Андре Моруа - Сентябрьские розы
– Señor Encargado de Negocios, я в вашем распоряжении.
– Я тем более доволен, – продолжал Сент-Астье, – что на прошлой неделе госпожа Фонтен ужинала у моих родителей в Париже и передала для меня некоторые рекомендации по поводу здоровья господина Фонтена… Ваша печень не пострадала из-за нашего климата?
– Вовсе нет, – ответил Фонтен, – никогда еще я не чувствовал себя лучше.
– Не помню, говорил ли я вам, – сказал Таварес, – что наши журналисты удивляются, как вы молодо выглядите.
Лолита не смотрела на Гийома, но, когда гости садились за стол, он оказался рядом с нею и тихо спросил:
– Вы не сердитесь на меня?
Еще произнося эту фразу, он чувствовал, как неловко она звучит, но Долорес ответила с искренним удивлением:
– Я?.. Но за что мне на вас сердиться?
После обеда, весьма оживленного, где Фонтен всех очаровал своими рассказами о путешествии в Бразилию и Аргентину, Лолита, которая по просьбе Señor Encargado de Negocios принесла гитару, стала петь. Гийом Фонтен не понимал слов, но она смотрела на него и, казалось, пела только для него. Сент-Астье и Марита незаметно обменялись улыбками, Лолита заметила это, а Фонтен нет. Когда ректор с супругой откланялись, Сент-Астье предложил отвести Фонтена в «Боливар». Он не стал отказываться.
– Тогда до завтра? – сказал он Лолите.
– Да, завтра в шесть в аэропорту, если только вы не согласитесь, чтобы я заехала за вами в гостиницу.
– Позвольте, глубокоуважаемый господин Фонтен, послать за вами машину посольства, – предложил Сент-Астье.
– Спасибо, господин министр, принимаю ваше предложение. Не хочу осложнять отъезд госпожи Гарсиа.
Вернувшись в гостиницу, он нашел три пакета и записку от Долорес Гарсиа. Там были: женское серебряное стремя, старинное, украшенное с большим вкусом, сборник пьес Федерико Гарсиа Лорки и фотография Лолиты, окутанной покрывалом, в образе неприкаянной души, с таким посвящением: «Гийому Фонтену, compañera».[31] Его очень тронуло, что в день отъезда она собрала столько предметов, которые могли бы доставить ему удовольствие. «А это путешествие, о котором она прежде не говорила, – думал он, тщетно пытаясь застегнуть чемоданы, – она придумала его, чтобы полететь со мной?.. Что же она тогда сказала, выходя из церкви?.. Судьба постепенно побуждает нас проникнуть в этот огромный неведомый мир… Мне кажется, она делает все, чтобы помочь судьбе… Но зачем? Чего она от меня хочет?»
За обедом ректор говорил о Дон Кихоте и Пансе, излюбленная тема в Испании. «Во мне, – думал Фонтен, – живет такой Санчо, он питает недоверие к чудесному приключению и боится быть нелепым старикашкой в глазах грустного юноши, а еще больше боится того, что тот напишет во Францию… И потом, есть еще рыцарь-романтик, у которого по-прежнему сердце двадцатилетнего и ему бы так хотелось уступить этому вихрю страсти, который его подхватил и уносит… Будь что будет! Там посмотрим…»
Пора было отправляться в Национальный театр. В зале среди довольно многочисленной публики сидели Таварес и Сент-Астье, Лолиты не было. Это было вполне понятно, ей ведь тоже нужно было собираться. Но ему стало грустно, всем показалось, что этим вечером он говорил хуже, чем в первый раз. Он попрощался с Сент-Астье, который извинился, что по причине слишком раннего времени не сможет завтра приехать проводить его в аэропорт, и вернулся в гостиницу, чтобы закончить приготовления к отъезду. Серебряное стремя никак не влезало в чемодан, он пытался упаковать его, когда трель телефонного звонка заставила его подскочить.
«Долорес, – подумал он. – Она не придет…»
Это и в самом деле была Долорес.
– Buenas noches, querido. Хороших тебе снов. Я только хотела тебе сказать: Seras mío y soy tuya. Ты понимаешь, no?
Каким-то чудом он все понял. Она уже повесила трубку.
«Ты будешь моим, я буду твоей». Нельзя сказать, чтобы он решился на это неожиданное приключение с легким сердцем. После истории с Вандой он поклялся быть верным мужем. И вот он оказался вовлечен в ситуацию опасную, двусмысленную, в которой никогда не сможет быть искренним до конца. Хотел ли он этого? Он сам не знал и, повторяя: «Будь что будет», он заснул.
VII
На взлетном поле было еще совсем темно. Виднелись лишь дрожащие огоньки вдоль взлетной полосы и бортовые огни немногочисленных самолетов. Носильщик-индеец взял у Фонтена чемоданы и произнес какие-то непонятные слова. Гийом поискал глазами Долорес. Ее еще не было.
– Богота, – повторял он молодому человеку за стойкой в серо-голубой униформе, когда на его плечо нежно легла ладонь. Ласкающий голос Долорес произнес:
– Buenos días, Гийом… Вам помочь?
Фонтен не стал сопротивляться и вверил себя ее заботам. Молодые люди в униформе, казалось, превратились в послушных пажей, счастливых исполнять приказы Долорес Гарсиа. Таможенник даже не посмотрел багаж. Служащий паспортного контроля поприветствовал их. Начальник аэропорта велел стюардессе выделить два соседних места сзади.
– А вы здесь популярны, – обратился Фонтен к Лолите. – Не то чтобы меня это удивляло, просто ваше могущество, похоже, не знает границ.
– Они меня все видели в какой-нибудь роли, – весело объяснила она. – Я им даю билеты на спектакли. Они мне признательны.
Затем приблизилась к нему, наморщив носик:
– Мы больше не на «ты»?
Ничего не изменилось. Голос из громкоговорителя позвал пассажиров на рейсы до Кито, Кали, Боготы. Минуты спустя он уже сидел рядом с нею в салоне самолета, гудели винты. Еще более, чем когда-либо, все происходящее казалось ему сном. Может, он летит в свадебное путешествие с феей? За ними сидела супружеская пара из Лимы, они узнали Лолиту и стали расспрашивать ее о путешествии. Она представила Гийома Фонтена. Женщина присутствовала накануне на лекции, она сказала:
– Я вам очень благодарна.
– Бедный Гийом, – лукаво прошептала Долорес, – тебе невозможно путешествовать инкогнито. Как я тебя понимаю.
Через проход какой-то священник читал свой требник и время от времени украдкой поглядывал на Долорес.
– Ты для него развлечение, – сказал Фонтен.
– А как мне развлечь тебя?
– Меня? Я мог бы молча смотреть на вас всю жизнь… И был бы абсолютно счастлив.
– Ах!
Такие «ах!» он называл прихотью сердца. Затем она поправила его: «Смотреть на тебя», и Гийом извинился.
Она прижалась к нему:
– Как мне хорошо! Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь…
– Любовь, – сказал он, – словно по волшебству, рождает воспоминания о чудесном прошлом, хотя прошлое вовсе не обязательно было чудесным.
Парочка сзади наблюдала за ними и перешептывалась. Когда самолет стал взлетать, Долорес перекрестилась.
– Не хочу умирать до, – сказала она. – В Боготе мы будем жить в одной гостинице: «Гранада».
– Откуда ты знаешь?
– Я звонила.
– Мы сможем ходить друг к другу в гости, – робко произнес он.
Она с нежностью посмотрела на него:
– Надеюсь… Но только не сегодня, сегодня мы прилетим очень поздно вечером и будем совершенно без сил. А вот завтра… Ты только не принимай никаких официальных приглашений на этот вечер, это будет наш вечер. Изволь со мной считаться!.. Я ведь цыганка: я знаю ужасные проклятия.
Ее подвижное лицо приобрело трагическое выражение, а брови нахмурились. Он засмеялся:
– Ты во все это веришь?
– Не смейся, – взволнованно отозвалась она. – Если ты когда-нибудь меня разлюбишь…
Она опять сделалась ласковой и веселой, заговорила о пьесах, в которых играла:
– Ты не можешь себе представить, как любая роль меня преображает. На неделю, на две недели я становлюсь этим персонажем. Знаешь, когда я была Сильвией в пьесе Бенавенте[32] «Игра интересов», я, даже вне сцены, ощущала себя чистой и нежной девушкой. Когда я играла «Тессу» вашего Жироду, я была грустной и задумчивой, в «Йерме»[33] я чувствовала, что способна убить… Если ты хочешь, чтобы я стала той женщиной, которая тебе нужна, напиши для меня роль. Из собственных плоти и крови ты создашь Лолиту, которая будет тебе по душе, понимаешь? А я проживу эту роль ради тебя… Но автор, который мне ближе всех, это Федерико. Он как раз понимал, что испанская женщина в большей степени мать, чем супруга или любовница. Ей нужен сын, который продолжит род и, если понадобится, сможет отомстить. Для нее худшее из несчастий – это бесплодие. За отца своего будущего ребенка она цепляется изо всех сил.
Внезапно страстно сжав руку Фонтена, она вонзила ему ногти в ладонь:
– Я хочу от тебя сына, Гийом!
Пораженный, слегка напуганный, Фонтен ничего не ответил. Вставало солнце. Через иллюминатор видна была пустыня розового песка, вдалеке – океан.
– В вашей стране, – сказал Фонтен после довольно долгого молчания, – на мораль оказали влияние одновременно и мавры, и Католическая церковь. Церковь осуждает удовольствия и благословляет произведение на свет потомства. Господу нужно поклоняться, а для этого нужны живые существа.
