Мартин Эмис - Беременная вдова
И все это была правда: на маленьком, подернутом рябью теле Адриано повсюду виднелись ранения — свидетельства его пристрастия к хорошей жизни.
— Так что с твоей левой ногой, Адриано? Что с ней произошло?
Два маленьких пальца были начисто сострижены винтом моторной лодки в цейлонских водах.
— А это… пятно у тебя на шее и плече?
Результат воспламенения гелия на воздушном шаре, на высоте шесть миль над Нубийской пустыней.
— А что это за черные отметины у тебя на бедре?
Охотясь на дикого кабана в Казахстане, Адриано умудрился всадить в себя несколько пуль из собственного ружья.
— А колено, Адриано?
Авария на высокогорной санной трассе в Люцерне… На теле его были и прочие письмена, напоминавшие об опасностях, главным образом — результаты несчетных затаптываний при игре в поло.
— Кое-кто называет меня «подверженным несчастным случаям», — говорил Адриано. — Вот только на днях — в общем, я поправлялся после падения с сорокового этажа, когда полетел лифт в здании Шугар-лоуф-плаза в Йоханнесбурге. Потом друзья запихнули меня в самолет до Гейдельберга. Посадку в густом тумане мы пережили благодаря героическим действиям моего второго пилота. А потом, когда мы как раз усаживались на свои места, чтобы смотреть «Парсифаля», обрушился балкон.
Наступила тишина, и Кит почувствовал, что его взяли и вытолкнули из жанра. Он думал, высшие классы перестали такими быть — перестали быть источником малоизысканной социальной комедии. Однако вот он, Адриано, бросает вызов этому мнению.
— Ты, приятель, поосторожнее, — сказал Кит. — Сидел бы лучше дома и надеялся на удачу.
— Ах, Ки-иф, — отвечал тот, проводя мизинцем по предплечью Шехерезады, — но ведь я живу ради опасности. — Взяв ее руку, Адриано поцеловал ее, разгладил, вернул с неспешной бережностью. — Живу ради восхождений на небывалые высоты.
Адриано встал. С некоторой помпой приблизился к трамплину для ныряния.
— Он очень сильно гнется, — предупредила Шехерезада.
Он промаршировал до конца, повернулся, отмерил три длинных шага и опять повернулся. Последовало двухшаговое наступление, пружинистый подскок (с жеманно навостренной правой ногой). И, словно снаряд, катапультированный осадным орудием, Адриано с раздирающим звоном взвился к солнцу. В какой-то момент, на полпути вверх, мелькнул тревожный, распухший взгляд, но тут он подобрался, сложился в комок, изогнулся и исчез со всплеском едва слышным — вдох, глоток.
— Слава тебе господи, — сказала Лили.
— Да, — подхватила Шехерезада. — Я думала, он промахнется. А ты разве нет?
— И врежется в бетон на той стороне.
— Или в кабинку. Или в парапет.
— Или в башню.
Прошло еще двадцать секунд, доска перестала трястись, и они вчетвером спонтанно поднялись на ноги. И уставились на бассейн. Поверхность почти не взволновалась от таранного прыжка Адриано, и видно им было одно лишь небо.
— Что он там делает?
— По-вашему, все в порядке?
— Ну вот, он и вправду на мелком конце приземлился.
— Все равно, падение было что надо. Крови не видно?
Прошла еще минута, и цвет дня успел перемениться.
— Там что-то виднеется.
— Где?
— Пойти посмотреть?
Адриано вырвался наружу, словно крэкен[32], с потрясающим фырканьем и потрясающим махом своей серебристой челки. Причем маленьким он отнюдь не выглядел: как он колыхал целый бассейн, молотя руками, двигаясь взад и вперед, как он взбивал целый бассейн своими золотистыми конечностями.
* * *И все-таки это была правда — то, что произнесла Лили в темноте той ночью. И Кит задумался, как этим двоим это удается. Все время, пока шли обед, чай, напитки, карты, Шехерезада с Адриано ни разу не стояли на ногах одновременно.
Когда они пытались заснуть, Кит сказал:
— У Адриано член хуевый. В смысле, хуйня сплошная, а не член.
— Это ткань такая. Или просто контраст размеров.
— Нет. У него там что-то подложено.
— М-м. Как будто он туда вазу фруктов высыпал.
— Нет. У него там вертак.
— Да. Или ударные.
— Все дело в контрасте. Член у него — просто хуйня сплошная.
— А может, и нет.
— Все равно вид у него был бы глупый.
— Ничего глупого в большом члене нет. Поверь мне. Спокойного сна, — сказала Лили.
4. Стратегии дальности
Дорогой Николас, думал он, бессонничая рядом с Лили. Дорогой Николас. Помнишь ли ты Импи? Конечно помнишь.
Дело было ровно год назад, в это же время, дом остался в нашем распоряжении на выходные, и Вайолет приехала раньше тебя, в пятницу днем, со своим новым дружком.
Вайолет-. «Кит, поздоровайся с Импи».Я: «Здравствуй, Импи. Почему тебя зовут Импи?» Вайолет (в которой, как тебе известно, нет ничего агрессивного, ничего злонамеренного, ничего подлого): «Потому что он — импотент!»
И мы с Импи стоим, не улыбаясь, а Вайолет тем временем заходится симфоническим смехом… Вскоре после того она вышла в сад с двумя стаканами фруктового сока.
Я: «Слушай, Ви. Не надо называть Импи — Импи». Вайолет: «Почему? Лучше обратить это в шуфку — скажешь, нет? А то у него комплекс разовьется».
Вот что в ее понимании значит быть современной. Ей было шестнадцать. Знаешь, мне часто хотелось, чтобы у меня была подружка, в точности похожая на нашу сестрицу. Идея, тебе недоступная. Блондинка, с мягким взглядом, белозубая, широкоротая, ее черты и их мягкие превращения.
Вайолет: «Ему нравится, когда его называют Импи. Ему это кажется смешно».Я: «Нет. Он говорит, что ему нравится. Он говорит, что ему это кажется смешно. Когда ты его начала так называть?» Вайолет: «В первую ночь».Я: «Господи. А на самом деле как его зовут?» Вайолет: «Фео». Я: «Ну вот и зови Импи Фео. То есть Тео». Вайолет: «Как скажешь, Ки».Я: «Так и скажу, Ви».
Почему она до сих пор путает звуки «т» и «ф»? Помнишь ее перестановки? «Чедрак» вместо «чердак». «Помоту» вместо «потому». Навильное мороженое.
Я (решив, что надо пояснить свою мысль): «Сделай над собой усилие, Ви, и зови Импи Тео. Тебе надо его воспитать. Тогда, возможно, окажется, что нет никаких причин звать Тео Импи. Зови Импи Тео».Вайолет (довольно остроумно): «Может, мне звать Импи Секси?» Я: «Уже поздно. Зови его Тео».Вайолет: «Фео. Ладно, попробую».
И у нее отлично получалось. Ты хоть раз слышал, чтобы она назвала Импи Импи — в тот вечер за ужином, весь следующий день? Сам я питал в отношении Импи большие надежды. Худощавый, трепетный в духе Шелли, с беззащитными глазами. Так и представляешь себе, как он декламирует или даже пишет «Озимандиас»[33]. Импи виделся мне некоей силой добра. Потом наступило воскресенье.
Ты: «Что происходит?» Я: «Не знаю точно. Импи наверху в слезах».Ты: «Да, в общем, какой-то мужик, какая-то фигура только что постучалась в кухонную дверь. Из этих: сам очень толстый, а задницы нету. Ви говорит, „пока, Импи“, и ушла. Что это значит — „Импи“?»
Ах, Николас, дорогой мой — а я-то надеялся, что мне не придется тебе объяснять.
Я: «Так вот почему она его Импи зовет».Ты: «Ну ладно, она еще маленькая. Но, казалось бы, ей-то про это лучше не особенно распространяться».Я: «Ну да. В смысле, если бы было наоборот». Ты: «Вот именно. Познакомься, это моя новая подружка. Я ее Фригги зову. Сказать почему?» Я: «Импи хуже, чем Фригги. То есть девушка может сделать вид, что не фригидна. А парень…»Ты: «Я с ней поговорю».Я: «Я уже говорил. А она только и твердит, мол, ей очень важно, чтоб у него не развился комплекс».Ты: «А что она говорит, когда ей указывают на очевидное?» Я: «Говорит: ну, он же импотент».Ты: «Готов спорить, что так и есть».
И мы пришли к единому мнению: тут ни дара, ни чувства. Так что же ей нужно? Что ей нужно от современного?
А чем занимается Вайолет нынче, год спустя? Насилует педиков — по крайней мере, пытается. Спрошу об этом Уиттэкера.
Слышишь — овцы?
Дорогой мой Николас, брат мой, эта девушка, она… Когда она ныряет, то ныряет в собственное отражение. Когда она плывет, то целует собственное отражение. Движется по бассейну взад и вперед, окуная лицо в воду, целуя собственное отражение.
Ночью жарко. Слышишь — овцы, слышишь — собаки?
* * *Шехерезада распласталась на спине в саду — на верхней террасе. В руках она держала книгу, заслоняя с ее помощью глаза от мимолетного солнца. Книжка была о вероятности. Кит сидел ярдах в четырех или пяти, за каменным столом. Он читал «Нортенгерское аббатство». Прошло несколько дней. Вокруг то и дело крутился Адриано.
