Дон Делилло - Ноль К
– Я тебя понял. И, наверное, о многом должен спросить, но почему-то не хочу.
– Я долго это обдумывал.
– Ты уже говорил.
– Жизнь, которая настанет без нее, мне не нужна.
– Так ведь, наверное, все думают, когда умирает близкий человек, тот, к кому ты прирос?
– Но я такой как есть и не могу иначе.
Очень мило, с ноткой обреченности.
Опять долго молчали, Росс глядел в никуда. Он уйдет вместе с ней. И зачеркнет все, что когда-либо делал и говорил. Превратит свою жизнь в анекдот, а может, мою. Столько он готов заплатить за спасение? Этот человек, который всю жизнь приобретал, управлял чужими капиталами и накапливал собственный, великий рыночный аналитик, владелец художественных коллекций, островных резиденций, реактивных самолетов суперсреднего класса, решил таким образом очиститься? Или у него кратковременное помутнение рассудка с далеко идущими последствиями?
Что еще?
А может, это просто-напросто любовь? Самоотвержение, громкие слова… Имеет ли право произносить их он, человек с фальшивым именем, муж наполовину и вечно отсутствующий отец? Хватит патетики, сказал я себе, хватит разгонять свою обиду. Человек с его возможностями готов стать подопытным экземпляром, отправиться в подземное хранилище, в холодильник, в капсулу, а мог бы прожить еще лет двадцать.
– Не ты ли читал мне лекцию о скоротечности человеческой жизни? Нашу жизнь можно измерить в секундах. А теперь сам же ее обрываешь, добровольно.
– Я хочу закончить одну версию своей жизни и перейти к другой, гораздо более продолжительной.
– В текущей версии, ты, полагаю, регулярно проходишь медосмотр? Ну само собой. И что говорят доктора? Или только один доктор, хромой человечек, у которого пахнет изо рта? Он, наверное, сказал, у тебя что-то серьезное?
Отец отмахнулся: ерунда, мол.
– Послал тебя на обследование, одно, второе. Легкие, мозг, поджелудочная.
Он посмотрел на меня и сказал:
– Один умирает сам по себе, а другому приходится. Так ведь бывает, правда?
– Ты здоров.
– Да.
– И уходишь вместе с ней.
– Да.
Нет, я все-таки хотел найти прозаический мотив.
– Вот что мне скажи. Ты, может, преступление совершил?
– Преступление?
– Грандиозную махинацию провернул. В твоей сфере деятельности такое ведь сплошь и рядом? Вкладчиков облапошил. Что еще? Большие суммы денег переводил незаконно. Что еще? Не знаю даже. Если человек хочет исчезнуть, должны же у него быть причины?
– Прекрати ты эту идиотскую болтовню.
– Ладно, прекращаю. Еще только один идиотский вопрос. Ты ведь должен умереть прежде, чем тебя заморозят?
– Здесь есть специальный блок. Ноль К. Как раз для пациентов, которые сами изъявят желание, скажем так, перейти на следующий уровень.
– Иными словами, тебе помогут умереть. Но в данном случае, в твоем случае, пациент даже не болен.
– Один умирает сам по себе, а другому приходится.
Снова помолчали.
– Очень необычное ощущение. Смотрю на тебя и пытаюсь осмыслить: ты мой отец. Правда ведь? Я сейчас смотрю на своего отца.
– Что для тебя необычно.
– Человек, произносящий все эти слова, мой отец. Правда ведь? И он говорит: уйду вместе с ней. “Я уйду вместе с ней”. Правильно?
– Да, твой отец. А ты мой сын.
– Нет-нет. К этому я еще не готов. Ты слишком спешишь. Пока еще мне бы осознать тот факт, что ты мой отец. Твоим сыном я пока не готов быть.
– Может, тебе стоит это обдумать.
– Дай мне время. Я, пожалуй, смогу начать об этом думать, но позже.
Такое было чувство, что я вышел из тела. Вроде понимаю свои слова, но, кажется, не произношу их, а просто слышу.
– Сделай одолжение. Себе самому, – заговорил Росс. – Послушай, что я хочу сказать.
– По-моему, тебе промыли мозги. Ты стал заложником этого места. Поклонником культа. Разве не видишь? Старорежимный фанатизм какой-то. Только один вопрос. Есть тут харизматический лидер?
– Я позаботился о твоем будущем.
– Ты меня просто добил. Хоть понимаешь это?
– Ты будешь обеспечен. Принять или отказаться – решай. Но завтра ты уедешь отсюда, зная это. Машина заберет тебя в полдень. Насчет перелетов я договорился.
– Ты меня пристыдил, да просто уничтожил.
– По пути встретишься с моим коллегой, он расскажет тебе все подробно, передаст документы, которые могут понадобиться, – конфиденциальные документы, и тогда будешь решать, чем тебе дальше заниматься.
– Выбор за мной.
– Прими или откажись.
Я попробовал рассмеяться.
– А временны́е ограничения есть?
– Думай сколько хочешь. Неделю, месяц, год.
Он по-прежнему смотрел на меня. Десять минут назад этот человек ходил босой от стены к стене и размахивал руками. Теперь я понял почему. Заключенный мерил шагами камеру, все напоследок обдумывал, передумывал, гадал, есть ли в специальном блоке туалет.
– Артис давно об этом знает?
– Мы узнали об этом одновременно. Когда я решил, сказал ей сразу.
– А она что?
– Пойми, мы прожили вместе жизнь. И мое решение делает нашу связь еще крепче. Она ничего не сказала. Только так на меня посмотрела, что я передать тебе не могу. Мы хотим остаться вместе.
Тут нечего было возразить. И других вопросов на ум не приходило, хотелось выяснить одну только деталь.
– Здешнее начальство. Все сделает, как ты хочешь?
– Давай не будем.
– Ради тебя они на такое пойдут. Это ведь ты. Маленькая инъекция – большое уголовное преступление.
– Оставим это.
– А что взамен? Ты оформил на них завещания, доверенности? Передал им деньги, имущество – гораздо больше, чем они уже от тебя получили?
– Ты закончил?
– Это самое обыкновенное убийство? Эвтаназия, более чем преждевременная? Метафизическое преступление, о котором только философам рассуждать?
– Хватит.
– Умри на время, а потом живи вечно.
Я не знал, что еще сказать, что сделать, куда деться. Сколько я уже здесь – три дня, четыре, пять? – время уплотнилось, натянулось, перекрыло само себя, ни дней, ни ночей, ни окон, одни двери. Конечно, это место существует на грани допустимого. Он сам так сказал. Такое, сказал, нарочно не придумаешь. Вот основное положение, их положение, в трехмерном пространстве. Аккуратный символ недопустимого.
– Мне нужно посмотреть в окно. Нужно убедиться, что снаружи, за этими стенами и дверьми, что-то есть.
– Рядом со спальней гостевая комната, там есть окно.
– Ладно, забудь, – сказал я и остался сидеть.
Я-то думал, никакого окна нет, поэтому и заговорил про него. И тут, мол, всё против меня. Обложили человека со всех сторон, пожалейте!
– Ты, наверное, считал, все знаешь про своего отца. Это ты имел в виду, говоря, что я тебя добил?
– Не знаю, что я имел в виду.
Ты еще ничего не сделал, сказал отец. Еще не жил. Ты ведь просто убиваешь время. Я целенаправленно плыл по течению неделю за неделей, год за годом – отец, конечно, говорил об этом. Может, информация, которую он сейчас сообщил, помешает мне продолжать в том же духе? Влечься с работы на работу, из города в город.
– Ты слишком много на себя берешь, – заметил я.
Он вгляделся в мое лицо.
Контркарьера, говорит. Некарьера. Может, настала пора что-то изменить? У тебя своя мини-религия, ты исповедуешь непричастность – так он сказал.
Отец начинал злиться. Смысл слов был уже не так важен. Сами слова, энергия его голоса – вот что оформляло эти мгновения.
– Женщины твои. Как ты их выбираешь? У тебя инструкция в смартфоне? Нет постоянной, не может быть и никогда не будет.
Она ударила его ножом. Этого человека мама ударила кухонным ножом.
Моя очередь.
– Уйду вместе с ней. Артис превратилась для тебя в мираж, – говорю. – Ты идешь к свету, но это искаженный свет.
Он, кажется, готов был на меня наброситься.
– А из холодильника ты сможешь руководить? Анализировать влияние экономического роста на доходность капитала? Завоевывать предпочтения клиентов? В Китае по-прежнему дела обстоят лучше, чем в Индии?
Он ударил меня, толкнул открытой ладонью в грудь – было больно. Я покачнулся, банкетка подо мной зашаталась. Я встал, пересек помещение, вошел в гостевую комнату и направился прямо к окну. Стоял и смотрел. Тощая земля, кожа да кости, хребет вдалеке – насколько высокий, я не мог определить, сопоставить-то было не с чем. Небо бледное, голое, на западе вянет день – если, конечно, это запад, если это небо.
Я медленно отходил от окна и наблюдал, как оконная рама постепенно усекает пейзаж. Потом посмотрел на само окно, высокое, узкое, вверху скругленное аркой. Припомнил термин – “стрельчатое” – и тут же вернулся к своему “я” – ограниченной перспективе, некоторой устойчивости, слову, которое имеет значение.
Увидел неубранную кровать, смятое белье и понял, что здесь отец спал и будет спать снова, еще одну ночь, нынешнюю ночь, вот только спать-то он не будет. Артис лежала в смежной комнате, я вошел, помедлил, потом приблизился к кровати. Она не спала. Я ничего не сказал, только наклонился к ней. Подождал, пока она меня заметит.
