Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
«И фотографии». Они чрезвычайно важны. Застывшее мгновение от первых дагерротипов начала XIX века (особенно поразительны дагерротипы середины XIX века из Индии и Китая, мне пришлось видеть один, запечатлевший улицу и большое количество отрубленных китайских голов с косичками. Они выглядели как коллажированные, однако это был дагерротип, о ужас!). Фотографии эстетизируют действительность и учат эстетизации действительности.
Оказавшись в Нью-Йорке, я стремился понять его. Мне повезло, потому что уже через год после появления в Нью-Йорке я остался один. Новую жизнь следует творчески познавать одному, ни в коем случае не под игом любимого человека, а тут мне повезло, ушла жена, модель, красавица. В последующие несколько лет Нью-Йорк был у меня наложен на модель и красавицу. Результат: трагедия, модели, красавицы, Нью-Йорк, мир красавиц и чудовищ — то есть Хельмут Ньютон. Помню, что самой запомнившейся для меня в те годы фотографией Ньютона было тревожное фото полуобнаженной длинноногой модели на заброшенной крыше индустриального здания в городе ужасов. Там было все, что меня угнетало и возбуждало: юная женщина, опасные тени, чреватая ужасом драма, незащищенность обнаженного тела среди индустриальных конструкций, порочность ситуации, ее и мазохизм, и садизм, угроза изнасилования, угроза смерти. Видение Ньютона было завязано в один клубок с единственной юной женщиной, которая меня тогда интересовала, с ушедшей моей юной женой. Она работала для агентства венгра «Золи». Она и жила там, а я пытался ее подстеречь ночами. И пребывал в тревожном отчаянии.
В Paris, куда я уехал в 1980-м, долгое время у меня висела на стене репродукция фотографии Ньютона «Крокодил и балерина». Из пасти чучела крокодила — ноги и попка обнаженной модели. Эта фотография нравилась моей покойной подруге Наташе Медведевой. Видимо, потому, что я иногда называл ее «crocodile».
В 1981-м я прилетел из Парижа в Нью-Йорк, мне нужно было продлить американский travel document. Узнал из газеты «Village Voice», что в магазине «Rizzoli» на 5-й авеню состоится презентация нового альбома фотографий Хельмута Ньютона. Что он сам будет в магазине и подпишет желающим книги. Я взволновался. Приготовился, надел, как юноша из хорошей артистической семьи, лиловый бархатный пиджак, белую рубашку в мелкий горошек и отправился. Был жаркий день самого начала осени. Улицы обычно оживленного Нью-Йорка были полупустыми. Я ожидал увидеть толпу поклонников Ньютона, ажиотаж, волновался, что невозможно будет попасть в магазин. Но там было полупустынно, как на улицах. Швейцар указал мне на лестницу на второй этаж, когда я спросил его, где проходит презентация альбома мистера Ньютона. Ньютон сидел под лампой в кресле, как мне показалось, грустный. И одинокий, это мне уже не показалось. На втором этаже царил полумрак. Может быть, шесть или чуть больше пожилых по виду светских дам листали альбомы. К Ньютону никто не подходил.
Подошел я. Это стоило мне некоторого напряжения силы воли, но я бы себе не простил робости. Я сказал, что слежу за его творчеством, что раньше жил в Нью-Йорке, а теперь живу в Paris, что так же, как и он, считаю обнаженное женское тело мистическим объектом. Что я писатель, у меня вышла в Paris первая книга и имела успех в прошлом году…
Он был очень рад. Он сказал, что ему чрезвычайно приятно, что его работы близки молодежи. Мне было тридцать восемь лет, но да, я выглядел тогда совсем молодо, ни одного седого волоса, вполне себе представитель молодежи. Мы некоторое время поговорили еще с ним. Где-то в Париже остались мои дневники тех лет, там наверняка законспектирована наша беседа, однако дневники мне недоступны.
Он встал, чтобы мне было не неловко наклоняться над ним. Встав, он оказался довольно приличного роста крупным мужчиной. Нос его кончался таким серьезным утолщением, казался налепленным искусственно. Как делают клоуны. К нему стали подходить решившиеся приобрести альбом дамы. Он с неохотой уселся опять в то же темное кресло, чтобы подписать пару книг. С явной неохотой, не потому, что именно я его так привлек. Просто я был разительно моложе и необычнее всех, кто находился в магазине. Не прощаясь, я отступил в сторону, а потом спустился по лестнице и вышел на 57 Street. Альбом приобретать я не планировал, в тот год я был очень беден, a «Rizzoli» был роскошный богатый книжный магазин. Не говоря уже о том, что альбом фотографий формата cofee table стоит всегда дорого.
Я не следил намеренно за его судьбой. Если мне попадались материалы о нем, я неизменно прочитывал статьи и рассматривал фотографии. Заметил, что он стал склоняться от эротики к садомазохизму. Я сам заинтересовался садизмом еще в 1977 году и тогда же посетил садомазохистский клуб «Нахтигаль», власти Нью-Йорка тогда запрещали их. Мои интересы как художника, видимо, порою совпадали с его интересами. Вот одно из его высказываний:
«Меня интересует власть — будь то сексуальная или политическая. В своем творчестве я насмехаюсь над массовой культурой, создавшей конвейер, призванный регулировать и направлять желание. Хотя мне трудно дистанцироваться от подобного стиля мышления: в собственных фотографических фантазиях я в избытке нахожу черты манипулятивности и постановки».
Жил он не совсем в соответствии со своими «фотографическими фантазиями». В 1948 году еще женился на актрисе Джун Брюннель (Браун) и прожил с нею более пятидесяти лет. Казалось бы, автор таких фантазий должен бы вести нестандартную жизнь. Но западные люди не пытаются, видимо, жить в соответствии со своими фантазиями. Я, признаюсь здесь, до сих пор пытаюсь.
Он родился в еврейской семье в Берлине в 1920 году. Бежал оттуда в 1938-м. В 1969-м переехал в Париж. Нью-Йорк, Париж и Лос-Анджелес — его города. Мои совпадают, за исключением Лос-Анджелеса, где, впрочем, проигран был один акт моей истории. Там, в ресторане на Сансет-бульвар, я познакомился с Натальей Медведевой. Она вполне могла послужить моделью для Хельмута Ньютона. Просто не попалась ему на глаза.
В последние годы он, видимо, износился:
«Мне, ей-богу, нечего добавить к мемуарам, которые я накропал в 1982-м. Что я могу сказать о двадцати прошедших с тех пор годах? Что сфотографировал еще тысченку-другую голых девок и наелся ими так, что они уже не лезут мне в горло? Что зарабатываю еще лучше? Что летаю только первым классом? Вздор! Ничего важного не произошло! Моя жизнь скучна!»
23 января 2004 года Хельмут Ньютон выехал за рулем своего «кадиллака» из паркинга отеля «Шато Мормон» на Сансет-бульваре. Его «кадиллак» внезапно увеличил скорость, перелетел улицу и врезался в стену противоположного отелю дома. Хельмут Ньютон скончался через несколько минут в реанимации госпиталя Cedars Sinai. Завидная смерть в восемьдесят три года.
Конец капитана Савенко
Вениамин Савенко
Отец остался для меня загадкой. Вот передо мною на столе его свидетельство о рождении, все подклеенное и переклеенное вдоль и поперек, выцветшее от времени. Свежей выглядит лишь пятнадцатикопеечная гербовая марка в левом нижнем углу. Свидетельство выдано Уездным ЗАГСом города Боброва Воронежской губернии 25 мая 1927 года в том, что гр-н Савенко Вениамин Иванович родился в 1918 году 20 числа марта месяца и что родители у него Савенко Иван Иванович и Савенко Вера Мироновна. Видимо, в 1918 году у власти были дела поважнее выдачи свидетельств новорожденным. Рядом со свидетельством о рождении глянцевое свидетельство о смерти на украинском языке, и не герб СССР венчает свидетельство о смерти, но украинский трезубец. Громадянин Савенко Вениамин Иванович помер 25 березня (25 марта) 2004 году, в вiцi (возрасте) 86 рокiв (лет). Между этими бумагами, старой, подклеенной и новой сине-фиолетовой, глянцевой, уложилась вся жизнь моего отца.
Я родился, когда ему было двадцать пять лет. Я даже не знаю, сколько классов школы он окончил. Вероятно, не десять, тогда не было десятилеток. Его жизнь до армии прошла вместе с родителями в городках Воронежской губернии — в Боброве, в Лисках (крупная узловая ж/д станция, некоторое время называлась Георгиу-Деж). Вспоминались им также, доходят глухо из моего детства: Масловка, Острогожск, Валуйки. Но никогда Воронеж. Туда мой отец не добрался. Когда летом в 2007 году, возвращаясь из Ростова-на-Дону, мы попали с нацболами в пробку на федеральной трассе «Дон» как раз в Воронежской области и решили ее объехать, то заблудились. Тогда по компасу, встроенному в мои французские часы «Tissot», мы стали пробираться на север и вдруг выехали к табличке «Масловка». И я остолбенел, проникнутый чувством судьбы, вынесшей меня прямиком к гнезду моей семьи. В деревне Масловка, как я запомнил от отца, должны были жить полным-полно Савенок, потомков запорожских казаков, переселившихся в верховья Дона. Мы повернули в Масловку. День был хмурый, выходной, на улицах ни души. Я спросил у пары девочек, сидевших на скамейке в самых что ни на есть пластиковых, распространенных во всем мире, куртках — был конец сентября — где живут Савенко. Девочки не знали, они, стесняясь, лишь хихикали. Ну не обстукивать же все дома! Масловка оказалась здоровенным поселком (и выглядела вполне зажиточно). Мы поехали к старой церкви с зеленым куполом в свежих лесах. Спросили священника. Священника не было — пока ремонт, он не служит, сказал не то сторож, не то строитель. На вопрос: «Где живут Савенко?» — он сказал, что не знает, так как он здесь всего лишь с начала лета, занят реставрацией храма.
