удивился, затем жутко сдрейфил, а, услышав о КГБ, чуть не уделался. Но самым зловещим было то, что я ничего не понимал.
Чекисты-особисты знали обо мне всё. То есть всё вообще.
Они знали о моём детстве, о моём отрочестве и о моей юности. Они рассказали о моих родителях и о родителях моих родителей. Они поимённо назвали всех моих друзей. Им было известно о том, что на «гражданке» мы издавали журнал «Менестрель», который печатался на всё той же бабушкиной машинке. С каменными лицами и без тени улыбки они пересказали самые смешные и самые любимые мои анекдоты.
Наконец, они слово в слово процитировали выдержки из моего тайного блокнотика.
Мне «шили» самиздат, сионизм и антисоветскую деятельность. И это абсолютно не было похоже на шутку.
Я приготовился к тому, что сейчас из-под меня выбьют табурет и, пиная ногами, напомнят сегодняшний сон…
И тут фортуна повернулась ко мне фасадом: об этом последнем и решающем обвинительном «эпизоде» им ещё не успели настучать.
Я напряг мышцы ног и бешено закрутил извилинами.
— Товарищи офицеры!
От страха я начал так патетично и пронзительно, что особисты на мгновение привстали.
— Может быть, сейчас вы видите перед собой самого большого патриота и самого верного сына нашей Советской Родины. Отдавая должное прекрасной работе органов возмездия, как комсомолец (пока ещё), я должен всё-таки сказать… Простите, но изложенные вами факты вырваны из контекста. Они половинчаты. А, как писал Владимир Ильич в письме к Феликсу Эдмундовичу, чекист не имеет права руководствоваться показаниями только одной стороны; чекист обязан видеть ситуацию во всей её многогранности, — я на секунду приостановился.
— По первой части выдвинутых вами обвинений должен сказать, что великий основоположник научного коммунизма Карл Маркс называл менестрелей первыми революционерами. И содержание упомянутого вами журнала от первой до последней странички было проникнуто идеями революции, идеями равенства и свободы…
Я говорил всю эту чушь на совершеннейшем автопилоте, потому как в голове моей крутилась только одна мысль, один вопрос: «читали или им пересказали?».
Моя аудитория заёрзала на стульях и стала переглядываться. Я понял, что не читали, и ожил.
— Что же касается анекдотов… Вас ввели в заблуждение. Когда в компанию моих друзей попадает человек, рассказывающий анекдоты сомнительного характера, мы просто гоним его прочь. А процитировать подобный анекдот я могу только в назидание такому болтуну. Я всегда говорю: «Про это нельзя — это свято! Как тебе не стыдно, ведь ты — комсомолец!»
Я нёс такой бред, которому позавидовал бы самый больной самой белой из всех возможных горячек. У служителей «щита и меча» брови поползли на затылки, а звёздочки взлетели над погонами.
— А что же злополучный блокнотик? — спросите вы. — Да, — отвечу я, — блокнот существовал. Однако прочитанные вами выдержки являются лишь цитатами, лишь фрагментами прямой речи моих неблагонадёжных собеседников. Когда я понял, что эти записи могут попасть в руки политически близоруких людей с нестойким коммунистическим мировоззрением, я его просто уничтожил…
Я собрался продолжить дальше, но полковник вдруг резко встал и так же резко отрезал:
— Выйди! Жди!
Я пулей вылетел в коридор и обнял ушами дверь.
Через несколько минут меня снова пригласили в кабинет. Под влиянием уже знакомого интерьера меня вновь понесло:
— В своём послании к молодым литераторам Генеральный Секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев писал…
— Помолчи, — удивительно мягко прервал меня полковник. — Ты в Ансамбле кто? Певец?
— Так точно. А ещё я артист разговорного жанра.
— Оно и видно. Так вот, артист разговорного жанра, считай, что на первый раз ты отбрехался. Но если вдруг когда-нибудь, где-нибудь, прямо или косвенно, при каких-либо обстоятельствах, каким-то образом… Короче, если ещё раз тобой заинтересуется наша… наше ве-дом-ство, дело твоё автоматически выплывет из архивов, и тогда ты так просто не отбрешешься. Всё. Свободен.
Только тут я осознал, что мог быть «несвободен» по-настоящему. Только тут я вспомнил, что любой мой поход в незнакомую компанию бабушка и дедушка всегда предваряли словами:
— Не рассказывай анекдотов! Дядя Маня из-за них пятнадцать лет отсидел!
Через пару месяцев после демобилизации я оказался у друзей в городе Горьком. В этом городе жил мой армейский товарищ Лёша Хренов. У меня был его адрес.
Я честно его искал.
И я его не нашёл.
Ещё через пару лет я гостил в Москве у Канистры. Первым, что мне бросилось в глаза, когда я вошёл в его квартиру, была висящая на вешалке прапорщицкая шинель: после возвращения из армии баянист Ансамбля Саша Масякин по прозвищу Канистра пошёл служить в КГБ.
Я не грешу ни на одного из них. До сих пор я уверен, что был кто-то третий…
* * *Вы видели когда-нибудь нормального человека, которого по окончании срочной службы забыли бы уволить из армии? Спрашиваю дальше: видели ли вы когда-нибудь еврея, который в мирное время отслужил бы в армии больше положенного срока? Вот, я не сомневался.
Начальник Ансамбля песни и пляски майор Пустовалов тоже не видел, поэтому ошибку строевой части решил не исправлять и отправил меня ещё на полтора месяца гастролировать по дальним площадкам.
