Николя Барро - Улыбка женщины
— Прекрасно, Андре! — воскликнул он. — Знаете, что мне в вас нравится? Вы на редкость сговорчивы. Много не говорите, не задаете лишних вопросов — просто делаете. — Он посмотрел на меня своими лучистыми голубыми глазами и похлопал по плечу: — Вы далеко пойдете. — Тут он подмигнул мне. — Послушайте, — продолжал он, — если эта вещь никуда не годится, я попрошу вас написать пару конструктивных замечаний по содержанию. Вы же знаете как? Ну, потенциал, безусловно, есть, и читать написанное автором интересно… и так далее, и так далее… А потом так мягко намекнете…
Я кивнул, подавив улыбку. Уже стоя между дверью и вешалкой, Монсиньяк повернулся и задал вопрос, которого я ждал все это время:
— Ну а как там с Робертом Миллером?
— Я веду переговоры с его агентом Адамом Голдбергом, на него можно положиться, — ответил я.
Старый месье Орбан, тот самый, который свалился с дерева, собирая вишни, дал мне как-то совет. «Когда лжешь, мой мальчик, будь как можно ближе к правде. Так больше шансов, что тебе поверят», — сказал он в один прекрасный летний день, когда мне, прогулявшему школу, предстояло сочинить подходящую историю для моей матери.
— Он уверен, что мы вытащим Миллера в Париж, — с жаром продолжал я, чувствуя, как мой пульс участился. — Собственно, осталось обговорить детали. Думаю, в понедельник буду знать все точно.
— Прекрасно-прекрасно…
Жан Поль Монсиньяк вышел с довольным видом, а я полез в карман. Лишь после третьей сигареты я начал успокаиваться. Потом открыл окно, впуская в комнату чистый, холодный воздух.
Я просмотрел рукопись. Еще одна Франсуаза Саган. Юная героиня — дочь известного писателя, не понимающая, чего она хочет, — погружала читателя в мир своих сексуальных переживаний с аборигеном Карибских островов, который вечно находился под кайфом. В этом, собственно, и заключалось действие. Каждый второй абзац был посвящен описанию чувств этой девушки, по большому счету никому не интересных, даже ее чернокожему любовнику. В конце романа героиня возвращалась домой, а жизнь все еще представлялась ей большим знаком вопроса, и она так и не поняла, отчего ей грустно.
Со своей стороны, я тоже не понял этого. Имей я в молодости возможность провести четыре недели на островах своей мечты, в полной мере наслаждаясь их красотами, не стал бы привередничать, а, вероятно, просто спятил бы от счастья. Быть может, моей натуре не хватало глубины.
Я осторожно сформулировал отказ и подготовил копию для месье Монсиньяка. В полдень мадам Пети принесла почту и недовольно спросила, курил ли я.
Я сделал невинное лицо и замахал руками.
— Вы курили, месье Шабане, — возразила она, заметив пепельницу возле мусорной корзины. — Вы курили даже в моем кабинете, я почувствовала это сразу, как только вошла. — Она неодобрительно покачала головой: — Или вы не понимаете, месье Шабане, что это опасно для здоровья? Вы же знаете это!
Да-да, я все знаю. Курить вредно. Есть вредно. Пить тоже. Все, что приносит удовольствие, — либо аморально, либо противозаконно, либо ведет к ожирению. То же касается и чрезмерного увлечения работой, и лишних волнений. Мы вечно балансируем над пропастью, а под конец нам суждено свалиться с лестницы, собирая вишни, или попасть под машину по дороге в булочную, как консьержка из романа «Элегантность ежика».[17]
Я молча кивнул. А что я мог сказать? Она была права. Я подождал, пока мадам Пети удалится, а затем вытряхнул из пачки очередную сигарету и уже через несколько секунд любовался расходящимися в воздухе завитками белого дыма.
После того как мадам Пети уличила меня в курении, со мной произошли и некоторые другие вещи, самым прискорбным образом ставшие на моем пути к здоровому образу жизни. Наименее волнующим и, пожалуй, самым здоровым событием был обед у мамы в Нейи. Я не был уверен, что полная тарелка квашеной капусты с жирной свининой и сосисками подходит моему желудку, но это было лучшее, что я мог ему предложить. Моя мама родом из Эльзаса, а потому не представляла себе жизни без квашеной капусты. Плюс ко всему — «сюрприз», объявленный маман еще по телефону и состоящий из ее чрезвычайно болезненной сестры и плохо слышащей, а потому громкоголосой любимой кузины (любимой ею, но не мной!). Неудивительно, что еда из эльзасской керамики не доставила мне особого удовольствия. Квашеная капуста камнем лежала у меня в желудке. А три пожилые дамы, называвшие осанистого тридцативосьмилетнего мужчину ростом сто восемьдесят пять сантиметров то «малыш», то «миленький», сводили меня с ума. В остальном все было как обычно, только в три раза хуже.
Меня спрашивали: не похудел ли я? (О нет!) Не собираюсь ли жениться? (Если отыщется подходящая кандидатура, почему бы и нет?) Может ли маман рассчитывать на внука, которого потом будет пичкать квашеной капустой? (Ну разумеется, я уже рад за него.) Все ли хорошо на работе? (О да, лучше не бывает!)
В промежутках между вопросами меня уговаривали взять еще кусочек или просили поделиться последними известиями.
— Что новенького, Андре?
Три пары глаз выжидающе смотрели на меня, а я был чем-то вроде воскресного радио. Я не мог поведать им о своих настоящих проблемах. Ну кто за этим столом смог бы понять причину моей нервозности, состоящую в том, что я обзавелся двойником в лице одного английского писателя, в результате чего мои дела пошли наперекосяк? Поэтому я выдумал что-то насчет прорыва трубы в моей квартире в доме старой постройки. Хорошо, что дамы были не в состоянии как следует сконцентрироваться на одной теме. Во всяком случае, слабослышащая кузина прервала мой рассказ возгласом: «Кто умер?» Эту фразу она повторяла еще раз пять на протяжении нашей беседы, вероятно, когда теряла нить разговора. Мы говорили о разных интересных вещах: венозной недостаточности, визитах к врачу, ремонте дома, плохо работающих садовниках, небрежных уборщицах, рождественских концертах, похоронах, викторинах, неизвестных соседях и призраках прошлого.
Наконец настала очередь сыра и фруктов. К этому времени возможности моего желудка, равно как и мои, полностью исчерпались, и я, извинившись, вышел в сад покурить. Три сигареты.
В ночь с воскресенья на понедельник я ворочался с боку на бок в постели, несмотря на три жевательные таблетки от изжоги. Козий сыр с камамбером стали вчера последней каплей. Я видел кошмарный сон с участием Сэма, брата Адама, симпатичного зубного врача, и мадемуазель Бреден. Полураздетая, она лежала с ним на кушетке в его оснащенном по последнему слову техники кабинете, а он обнимал ее и стонал от страсти. Я же в это время тоже стонал в стоматологическом кресле, пока медсестра вырывала мне зуб.
Проснувшись в холодном поту, я решил перекурить.
Но и это были цветочки по сравнению с тем, что готовил мне понедельник.
Утром в издательство позвонил Адам и сообщил, что Сэм поначалу воспринял его просьбу без энтузиазма, однако, осознав всю прелесть затеи с Миллером, высказал готовность подыграть. «Не took it like a man»,[18] — довольно прокомментировал Адам ответ брата.
Однако Сэм мало что знал о Франции и старинных автомобилях и имел еще более слабое представление о людях, связанных с книгами.
— Боюсь, нам придется хорошенько проинструктировать его, — сказал Адам. — Надо подготовить отрывки для чтения, пусть потренируется.
Что касается бороды, по этому пункту Адам собирался провести хорошую разъяснительную работу.
Я нервно натянул свитер, воротник которого неожиданно сдавил мне шею. Разумеется, Роберт Миллер должен выглядеть как Роберт Миллер. Однако лично я заинтересован в том, чтобы зубной врач оставался при этом зубным врачом.
Дело слишком усложнилось.
— Договорились, — продолжал Адам. — Я сделаю все, что в моих силах. — И дальше он сказал такое, что заставило меня тут же схватиться за пачку сигарет: — Кстати, для Сэма лучше всего было бы приехать через неделю в понедельник. По сути, это единственный день, когда он может.
— Ты спятил?! — закурив, заорал я. — Представляешь, что это будет!
Дверь неслышно отворилась, и на пороге показалась мадемуазель Мирабо с прозрачной папкой в руках.
— Не сейчас! — закричал я, отмахиваясь от нее рукой, и прошипел: — Что вы уставились, моя милая, не видите, я разговариваю по телефону?
Она испуганно посмотрела на меня, ее нижняя губа задрожала, и дверь закрылась так же бесшумно, как и отворилась.
— Но он приезжает не сейчас, — принялся успокаивать меня Адам, возвращая к телефонному разговору. — В понедельник было бы лучше всего. Мы прибудем с ним в воскресенье и еще раз все обговорим в спокойной обстановке.
— Отлично-отлично, — зашипел я. — Две недели! Что мы сможем подготовить?
— Сейчас или никогда, — лаконично возразил Адам. — Радуйся, что хоть что-то получается.
