Илья Стогов - Отвертка
Я допил коктейль, сходил в комнату и принес конверт с бумагами:
— Вот эта бумага.
Жасмин раскрыла конверт и вынула листки. Покрутила в руках мантру Кострюкова. Я пояснил:
— Это мантра. Типа заклинание. Инструкция, как вводить во влагалище тибетским теткам сияющие бриллианты…
— Круто. Зачем эта пердула нужна? В смысле, нужна тем, кто не хочет вдуть тибетским теткам? Ты понимаешь?
— Понимаю.
— Все-все-все понимаешь?
— На самом деле я очень умный. Только тс-с…
— Расскажешь?
— Отчего не рассказать?
— Только сперва выпьем?
— Только сперва выпьем!
Мы выпили, и я заговорил. Говорил я долго. Жасмин слушала не перебивая. Джи-лама… вырезанное сердце… востоковед Кострюков… этнографическая коллекция… эрго: востоковед расстрелян, куда делась привезенная им ценность, неизвестно.
Потом Жасмин прикурила сигарету и сказала:
— Короче, осталось узнать, что именно привез сюда из Тибета твой востоковедный дядька и куда он его дел.
— Смотри-ка! Ты пьяная, но умная!
— Выпьем еще?
— На самом деле, что привез и куда дел, я тоже знаю.
— Иди ты!
— Я же говорю: я умный. И ты умный… ум… мная… Не выпить ли нам за это?
— Ну и что же это за сокровище?
— Главное на свете сокровище — длинноногие блондинки.
— Не надо меня в себе разочаровывать.
— Меня… В себе… Как ты сказала? А-а! Ну ладно, скажу. Вообще-то это бриллиант. Я узнал об этом только сегодня. Мне в больнице сказал подстреленный Молчанов. Скорее всего, крупный камень из награбленных Джи-ламой. Не поцеловаться ли нам?
— С какой целью ты расстегиваешь мою рубашку?
— Это не твоя. Это моя рубашка.
— Где теперь находится камень, ты тоже знаешь?
— Тоже. Знаю.
— Но мне не скажешь?
— Почему это не скажу? Скажу.
— Где он?
Я потянулся за водкой, рукой по дороге задел остатки «Спрайта», уронил и его и водку, начал вытирать лужу прямо ладонью, что-то говорил девушке, потом выпил… причем похоже, что выпил все-таки на брудершафт, потому что сразу после этого мы поцеловались… поцелуй был долгим… я чувствовал, как она дышит… она сказала: «Ух ты!»… и я целовал ее лицо, а она сжимала мои горящие щеки своими мягкими ладошками и что-то шептала… и у нее была восхитительная нежная кожа, а когда я целовал ее, то от нее пахло сигаретами и духами… наверное, ужасно дорогими… остановиться я уже не мог, а она говорила «Милый…» и задыхалась, и вся была моя, вся абсолютно.
А потом была темнота. И только музыка еще долго что-то шептала в этой замечательной темноте.
15
Первым ощущением наступавшего утра, как обычно, была сухость во рту. Я давно привык просыпаться от этого ощущения. Хотелось воды. Холодной и вкусной. Желательно ведро.
Я открыл глаза. Это было не просто. У меня на груди лежала девичья голова. Белокурая. Голова была тяжелой, как гиря.
Ага…
Подробности вчерашнего вечера начали потихоньку просачиваться в день сегодняшний. От
некоторых подробностей хотелось покраснеть.
Я стал выбираться из-под Жасмин. Не просыпаясь, она недовольно помычала. Я погладил девушку по спине и на цыпочках пошел на кухню. Лицо у спящей Жасмин было розовым и очень красивым.
Стол напоминал поле боя. Подбитым дзотом раскорячилась пепельница. Наши понесли сокрушительное поражение.
Напился я прямо из-под крана. Вода была теплой и противной. Одежда — даже трусы — осталась в гостиной, рядом с диваном, на котором спала Жасмин. Пока умывался, я еще пару раз приложился к холодной воде.
Потом я вышел на кухню, отыскал сигареты и закурил.
— Привет.
Она стояла, опираясь голым плечом о дверной косяк. Все остальное, помимо плеча, у девушки тоже было голым.
Слегка опухшая ото сна. По щекам трогательно размазана тушь. Белобрысая грива спутана. Губы распухли от поцелуев. От моих поцелуев.
— Иди, поцелую.
— Ты уверен, что похмельное утро — это подходящий момент для поцелуев?
— Назови дату, когда тебе удобно.
— Август следующего года. Поставь чайник. Кофе я пью черный, без сахара.
— Без сахара же невкусно…
Я прошел в комнату, а в комнате пахло ею. Раньше же здесь пахло сигаретами, пролитым мимо стакана алкоголем, тоской и плохо приготовленной пищей. И уже сто лет здесь не пахло женщиной.
Я натянул джинсы, закурил новую сигарету и вышел на балкон. Дождя, к которому я успел даже привыкнуть, почти не было. Так, слегка моросило. Небо не нависало, грозя оцарапать макушку, а, как и положено приличному небу, равномерно серело в вышине.
Осень словно выдохлась. У меня даже возникло чувство, что сейчас и не осень, а самое начало весны. Скажем, апрель.
Апрель… Я пустил колечко и попытался вспомнить: чем я занимался в апреле? Перед глазами возникали странные лица, стены полуподвальных помещений… весна называется.
Жасмин неслышно подошла ко мне сзади и обняла за плечи. У нее было теплое и чистое тело… самое красивое из всех, что я видел. Теперь оно принадлежало мне.
Она спросила:
— Пошли пить кофе?
— Кофе вреден.
— Это не кофе. Это ты вреден.
— Как ты думаешь, мне удастся кого-нибудь в этой квартире соблазнить?
— С утра? Вряд ли…
— Это довольно странно. Обычно девушки любят журналистов. Долго уговаривать не приходится.
— Да и как вас не любить? Вы ведь славные парни. Иногда даже бываете трезвыми.
Мы сидели на кухне и пили кофе. Мне хотелось только одного: чтобы это утро продолжалось неделю. Из кофеварки пахло Бразилией, а Жасмин, помаявшись, сказала, что у нее болит голова, состроила мне забавную рожицу и допила остатки водки.
— Мешать кофе и алкоголь? Невкусно же…
— Водка вообще невкусный напиток. Ты же ее пьешь.
— Пью. Но никогда не мешаю с кофе. Это разные удовольствия. Как переспать с женщиной и убить человека.
— Я бы убила одного человека. За занудство. Чего ты ко мне пристал?
— Sorry. Молчу.
— Вот и молчи. Лучше бы ночью что-нибудь сказал. Бутерброд хочешь?
— Да. С ветчиной, если можно. Что я должен был сказать ночью?
— Хоть что-нибудь. Сказать или сделать. По крайней мере, не засыпать сразу. С ветчиной я и сама люблю, бери с сыром.
— Я не хочу с сыром. Меня от бесконечного сыра из лениздатовского буфета уже тошнит. А заснула первой, кстати, ты. А я охранял твой сон и мужественно смотрел сквозь окно на звезды. Слушая при этом твое посапывание.
Мы допили кофе, докурили «Lucky Strike», и Жасмин начала собираться. Стоя в ванной, она красила глаза и кричала мне, чтобы я включил музыку.
Я прошел в комнату, сдвинул в сторону наваленные перед приемником черновики, факсы пресс-релизов и недельной давности газеты и включил радио. Дебил диджей тут же радостно заворковал. Я снова почувствовал, что квартира просто пропитана запахом этой девушки. Странное ощущение.
Я довольно необщительный тип. Особенно с утра. Но я был бы совсем не против, если бы она осталась.
Она жарила бы мне мясо, я бы завел привычку бриться перед сном, и каждый день был бы как волшебная сказка, с обязательной свадьбой в конце… Да нет, мотнул я головой, глупости.
— Слушай, а, если я побреюсь, ты останешься еще на немножко?
Она вышла из ванной. Чистая, совсем одетая. Как будто и не пила вчера. Как будто не ложилась спать в полшестого утра. Как будто не трепетала вчера в моих руках, словно пойманная бабочка. Какая-то другая Жасмин. Не та, что была ночью.
— Думаю, что нет.
— Что ли, не хочешь остаться?
— Просто много дел.
— Какие дела могут быть у блондинок вроде тебя?
— У блондинок вроде меня может быть целая куча дел. Когда-нибудь я тебе расскажу.
Уже открывая дверь, она обернулась и сказала:
— Пока. Я позвоню.
— Пока, Жасмин.
Она расхохоталась.
— Слушай, Стогов, действительно… Я же тебе так и не сказала… Вообще-то Жасмин — это китаец придумал. Ему нравилось так меня называть. На самом деле меня зовут Ира.
— Ира?
— Совсем без экзотики. Привыкай. Пока.
Хлопнула дверь, завыл, спускаясь, лифт. Ира? Ирина… Какая разница? Ирка-блондинка. Я вернулся в гостиную, немного прибавил звук радио и плюхнулся на диван.
«Позвоню…»
Она сказала, что позвонит. Я сниму трубку, а она скажет мне, что едет ко мне, и я куплю нам алкоголя, и все повторится тысячи раз. Жалко, что я не спросил, когда именно она позвонит…
Я вытряс из пачки сигарету. Удивительно, какие мелочи запоминаешь иногда в такие ночи, как эта. Я не помнил, как мы дошли до кровати. Зато помнил две смешные детские ямочки у девушки чуть выше ягодиц. Я помнил их столь отчетливо, что узнал бы, даже встретив на улице.
Я бродил по квартире, натыкался на углы мебели, ронял пепел на пол и не обращал на это никакого внимания.
