Чинуа Ачебе - И пришло разрушение…
Поглощенная этими мыслями, Эквефи не заметила, как близко подошли они к отверстию пещеры. И когда жрица с Эзинмой на спине исчезла в норе, куда могла пролезть разве что курица, Эквефи кинулась вперед, словно хотела остановить ее. При виде круглой темной дыры, поглотившей их, из глаз Эквефи брызнули слезы, и она поклялась, что если только услышит плач Эзинмы, то бросится в пещеру, чтобы защитить свою дочь от всех богов, какие только есть на свете. Они умрут вместе.
Дав себе эту клятву, она уселась на каменный выступ и стала ждать. Страх прошел. До нее доносился голос жрицы. Теперь в огромной пустоте пещеры из него исчезли металлические нотки, и он звучал совсем глухо. Эквефи ждала, уткнув голову в колени.
Она не знала, сколько времени так просидела. Наверно, очень долго. Она сидела спиной к тропе, которая вела в деревню. Вдруг она услышала шорох позади и резко обернулась. Перед ней стоял мужчина с мачете в руках. Эквефи вскрикнула и вскочила на ноги.
— Не дури, — произнес голос Оконкво. — Я уж было подумал, что ты пробралась вместе с Чиело в святилище, — усмехнулся он.
Эквефи не ответила. Глаза ее наполнились слезами благодарности. Она знала, что теперь ее дочь в безопасности.
— Ступай домой и ложись спать, — сказал Оконкво. — А я подожду.
— Я тоже буду ждать. Скоро рассвет. Уже пропели петухи.
Пока они сидели возле пещеры, мысли Эквефи унеслись назад в далекое прошлое, к тем дням, когда они оба были молоды. Ей пришлось выйти замуж за Аиене, потому что Оконкво был тогда слишком беден и не мог взять ее в жены. Двумя годами позже, не в силах дольше терпеть, она убежала к Оконкво. Случилось это ранним утром. Еще светила луна. Она шла по воде. Хижина Оконкво стояла на пути к реке. Она подошла, постучалась, и Оконкво вышел из хижины. Даже в те дни он не отличался многословием. Он просто подхватил ее на руки, отнес к себе в постель и стал в темноте ощупывать ее талию, ища свободный конец покрывала.
Глава двенадцатая
На следующее утро вся округа была охвачена веселой праздничной суетой, — Обиерика, _ друг Оконкво, отмечал помолвку своей дочери. В этот день жених, который успел уже выплатить большую часть выкупа за невесту, должен был преподнести пальмовое вино не только родителям и ближайшим родственникам невесты, но и всем ее многочисленным родичам, составлявшим клан, или умунну. На празднество пригласили всех — мужчин, женщин, детей. Но это была церемония в честь женщины, и главная роль в ней принадлежала невесте и ее матери.
Едва только рассвело, женщины и дети, наспех позавтракав, стали собираться во дворе Обиерики, чтобы помочь матери невесты в трудных, но радостных хлопотах, — ведь надо было готовить пиршество на всю деревню.
В доме Оконкво, как и в остальных соседских домах, все поднялись спозаранку. Мать Нвойе и младшая жена Оконкво со всеми своими детьми уже собрались идти к Обиерике. Мать Нвойе несла в подарок жене Обиерики корзину кокоямса, плитку соли и копченую рыбу. Ойиуго, младшая жена Оконкво, дарила корзину бананов и кокоямса и небольшой горшочек пальмового масла. Дети несли кувшины с водой.
Эквефи была усталая и сонная после треволнений предыдущей ночи. Да и вернулись они домой совсем недавно. Жрица, словно змея, выползла из своей пещеры, таща на спине спящую Эзинму. Она лишь мельком взглянула на Эквефи и Оконкво, не выказав ни малейшего удивления от того, что увидела их у входа в пещеру. Устремив неподвижный взгляд вперед, она пошла к деревне. Оконкво с женой следовали за ней на почтительном расстоянии. Они думали, что жрица свернет к себе домой, но она повернула к усадьбе Оконкво, прошла через его оби и направилась к хижине Эквефи. Бережно положив Эзинму на кровать, она ушла, так и не сказав никому ни слова.
Все уже давно были на ногах, а Эзинма продолжала спать глубоким сном; поэтому Эквефи попросила мать Нвойе и Ойиуго передать жене Обиерики, что она немного запоздает, — она уже приготовила корзину кокоямса и рыбу, но ей придется подождать, пока проснется Эзинма.
— Тебе и самой не мешало бы поспать, — сказала ей мать Нвойе. — У тебя очень усталый вид.
Пока они разговаривали, из хижины вышла Эзинма, потягиваясь всем своим худеньким тельцем и протирая глаза. Увидев детишек с кувшинами, она сразу вспомнила, что всем им было поручено натаскать воды для жены Обиерики. Она вернулась в хижину и вскоре появилась уже с кувшином.
— Ты выспалась? — спросила ее мать.
— Да, — ответила девочка. — Идем!
— Нет уж, сначала позавтракай, — сказала Эквефи.
И пошла в хижину подогреть овощную похлебку, сваренную еще накануне.
— Ну, мы пошли, — сказала мать Нвойе. — Я передам жене Обиерики, что ты запоздаешь.
И все они — мать Нвойе со своими четырьмя детьми и Ойиуго со своими двумя — отправились помогать жене Обиерики.
Когда они проходили мимо оби Оконкво, оттуда донесся его голос:
— А кто приготовит мне сегодня обед?
— Я вернусь и все сделаю, — ответила Ойиуго.
Оконкво тоже был сонный и усталый: никто и не догадывался, что за всю ночь он ни на секунду не сомкнул глаз. Он и виду не показал, как сильно волновался. Когда Эквефи ушла вслед за жрицей, он подождал немного — столько, сколько по его понятиям было необходимо для того, чтобы не уронить своего мужского достоинства, а затем, вооружившись мачете, отправился к святилищу, где, по его расчетам, они могли быть. Уже возле самой пещеры ему пришло в голову, что жрица, возможно, решила пойти сначала по деревням. Тогда он вернулся домой и стал ждать. Подождав столько, сколько считал нужным, он снова отправился к святилищу. Но холмы и пещеры были объяты мертвой тишиной. Только придя к святилищу в четвертый раз, уже едва владея собой от беспокойства, он наконец увидел Эквефи.
Двор Обиерики был похож на муравейник — так дружно кипела там работа. Всюду, где только находилось свободное местечко, устраивали жаровни: клали три кирпича из высушенной на солнце глины и разводили между ними огонь. Не успевали снять с огня один горшок, как уже тащили другой; в сотнях деревянных ступ толкли фуфу. Несколько женщин были заняты с приготовлением блюд из ямса и кассавы, другие варили овощную похлебку. Юноши толкли фуфу и кололи чурки для жаровен. Ребятишки без устали бегали к реке за водой.
Трое юношей помогли Обиерике зарезать двух коз для похлебки. Обе козы были очень жирные, самая же жирная была привязана к колышку у забора. Величиной она была с небольшую корову. За этой козой Обиерика специально посылал одного из своих родственников в самую Умунку, и ее он собирался поднести живьем родственникам жениха.
— До чего ж хорош базар в Умунке! — говорил юноша, тот самый, которого Обиерика посылал покупать козу-великаншу. — Народу там видимо-невидимо: песчинке упасть некуда.
— Это все их колдун знаменитый, — сказал Обиерика. — Жители Умунки задумали, чтоб их базар разросся я сожрал все соседние базары. Для этого они и обзавелись могущественным колдуном. Каждый базарный день, еще до первых петухов, этот колдун оборачивается старухой, берет в руки волшебное опахало и становится на базарной площади. Этим-то опахалом она и заманивает на базар все соседние кланы. Машет веером и перед собой, и позади себя, и справа, и слева.
— Вот все и идут на этот базар, — заметил второй юноша. — И честные люди и воры. Там с тебя одежду стащат средь бела дня, так что ты и не заметишь.
— Да, — сказал Обиерика. — Я недаром предупреждал Нванкво, чтобы он глядел в оба и держал ухо востро. А то пошел раз туда один человек продавать козу. Накинул он ей на шею толстую веревку, а конец веревки намотал на руку. Идет он по базару и никак понять не может, чего это на него все смотрят и пальцами тыкают, как на сумасшедшего. А потом оглянулся и видит — на веревке-то вместо козы полено толстое волочится!
— Неужто ты думаешь, что вор мог это сделать один, без чужой помощи? — спросил Нванкво.
— Конечно, нет. Без колдуна тут дело не обошлось.
Перерезав козам горло и собрав кровь в миску, они повесили туши над костром палить, и к запахам приготавливаемой пищи примешался запах паленой шерсти. Потом они обмыли туши, разрубили на куски и отдали мясо женщинам, которые варили похлебку.
Все шло своим чередом, ничто не нарушало размеренного ритма труда в муравейнике, как вдруг откуда-то издалека донесся громкий крик: «Ой-й ий-й-й-о-о! Та, что машет хвостом, отгоняя мух, сбежала!» Все до одной женщины тотчас бросили работу и кинулись на крик.
— Всем убегать нельзя, так у нас вся еда пригорит! — крикнула жрица Чиело. — Пусть трое или четверо останутся!
— Верно, верно, — подхватила другая женщина. — Надо разрешить кому-то остаться здесь.
Пять женщин остались присматривать за горшками, в которых варилась еда, все же остальные побежали ловить сорвавшуюся с привязи корову. Как только она была поймана, они отвели ее владельцу, и тот немедля уплатил большой штраф, который деревня налагала на каждого, чья корова заходила на чужой участок и учиняла там потраву. Взыскав штраф, женщины собрались в кучку, чтобы проверить, все ли выбежали на улицу, когда раздался крик.
