Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник)
Снова открыл входную дверь, потом громко захлопнул и крикнул:
– Туська, привет! Такая невезуха! Ногу вывихнул, растяжение, наверное! Три часа на лавочке сидел, пока очухался. Поменял билет на послезавтра.
Жена выскочила в коридор, бросилась к нему, обняла его.
– Лешенька! Живой!
– Тусь, ты чего? – удивился он.
– Леша, – она прижалась к нему еще сильней. – Твой самолет упал. Понимаешь? Самолет разбился. А ты на него опоздал. Понял? Ты понял?
– Вот это да! – сказал он. – Слушай, прямо не верится. Нет, правда?
– Правда, – сказала она. – Это судьба.
Она прикрыла глаза, медленно и сладко поцеловала его.
– Ой, – сказал он. – Нога жутко болит, извини.
волшебная сила искусства
Я говорю тебе – мой путь не прям
В конце семидесятых был у меня один знакомый. Мой ровесник.
Но какое сравнение! Я был преподаватель греческого языка, а он – замдиректора автосервиса. И это в неполных тридцать лет! Блистательная, невероятная карьера. Примерно как стать членкором академии наук в таком же возрасте.
Он был очень богат. У него было всё: кооперативная квартира с югославской мебелью; новенькие «жигули» шестой модели; тещина дача, сияющая свежим ремонтом и столь же югославской мебелью (это было замечательно – на даче у человека не дачная мебель, то есть потрепанная городская, а специально купленная новая). Не говоря уже о костюмах и дубленках. О японских часах на золотом браслете. О бриллиантах и соболях его жены.
Но при этом он не был гордецом или зазнайкой. Он был очень мил и приятен в общении. По воскресеньям мы часами курили, сидя на лавочке во дворе, и запросто болтали о том о сем.
Проницательный читатель уже догадался о секрете нашей дружбы.
Мы были соседями, и наши дети были ровесниками. По будням с его сыном гуляла няня или жена, а в воскресенье выходил он сам.
Он мне частенько звонил и предлагал сходить вместе куда-нибудь – в Дом актера или Дом кино. Или поужинать в Доме литераторов: у него туда были пропуска. Или пойти на премьеру во МХАТ или в Театр на Таганке: ему присылали пригласительные билеты.
Я отказывался, но он не обижался и все равно звонил, звал то туда, то сюда.
Один раз он позвонил мне и сказал:
– Зря ты позавчера со мной не пошел. Такой спектакль был! Такой!
– Какой? – спросил я, потому что уж забыл, куда он меня звал.
– «Царь Федор Иоаннович», – сказал он. – В Малом театре. Смоктуновский в главной роли. Умереть, какая постановка. И как играет!
– Смоктуновский, понятно же, – сказал я.
– Да, – длинно вздохнул он. – Я три дня просто больной хожу, все думаю… Деньги, шубы, машина, дача – какая это все херня на самом деле! Какая глупость! Какая дрянь! Какая мелочь!
– Понятно, – я вздохнул ему в ответ.
– Не знаю, как жить, – прошептал он. – Власти хочется! Власти!
учение об элементах у Платона и пифагорейцев
Главное событие ХХ века
Мой приятель рассказывал, как он сдавал историю философии.
Дело было в начале семидесятых.
В числе экзаменаторов был один незнакомый старик. Все вокруг него суетились: пересаживали со стула на кресло, закрывали форточку, ставили перед ним стакан чаю, шепотом спрашивали, с лимоном или без.
– Без лимона, ежели возможно, – суховато отвечал он. – Но с сахаром.
Очевидно, это был какой-то легендарный профессор.
Был он очень стар, лыс и сед. Небольшого роста, в негнущемся синем костюме и весь какой-то ненастоящий. Казалось, он был сделан из желто-розового туалетного мыла и нежнейшего тополиного пуха. На нем были круглые выпуклые очки. Стекла очков были сильно исцарапаны. Это разрушало образ, придавало профессору неожиданное сходство со слесарем.
Моему приятелю достался Демокрит.
Он быстро рассказал всё, что знал о Демокрите, а потом добавил, что Платон так ненавидел Демокрита, что даже хотел сжечь его сочинения. Потому что Платон был идеалист, то есть нехороший человек, а Демокрит – материалист и прогрессивный мыслитель. Догадался про атомы. То есть хороший человек.
Так было в учебниках. Так нас всех учили.
Экзаменаторы согласно закивали.
Но вдруг этот самый профессор подал голос:
– Позвольте, позвольте! А вы помните, что произошло в 1917 году?
– Конечно, помню, – сказал мой приятель. – А как же!
Он решил, что старик – марксист-ленинец с дореволюционным стажем. Закаленный в битвах с идеалистами, махистами и прочими лакеями капитала.
Поэтому он радостно сказал:
– В 1917 году произошла революция!
– Именно революция! – сказал профессор. – Но вы про нее забыли!
– Я?! – мой приятель даже прижал руку к сердцу.
– Вы, вы! Не выкручивайтесь! В 1917 году Ева Закс доказала, что «атомы» Демокрита и «эйдосы» Платона суть почти одно и то же. С тех пор, молодой человек, так уж резко противопоставлять Платона Демокриту и вообще толковать о каком-то так называемом античном материализме – непозволительно!
И стал возмущенно размешивать чай в стакане.
Потом профессору вызвали такси и отвезли домой.
А моему приятелю поставили «отлично».
Революций много, а красный диплом – один.
с Новым годом, дорогие товарищи
Двойной тариф
Сергеев ушел с Нового года у Капустянских.
Вошли. Поздоровались. Разделись. Светка уже сапоги сняла. Вдруг он увидел, что в комнате стоит Нырков. А он специально спрашивал хозяев, кто у них будет, чтобы Ныркова не было.
– Олежек! – позвал Сергеев хозяина.
И сказал, что с Нырковым за один стол не сядет. Капустянский объяснил, что Ныркова привел Витя Бусыгин, без предупреждения. И ничего не поделаешь. «Старик, а хочешь, он сейчас прощения попросит при всех?» Последние слова он произнес громко. Нырков вышел в прихожую и протянул Сергееву руку:
– Прошу прощения при всех!
Но неискренне и ехидно. Мол, куда ты денешься.
Сергеев спрятал руку за спину и сказал:
– Светка, надевай сапоги, мы уходим.
Олежек Капустянский обнял Светку за плечи:
– Мы ее не отпустим!
– Ты вообще с ума сошел? – хныкнула Светка.
– Ах, так! – сказал Сергеев. – Ну, всем привет! Хэппи нью йиар!
И хлопнул дверью.
Вышел на улицу, достал мобильник, вызвал такси.
Такси приехало скоро. Десять минут, как обещали. «Рено Логан».
Шофер была женщина. Сергеев глазам своим не поверил. Поглядел на карточку с фамилией. Так и есть.
– Привет, Ленка, – сказал. – Во дела! Что ж ты в новогоднюю ночь?
– Двойной тариф, – сказала она. – А у меня дети. Привет, Костя.
– А муж? – спросил он.
– Ладно тебе, – сказала она. – Одно воспоминание. Куда ехать?
Сергеев назвал свой адрес и спросил:
– А детей много?
– Близнецы. Толя и Костя. В честь тебя и Тольки.
– А чего ты за Тольку пошла?
– Потому что ты был очень нерешительный, – сказала она.
– Тогда давай начнем все сначала, – сказал Сергеев. – А сначала встретим Новый год. У меня есть, – он достал шампанское из портфеля: слава богу, не успел вытащить в гостях.
– Я на работе, – сказала она.
– Плевать, – сказал Сергеев. – Отмажемся. Я, Леночка, если хочешь, только что от жены ушел. Хочешь?
– Хочу, – сказала она и тормознула у тротуара.
Но только они открыли шампанское и приложились из горла, как в стекло постучали. Это был мент.
– С праздничком! – сказал он, предвкушая хорошую отмазку.
– Максимыч! – воскликнул Сергеев. – Ты ли это? Ленка, мы с ним в седьмом классе, за одной партой… Леха Максимов, мать его, Новый год. Что ж это ты ментом стал, а? Отвечай! И выпей с нами.
– Не ментом, а пентом, – поправил Максимов. – Айн-цвай-полицай!
– Плевать! – сказал Сергеев. – Бросай свою пентуру! Давай в новом году малый бизнес заведем. У меня пол-лимона на карточке! Пятнадцать кило баксов. Решайся, Леха!
– Спасибо, я подумаю, – растроганно сказал Максимов. – Ну, вы тут пока целуйтесь, а у меня смена.
Наутро Сергеев увидел, что рядом спит Ленка, а в окне торчит суконная ментовская спина.
– Эй! – открыл он дверцу и постучал в эту спину. – Ты чего?
– Стерегу трупы жертв ДТП! – ответил мент.
У Сергеева все прямо оборвалось внутри. Но Леха Максимов засмеялся:
– Шучу! Вы оба живы! Езжайте домой!
Сергеев растолкал Ленку и сказал:
– С Новым годом. Рули домой.
– Куда? – спросила она.
– К тебе, – ответил Сергеев.
Восемь спичек
восемь спичек. дача
1. Стыд
Один раз я пригласил девушку на дачу. Мне было лет двадцать. Она была чуть постарше. Я учился на третьем курсе, она на пятом. Из другого города. Жила в общежитии.
Мы доехали на автобусе от метро «Калужская» до остановки «Школа» и минут пятнадцать шли пешком. Была поздняя сухая осень. Под мостиком журчала речка. Мы постояли, покурили, посмотрели, как ветлы зыбко отражаются в быстрой змеящейся воде, потом выкинули окурки – в реку, в реку, ай-ай-ай! – и пошли дальше. Было уже совсем близко.
