Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
Села часто разрушались во время боев, если через них проходила линия фронта, но большая часть жителей либо уходили в тыл, либо рассеивались по окрестностям, да и всего-то в селах европейской части СССР проживало не более 20% населения.
Известно, что нацисты уничтожили около 2 миллионов советских евреев, не успевших эвакуироваться из западных областей европейской части СССР. (Я беру максимальную цифру из приводимых.) Отнимем из 15 миллионов 2, останется 13 — все равно непомерно большая цифра по сравнению с немецкими потерями мирного населения. Эпидемий ни на оккупированных землях, ни на остальных не было. Голода повального — также. Люди жили с огородов.
Очевидно, в цифру военных потерь населения занесены жертвы режима. Это и люди, погибшие при депортации народов. К жертвам войны причислили наверняка и жертвы сосланных народов (финнов из Карелии, прибалтов, русских и украинских немцев, крымских татар, кавказцев). Это миллионные потери! Вероятно, на войну списали и вообще зэков всех категорий, погибших в лагерях за годы войны. Так вот, видимо, и набралась колоссальная цифра потерь среди населения в 10—12 миллионов (за вычетом 2 миллионов советских евреев, погибших в нацистских лагерях смерти). И нынешние власти не ставят эту цифру под сомнение.
Так что колоссальные жертвы, понесенные советским народом на фронте и в тылу, в большей своей части были прямыми или косвенными жертвами сталинского режима и отнюдь не могут составлять предмета национальной гордости. И позорен тот факт, что природа этих жертв до сих пор скрывается властями России.
Стоит за этим и вопрос, не нанесла ли гибель во время войны миллионов молодых и здоровых людей, а до того в ходе сталинских репрессий еще и десятков миллионов самых, как правило, социально и творчески активных граждан невосполнимого урона генофонду народа? И не является ли это глубинной причиной уродливого развития страны, которое стало особенно зримым в последние 10—15 лет? Наука еще не может дать на это ответ? Или боится?
И еще раз подчеркну, страшен своим эгоцентризмом главный пропагандистский постулат Кремля, старого и нынешнего, что Россия спасла мир от «коричневой чумы», приняв на себя главный удар и понеся самые большие жертвы.
О природе этих жертв мы уже говорили, а что касается главного удара, то его приняли на себя и англичане с французами в 1940 году, когда сталинская Россия потирала руки за спиной у Германии и Италии. Критическим моментом Второй мировой была не только битва за Сталинград в 43-м, но и сражение за Британию в 40-м. Страшно и представить себе, что было бы с Россией, если бы немцам удалось в тот год захватить Британские острова. А американцы приняли на себя удар мощнейшей японской военной машины и этим также спасли Россию и весь антифашистский мир.
Ну и не надо забывать, что победа Советского Союза означала замену на половине европейской территории гитлеровского фашизма сталинским, не менее людоедским. И опять же США и Англия сыграли решающую роль в победе и над этим видом фашизма в долгой «холодной войне».
В заключение темы коснусь философско-психологического аспекта. Люди в России очень часто не понимают, что в жизни есть такие опасности, от которых нельзя предохраниться на все сто процентов, не понимают, что добиваясь стопроцентной защиты, можно погубить то, что хочешь защитить. Наверняка защитить птичку от кошки можно, лишь превратив птичку в чучело!
Ради подготовки к войне Сталин максимально форсировал создание военной индустрии, задавил и НЭП, и кооперативную коллективизацию, заменив ее крепостными колхозными хозяйствами, обрек часть крестьянства на голод — ради того, чтобы быстрее и больше строить военных заводов. Ради этого же ликвидировал внутрипартийную демократию, создал себе железобетонную «властную вертикаль», проводил чистку потенциальных оппозиционеров — «врагов народа», в том числе и среди командного состава армии. В результате у множества людей пропало желание пользоваться изготовленным оружием, и Советский Союз потерял в первые два-три месяца войны половину созданной индустрии, половину европейской части страны и т. д.
С оставшейся половиной (и с помощью союзников) удалось в конце концов выиграть войну. И если бы Сталин в два раза меньше строил военных заводов, ему не нужны были бы драконовские меры для проведения форсированной индустриализации, у людей не пропало бы желание защищать страну, и он мог бы добиться победы без разгрома в 41-м, без колоссальных потерь.
Однако правящий класс не понял этой диалектики, и после смерти Сталина продолжал политику форсированного вооружения. И эта политика была еще более параноидальной, так как Советской России уже никто не угрожал. Например, до 60-х годов, до полета Гагарина, в стране не было средств доставки ядерного оружия в Америку, а США при желании могли бы поразить СССР, обладая подавляющим превосходством в военной авиации, базами вблизи советских границ и большим авианосным флотом. Но американцы не пользовались своим превосходством даже для шантажа. Страны с современной, весьма уже развитой демократией не способны к агрессии. Они только пытались сдерживать агрессию Советского Союза. Как то было, к примеру, в Южной Корее и Южном Вьетнаме.
Стремление вооружаться по максимуму, обрекая народ на нищенское прозябание и погибель, сохранилось у российских правящих кругов и до сего дня. Был построен, к примеру, сверхдорогой крейсер «Петр Великий», разработаны и построены новые стратегические ракеты, но не было создано средств спасения морских судов. На это денег уже не осталось. В результате российские водолазы, не имея современного оборудования, не смогли даже проникнуть в «Курск»! И весь его подъем был осуществлен водолазами Норвегии и Бельгии с помощью своих технических средств и кораблей.
Рассказ о войне получился очень обширным. Но что поделаешь, это была целая эпоха, а не обычные четыре года. Сказался эффект уплотнения времени за счет изобилия событий, переживаний, потрясений.
Глава 4 В руках ГБ
Зимой 1944—1945 года, когда я учился уже в экстернате, в доме у моей одноклассницы я встретил однажды мужчину, говорившего с легким иностранным акцентом. Моя знакомая очень смутилась, что я увидел у нее этого человека, и попросила никому о нем не говорить. Были и другие нюансы, показавшиеся мне подозрительными. Короче, я заподозрил в нем немецкого шпиона! Как же, война продолжалась, и везде призывали к бдительности.
Но идти в «органы» все-таки не хотелось, и я обратился за советом к другу отца, инженеру-строителю МВД, очень симпатичному человеку. Если я не путаю, звали его Иваном Ивановичем Безродным. (Он, видимо, был из беспризорных.) С отцом мне тогда не захотелось советоваться: он плохо чувствовал себя и находился в депрессии.
Друг отца, Иван Иванович, выслушав меня, помрачнел и сказал, протянул, что да, надо бы пойти... Но как-то очень тихо это сказал, опустив глаза. Он, видимо, боялся открыто меня предостеречь. Но интонационного намека я не понял. Иван Иванович высказал также предположение, что этот иностранец вряд ли является немецким шпионом. Шпионы говорят без акцента! Скорее всего он гость или сотрудник каких-то советских организаций... Друг отца, возможно, продолжал таким образом отговаривать меня, но я не «врубался».
— А почему моя одноклассница так испугалась? Просила меня никому не рассказывать?
— Возможно, — пожал инженер плечами, — это романтическое стремление к секретам...Бывает у девушек...
Он, видимо, хорошо знал, как опасно связываться с «органами».
Но я все-таки решил пойти. По совету того же Ивана Ивановича я отправился в отделение милиции по месту жительства. Милицейский начальник, даже не дослушав меня, велел дежурному старшине препроводить меня «наверх». Оказывается, в этом же здании этажом выше находилось отделение МГБ.
Там я оказался в комнате, где сидели двое в штатском. Они встретили меня очень приветливо, но к моему рассказу о подозрительном иностранце отнеслись как-то рассеянно. Впоследствии, через год примерно, я вновь увидел моего «шпиона» у той же школьницы и понял, что друг отца правильно предположил, что этот «иностранец» если и был шпионом, то отнюдь не немецким!
Но моему приходу сотрудники МГБ явно обрадовались и... стали уговаривать дать подписку о сотрудничестве с «органами»! Такого поворота я не ожидал и начал увиливать: я, мол, и так, если что замечу, приду к ним. Сопротивлялся как мог.
— Вы, сознательный советский патриот, и не хотите сотрудничать с нами?! — давили меня чекисты.
— Я же сотрудничаю: вот пришел к вам...
— Так почему же вы не хотите дать подписку? Я опять свое. Мне в ответ:
— Вы что, не доверяете Министерству государственной безопасности? Что на это скажешь? Все вопросы-уколы были у них отработаны! Ситуация стала делаться абсурдной. Я сознавал, что упорно уклоняясь от подписки, я восстанавливаю их против себя, и начал ощущать все происходящее как кошмар. Но подписывать их листок — они мне его все время подсовывали, пододвигали — мне очень не хотелось, и я продолжал талдычить свое, а гебисты — свое! Они брали меня на измор. Уйти-то ведь я не мог! Решительно отказаться, встать и уйти? В сталинские времена это было немыслимо!
