Франсуаза Саган - Окольные пути
А солнце тем временем садилось. Оно исчезало за горизонтом, на самом краю этой долины, такой бесконечной и такой ровной, что, глядя на нее, невольно хотелось думать об округлости Земли. Ведь если она так велика, то где-нибудь, очень далеко отсюда, она обязательно должна была наклониться, изогнуться. Иначе на своей прямой траектории она могла бы столкнуться с чем-нибудь, например с облаком или даже с самим Солнцем. Было совершенно очевидно, что Земля закруглялась, следуя законам Галилея. Солнце тихо затухало, час за часом, минута за минутой, не торопясь, сначала оно погрузилось по пояс, затем по плечи; а затем чья-то невидимая рука нетерпеливо и резко дернула его вниз, ускорив его падение, и солнце растворилось в розовом, купол его уменьшался и чернел. Красный отсвет временами исходил еще от этой лысой, постепенно черневшей головы. Голова, казалось, снова трагично поникла, торжествуя победу или оплакивая поражение, бросила взгляд на землю, затем неподвижно застыла, слилась с горизонтом и исчезла. Птицы смолкли, на землю навалился вечер; и вся земля открылась Лоику Лермиту, лежащему на боку после честно отработанного дня, как в стихотворении Виктора Гюго. Он учил это длинное стихотворение в школе, однажды даже рассказал его целиком своей потрясенной семье, но это было так давно. А сейчас, в начале второй войны, когда ему уже стукнуло пятьдесят, Лоик Лермит вспомнил только первые строчки: «Лег Вооз[11] в изнеможении от усталости…»
Когда он вернулся в дом, помедлив минут десять – потому что не хотел, чтобы любовники пришли последними, – то увидел, что все семейство собралось за столом, посередине которого стояла дымящаяся супница, над ней возвышалась Мемлинг с половником в руках, а Люс, Диана и Морис с трепетом смотрели на нее: все умирали от голода, включая и Лоика. Тем не менее он не спеша уселся рядом с Дианой и с внутренним облегчением увидел рядом со своей тарелкой большой кусок хлеба.
– Кому налить первым – работникам или больному? – спросила Арлет, опуская в суп половник. Она зачерпнула изрядное количество лука, картофеля, моркови, затем громадный кусок сала и осторожно положила все это в тарелку Лоика, который испытал чувство удовлетворения и удивился этому чувству. Затем с той же щедростью она налила своему сыну, Люс и Диане, затем самой себе; каждый воспринял свою порцию как похвальный лист за работу: опущенные долу глаза, румянец смущения на щеках, заметил про себя Лоик (без сомнения, он был единственным из своей группы, кто сохранил некоторую свободу). Голод и восторг при виде еды на какое-то время лишили его способности замечать что-либо, и, только расправившись с содержимым своей тарелки, он обратил внимание, что сидящие рядом друг с другом Люс и Морис выглядели по-новому. Счастье внезапно смягчило их, подернуло патиной, озарило изнутри, и они беспрестанно делали усилия, чтобы не коснуться друг друга, – и эти усилия в глазах Лоика свидетельствовали о большем, чем любая фамильярность или вольности любовников, афиширующих свои отношения.
Морис шутил, сощурив глаза от смеха и от недавнего удовольствия. Люс ничего не говорила, но улыбалась сказанному им, не глядя на него, при этом у нее было снисходительное и достойное выражение лица, а ведь еще недавно она была неловкой, взволнованной женщиной. Она настолько изменилась, что Диана время от времени бросала на нее подозрительные взгляды. Но, конечно, она и не представляла себе всей правды. Визит к больному оставил ее несолоно хлебавши, и это злило ее. Диана наклонилась к Лоику, затем, передумав, обратилась прямо к хозяйке дома:
– А есть ли в здешних местах форты, Арлет?
– Форты? А что вы называете фортами? – Впервые у Мориса был озадаченный вид, хотя казалось, что его ничем нельзя удивить. – Что вы имеете в виду? Укрепления, большие такие?
– Ну да, именно их.
– Да нет тут таких! – сказал Морис. – Откуда им здесь взяться? Это ведь все-таки Бос.
– Мы не на линии Мажино, моя дорогая Диана, – начал заинтригованно Лоик.
Но его вмешательство раздосадовало ее, и она разнервничалась:
– Кто вам говорит о линии Мажино, Лоик? Я только хотела узнать… я просто спросила, есть ли в этих местах форты, вот и все! Их нет. Ладно, я беру это себе на заметку.
– Однако странная мысль забрела вам в голову, – сказала Арлет с подозрительным видом.
Лоик почувствовал, что Диана колеблется и даже отступает, прежде чем снова броситься в атаку, ее голос стал еще более пронзительным, чем прежде.
– А нет ли поблизости семинарии или резиденции епископа?
При этих словах удивление достигло наивысшей точки. Арлет, вонзившая было нож в каравай, так и застыла, вызвав всеобщую тревогу. Морис расхохотался:
– Нет, нам здесь не нужен ни епископ, ни кюре… У нас столько работы, что на молитвы не хватает времени! По воскресеньям сюда приезжает кюре из Виньяля, чтобы отслужить мессу. Когда-то здесь был викарий… – Он замолчал, затем, смеясь, продолжил: – Но тот маленький викарий смылся отсюда галопом! А, мамаша? Он был совсем малышом, этот викарий, которого прислали сюда! Он не мог, бедняга, всякий раз звать на помощь Господа Бога!
– Замолчишь ли ты, наконец, Морис? – сказала Арлет-Мемлинг снисходительно.
И Морис замолчал, продолжая посмеиваться. Лоик смотрел то на него, то на Диану, как будто следил за теннисным мячом. Это монотонное занятие прервал шум в коридоре. За шумом последовало слово, сказанное на местном диалекте грубым голосом, а затем появился Брюно, поддерживаемый Никуда-Не-Пойду, Брюно, согнувшийся пополам, с горячечным взором; входя в комнату, он ударился о дверь. Никуда-Не-Пойду усадил больного на первый подвернувшийся стул и придвинул к нему другой стул, чтобы не дать Брюно упасть, потому что он все время соскальзывал, отяжелевшие руки и ноги тянули его вниз. Ошеломленная компания сразу встрепенулась.
– Что ты делаешь? – строго закричала Мемлинг.
Обвиняемый поднял глаза:
– Я хотим есть, а я не могу оставить его совсем одного!
– А почему бы и нет? Никто не украдет его у вас! – закричала пришедшая в себя Диана. – Вы ведь не будете таскать этого несчастного по коридору всякий раз, как вы проголодаетесь, его же терзает лихорадка! Это бесчеловечно!
«Видно, что суп пошел ей на пользу, нашей Диане!» – подумал прагматик Лоик. Но все же она была права. И он добавил:
– Именно так. Уложите его обратно в постель, пожалуйста. Тем более что в таком состоянии ему нельзя есть, можно только пить.
– Но я-та ничо не емши! – повторил Никуда-Не-Пойду, его искаженное лицо свидетельствовало о том, что он переживал трагедию в духе пьес Корнеля: его раздирали два чувства – страсть и голод.
– Ну ладно, пойду уложу нашего друга! И вы не сможете помешать мне! Не правда ли, Лоик? – твердым голосом сказала Диана.
Она встала, обогнула стул Лоика, бросив ему на ходу: «Возьмите сыра на мою долю!»
– Не хочу отпускать его! – простонал Никуда-Не-Пойду.
И, обняв своими обезьяньими руками Брюно за плечи и колени, он плотнее усадил его на стул.
– Да что вы себе позволяете! – закричала Диана. – Оставьте его! Мсье – жених мадам,[12] представьте себе! – сказала она, указывая на Люс.
Красная от злости, она ощущала себя исполненной достоинства. Только повернувшись к Люс, она поняла, что та витает где-то далеко, глаза ее блуждали. Диана отметила это и, как и всякий раз, когда она не находила всеобщей поддержки, вывернулась, сделав поворот на сто восемьдесят градусов:
– А впрочем, ерунда! Каждый человек имеет право на личную жизнь! Но что касается меня, раз уж мы все здесь, мой дорогой Лоик, заявляю вам, что, если меня хватит солнечный удар и Здатути захочет утащить меня в свое кресло, я буду протестовать, что бы он там ни говорил. Я могу рассчитывать на вас?
Казалось, это простое предположение возвратило старика к жизни, потому что он с энтузиазмом принялся кричать: «Здатути! Здатути!» Мемлинг повернулась к Никуда-Не-Пойду и вырвала у него стул, который он занимал на правах сиделки и фаворита.
– Ты его отпустишь наконец? – сухо спросила она. – Возвращайся в свою комнату! Супа ты все равно не получишь! Ну уж нет… Супа? А за что? Если завтра примешься за работу, получишь суп! Ты считаешь, что я должна кормить тебя за то, что ты таскаешься по моему дому за больными? Нет уж! Давай-ка! Отведи мсье в его комнату, Менингу, или я выставлю тебя вон!
Менингу поднял глаза на суповую миску, захныкал и отпустил Брюно, который не преминул воспользоваться этим и соскользнул со стула на пол; дурачок поднял его, взвалил на плечи, как мешок, и под негодующими взорами парижан вышел, не попрощавшись. Ужинающие молчали, пока Арлет оделяла каждого кусочком прекрасного душистого сыра бри. Она же и нарушила молчание.
– Ну уж нет! Может, ему еще и сыра подавай? – возмущенно бросила она.
Эта безумная мысль заставила всех присутствующих расхохотаться.
